Николай Устинович - Таёжные рассказы Страница 4

Прошло немало времени, а у норы никто не появлялся. Лишь изредка слышался слабый, еле уловимый писк щенков. Потом откуда-то из-за камней вынырнул песец, и тотчас же из тёмного отверстия навстречу ему высунулась хозяйка норы. Она пропустила песца вперёд и проворно юркнула вслед за ним к детям.

— Ну вот… — разочарованно прошептала Фёкла Романовна. — Совсем другая семья!..

Жукова поднялась с бревна, чтобы идти домой, и тут увидела над обрывом Белянку. Она ловко спрыгнула на еле приметный выступ и, держа в зубах какую-то добычу, уверенно скрылась в норе.

Фёкла Романовна улыбнулась и стала подниматься на крутой берег. Невдалеке от норы, на видном месте, она положила принесённую в корзине пищу — свой подарок большой, дружной семье.

Казарки

Случай этот произошёл много лет назад, но он так врезался мне в память, что я помню его до мельчайших подробностей. В то лето я работал в орнитологической экспедиции, которая изучала жизнь птиц на Крайнем Севере. В нашу задачу входило также кольцевание птиц — для уточнения путей их перелётов.

Однажды местные рыбаки сообщили нам, что в тундре, на маленьких озёрах невдалеке от нашей стоянки, держится много линных гусей. Это было в июле, когда старые гуси, выведя потомство, меняли своё оперение.

Время линьки — очень тяжёлое время для гусей. Потеряв маховые перья, птицы не могут летать, становятся беспомощными. Пользуясь этим, их во множестве истребляют разные хищники.

Для линьки гуси забиваются в самые глухие места. Они держатся там большими стаями вместе с молодняком, который также ещё не поднялся на крыло.

Для кольцевания это время самое удобное: гусей можно ловить без особого труда десятками и сотнями. В другие месяцы это почти невозможно. Вот почему начальник нашей экспедиции распорядился немедленно готовиться к походу.

Колхоз выделил в помощь нам несколько человек. Он же дал для охоты три большие рыболовные сети.

В путь мы тронулись рано утром, вернее — в те часы, когда бывает утро. Летом на Крайнем Севере солнце не заходит: оно стоит на небе круглые сутки. Для нас это было необычно, и мы вначале долго страдали бессонницей…

До озёр было и в самом деле недалеко, но на свой переход мы потратили немало времени. В тундре нет ни дорог, ни тропинок, идти приходится напрямик, пробираясь сквозь сплошные заросли скрюченного кустарника, карликовых берёзок и жёсткой, ржавой травы. Под ногами всё время хлюпает вода, сапоги тонут в зыбкой, покрытой мохом почве, над головой вьются тучи гнуса… Трудно даже передать, как тяжело ходить летом по тундре!

В конце концов мы всё-таки добрались до озёр. И когда впереди сверкнула полоска чистой воды, наш проводник Иван Тульчин сказал:

— Отдыхайте, а я пойду посмотрю… Да громко не разговаривайте.

Он ушёл, и его не было около часа. Возвратясь, Тульчин шёпотом сообщил:

— Гуси есть, близко… В дальнем конце озера — удобный заливчик, там и расставим сети.

Стараясь не шуметь, пригибаясь к земле, пробрались мы к заливчику. Он и правда был удобен для загона, и мы растянули по обеим его сторонам сети, укрепив их на кольях. Там, где залив кончался, в тундру вдавалась узкая ложбинка, заросшая высокой, сочной травой. Эту ложбинку мы также с трёх сторон обнесли сетями.

«Пригон» был готов.

Теперь оставалось самое трудное: загнать гусей в сети.

У нас были две надувные лодки. Мы отнесли их к другому концу озера, привели в готовность.

— Ну… начнём! — скомандовал Тульчин.

Люди, заранее расставленные цепью, с криком и шумом двинулись к озеру.

Вначале птицы не обнаруживали своего присутствия. Но по мере того как загонщики приближались к берегу, из травы и кустарника начали появляться гуси. Они стремительно выплывали на открытое место, испуганно оглядывались по сторонам и, увидев людей, ныряли. Солнце пронизывало озеро до дна — и нам было видно, как, вытянув шеи, неслись они под водой к другому берегу. Но там тоже стояли люди — и гуси, всплыв на поверхность, бросались на середину озера.

Из прибрежного кустарника и травы на воду вслед за первыми птицами хлынули десятки гусей. Гогоча и хлопая крыльями, они сбились на озере в большую стаю. Их было здесь не меньше сотни.

Тут от берега отчалили наши лодки. И едва они стали приближаться к стае, как серая лавина гусей шарахнулась в дальний конец озера, к сетям.

