Любовь Воронкова - Село Городище Страница 4

Так вот и стала с того дня Груня бригадиром. Она очень беспокоилась. А ну как ребята покопают-покопают да и бросят – попробуй уговори их тогда! Уж очень работа тяжелая. На ладонях у всех в первый же день надулись мозоли. И в первый же день Груня и рассердилась и поссорилась с ребятами.

Ромашка почему-то вздумал копать один и ушел на другой конец поля.

– Ты зачем ушел-то? – сказала Груня. – Мы бы копали все вместе – так бы и гнали свой участок!

Но Ромашка смахнул пот со лба и, не поднимая головы, ответил:

– А я хочу здесь копать! Иди от меня и не командовай!

– А для чего же я тогда у вас бригадир?

– Не знаю, для чего, – упрямо ответил Ромашка, – а вот я не люблю, когда надо мной командовают!

Груня ничего не ответила, вернулась на свое место и взяла заступ. Тут шли веселые разговоры.

– Наш Трофим уже купался! – живо рассказывала Стенька. – Вода еще снеговая, а уж он – готово! Сначала по калужине босиком бегал, а потом и весь влез да выкупался. Пришел – сразу к печке. И молчит. Будто мы не видели!

– Ребята! – прервал ее Женька Солонцов. – Ребята, что я придумал!

– Какую-нибудь чушку, – пробурчал Федя.

– Уж сказал бы – чушь. А то – чушку! Я вот что придумал: давайте так играть, будто мы клад откапываем!

– Давайте!

Но Раиса сказала, насмешливо выпятив нижнюю губу:

– И ничуть не похоже. Клад искать – надо ямку на одном месте рыть. А мы – вон какую долину поднимаем! Ой, а руки больно до чего!

Она выпрямилась, потерла спину и скривила лицо.

– Ой!.. Не буду я! Все равно ничего не выйдет. Где это видано – поле лопатой копать?

И села на кочку.

– Не успела начать, а уж устала! – сказала Груня. – Вот когда все будут отдыхать, тогда и ты сядешь. Вставай!

Раиса встала, но заступ не взяла, а выбралась на тропочку и пошла домой. Груня чуть не заплакала.

– Ну, куда же ты? Ну, покопай хоть немножко-то!

– Думаешь, что председателева дочка, то тебя все и слушаться должны? – сердилась Раиса.

И ушла. А за ней неожиданно ушли две девочки поменьше – Анюта и Поля-Полянка.

Груня вспыхнула от гнева и обиды. К тому же у нее на ладони прорвалась мозоль, и было очень больно. Но Груня молчала. Попробуй пожалуйся – тогда и все жаловаться начнут.

Тяжелая, сырая земля не рассыпалась под заступом. Она туго резалась блестящими, влажными ломтями, и эти ломти, отрезанные заступом, надо было разбивать на мелкие комочки.

Заступ становился все тяжелее и тяжелее, и Груня чувствовала, как из ее рук постепенно уходит сила, руки делаются мягкими, слабыми и не хотят слушаться…

Груня старалась не думать об этом – ребята ведь работают же! Стенька режет землю и бьет комки, будто у нее руки железные. Да еще и смеется. Да еще все время рассказывает разные истории – такой уж у нее неумолчный язык.

И долговязый Женька работает, не жалуется. И Федя. И Ленька Козлик. Козлик – слабый, он то и дело отдыхает. Но не уходит.

А вот и Трофим тащится.

– Ты куда идешь, Трофим? – сказала Груня. – На эту работу я тебя не наряжала. Ты что ж, бригадира не слушаешься?

Трофим остановился. Он не мог понять – сердится Груня или шутит. Но обратно все-таки не пошел. Так и стоял молча, пока ребятишки работали. Груня поглядела на него и засмеялась:

– Смотрите, Белый Гриб стоит!

Груня смеялась, а сама только и думала, раз за разом всаживая заступ в землю:

«Ой, хоть бы поскорее обед кончился! Хоть бы поскорей пришли! Ой, совсем мочи нет!»

Отдыхать она не хотела – ей надо было выдержать бригадирскую марку. А то сядет бригадир отдыхать – какой же пример ребятам?

И когда она почувствовала, что разбивает последний пласт и что заступ сейчас выпадет у нее из рук, из кустов на дорогу вышли колхозники. Груня остановилась, выпрямилась, воткнула заступ в землю:

– Кончайте, ребята! – и блаженно перевела дух: выдержала!

Нет, все-таки трудно быть бригадиром!

Необыкновенная встреча

Да, трудно быть бригадиром.