Проплыв немного, птицы сделали попытку прорваться сквозь цепи идущих по берегу людей. Но это им не удалось, и вся стая ещё более стремительно понеслась в узкий заливчик, где было так спокойно и не виднелось ни одного человека…

Гребцы, изо всех сил налегая на вёсла, не отставали от стаи. Вот они вслед за птицами ворвались в залив и резко остановили лодку. Преследование кончилось. Гуси были между двух крыльев сетей и, не видя впереди никакой опасности, торопливо вылезали из озера на берег, стараясь скрыться в высокой траве.

И когда последняя птица оказалась на суше, Тульчин закричал:

— Закрывай!

Мы поспешно выдернули из вязкой почвы колья, на которых были укреплены крылья сетей и, перенеся их на новое место, замкнули круг. Стая оказалась в «пригоне».

— Приготовиться к кольцеванию! — распорядился начальник экспедиции.

Все вошли в обтянутое сетями пространство, где метались перепуганные гуси. Они шарахались от одной стенки к другой, ища хотя бы маленькую лазейку, чтобы выбраться на волю. Но нижний край сетей был плотно прижат к земле, и ускользнуть не удалось ни одной птице.

И вот когда мы начали ловить гусей, чтобы надеть им на лапки алюминиевые кольца и отпустить затем на озеро, из середины стаи вдруг поднялись на воздух две птицы. Это были обыкновенные казарки — самец и самка. Маховые перья выросли у них настолько, что они уже могли летать. Правда, летали казарки ещё довольно тяжело и чаще чем обычно махали крыльями, но они всё-таки улетели у нас из-под носа и теперь кружились над озером.

Всё это было так неожиданно, что мы на минуту прекратили кольцевание и стали следить за беглецами. Однако долго наблюдать за ними было некогда, и мы снова занялись своим делом.

В самый разгар работы я вдруг услышал над собой шум крыльев. Я быстро поднял голову и ещё не успел ничего сообразить, как летящий гусь больно хлестнул меня по лицу концами жёстких перьев и сел на землю. Вслед за ним опустилась гусыня. Обе птицы торопливо юркнули в стаю и исчезли в ней.

Это были казарки, те самые казарки, которые улетели из наших сетей!

Всё время, пока шла работа, странное поведение казарок не выходило у меня из головы. Я всё ждал, что они вот-вот снова поднимутся в воздух и улетят — теперь уже совсем… Но ни одна птица из круга больше не вылетала. Мы поймали и окольцевали всех попавшихся в «пригон» гусей, в том числе и летающих казарок.

Покончив с делом, все устало опустились на свёрнутые сети. Вокруг нас, на притоптанной траве, валялись перья, с дальнего конца озера изредка доносилось сдержанное гоготанье перепуганных гусей.

— Казарки… — проговорил наконец я, не в силах найти объяснения их странному поведению. — Что же заставило их вернуться в «пригон», к страшным для них людям?

— Они не к людям вернулись, а к стае, — ответил Иван Тульчин.

Он пососал короткую трубку, выпустил густой клуб дыма и добавил:

— Стая для них — семья, они дети её. Видно, непривычно и страшно им одним показалось. И хоть тут были люди, они всё-таки вернулись к своей семье. На миру и смерть красна!..

Прав был наш проводник или не прав, не знаю. Во всяком случае, другого объяснения никто из нас найти не мог.

Вороны

После первых осенних заморозков пчеловод Анисим с внуком Васей пошли в тайгу подыскать место для колхозной пасеки. Это было очень важное дело. За лето нароилось столько семей, что ближние луга стали малы для медосбора, и колхозники решили половину ульев перевезти на новые угодья.

Дед Анисим знал одно такое место. Много лет назад в тайге был пожар. Начался он от молнии, ударившей в сухой смолистый кедр. Стояло жаркое лето, и огонь быстро охватил громадную площадь. Лес между речкой Быстрицей и цепью топких болот выгорел дотла. Вскоре почва, обильно удобренная золой, покрылась зарослью медоносного кипрея. Трава росла так густо, что гарь казалась застеленной малиновым ковром.

Тут дед Анисим и решил основать новое отделение пасеки. Оставалось лишь выбрать площадку для ульев.

Таёжная гарь открылась перед путниками со скалистого перевала. Внизу, у подножия сопки, бурлила на камнях речка, и сверкающие брызги взлетали до мохнатых ветвей пихт. На берегу лес обрывался отвесной стеной; дальше тянулась, насколько хватал глаз, равнина, заросшая уже побуревшим кипреем.

— Вот где приволье! — воскликнул дед. — Для пасеки лучшего места не найти.