Груня сидела на обгорелом, обмытом дождями обломке бревна. Тут раньше стояла их изба – горница с голубыми занавесками, кухня, сени, чулан. А там, сзади, двор. Во дворе под крышей ласточки всегда вили гнезда. Ничего не осталось. Одни головешки да обломки кирпича.

Груня держала в руке только что найденный в золе осколок розового блюдца. Это было Грунино блюдце. У нее тогда и чашка была такая же – розовая. От чашки даже и осколков нет…

Груня задумчиво и долго смотрела на скворца, который распевал над головой, у скворечни. Странно было видеть скворечню, когда рядом нет избы. И палисадник тоже. На сиреневых кустах развертываются темные блестящие листья. Напористо лезут из-под земли крупные светло-зеленые побеги мальвы. Скоро они поднимутся выше изгороди, стебли их подернутся серебристым пушком, развернутся круглые шершавые листья – и по всему стеблю, изо всех пазушек полезут светлые шелковые бутоны, раскроются, распустятся малиновые, розовые и алые цветы. И дела им нет, что маленькие веселые окна больше не смотрят на них. Им бы только весну да солнышко!

– Здравствуй, хозяюшка! – сказал кто-то.

Груня быстро обернулась. Возле разрушенной печки стоял незнакомый человек в защитной фуражке и в кителе.

«Начальник какой-то…» – подумала Груня. И тихо ответила:

– Здравствуйте.

– Ну, что же ты тут сидишь, девочка?

– Так.

– Наверное, по своей избе горюешь?

– Нет.

– Ах, нет? Вот как! Ну тогда, значит, у тебя еще какая-то забота есть.

– Никакой у меня заботы нету.

– Неправда. Есть.

Начальник сел поодаль на сухой пенек и достал тяжелый блестящий портсигар.

Груня опустила глаза и уставилась в розовый кусочек разбитого блюдца. Может, вскочить да убежать? Но дядька, кажется, ничего, не сердитый. И почему это он про ее заботу спросил?

– Хочешь, я скажу, о чем ты думаешь? – опять заговорил начальник. – Сказать?

Груня улыбнулась:

– Скажите.

– Ты думаешь: «Вот какой счастливый скворец – его дом цел остался, а мой сгорел!» Так?

– Нет, не так.

– Не так? А ну-ка, покажи руки. Ладони покажи!

Груня повернула руки ладонями вверх и покраснела. Кабы знала, вымыла бы получше!

– Хорошие руки, – сказал начальник, – с мозолями. Вижу, работаешь хорошо.

Груню обрадовала эта похвала. Она осмелела.

– Нет, не очень хорошо работаю, – сказала она. И снова лицо ее стало задумчивым. – Хочу, чтобы хорошо, а не выходит.

– А что же не выходит-то?

– Да вот не знаю. Ребята меня бригадиром выбрали. А сами не слушаются. Мы вот сейчас поле под овес копаем. А Раиса шваркнула заступ да с поля домой – у нее спина заболела! А разве у нас-то не болит? Мы уж вот пятый день копаем, а она и не идет даже! Я зову, а она: не пойду – и все! И вот Федя тоже. Чуть заглядишься, а уж он руки опустит и стоит, как овца на полднях, отдыхает. Ну, Козлик у нас слабый, пускай. А Федя здоровый, как кабан. А Ромашка только и знает: «Не командовай!»

– Так не говорят – «не командовай».

– Я знаю. Это он так говорит: «Девчонка, а командовает!» А я не могу его переспорить. Нет, не умею я бригадиром быть!

– А ты думаешь, кто-нибудь сразу умеет? Никто сразу не умеет. Это нелегко. Но что же делать? Мне вот тоже нелегко бывает.

– Вам?

– Да, мне.

Начальник вдруг посмотрел на Груню усталыми глазами, снял фуражку и провел рукой по гладким светлым волосам.

– Да, разорили вас! Крепко вас разорили, до корня.

Груня молчала. Над головой, у скворечни, по-прежнему веселился скворец.

– Ну ничего, – продолжал начальник, – поднимемся. Только рук опускать не надо. Со временем все опять будет, как было.

– И Городище будет, как было?

– Еще лучше будет! Посады встанут новенькие со смолкой, заблестят крышами, засверкают окнами… И петухи опять запоют. И стадо пойдет по деревне.

– И коровы опять будут?

– Будут. И овцы будут. И лошади.

– И скотный двор?

– И скотный двор поставим. Со стойлами. С окошками.

Груня поглядела на него с задумчивой улыбкой:

– Неужели все это может быть?

– Может. Только очень крепко работать надо. Не унывать. Не охладевать. Не бояться усталости. Вот, я вижу, у тебя в палисаднике мальвы всходят…

Груня оглянулась на светлые ростки.

– Это не мальвы. Это алые цветы!

– Вообще это мальва. А по-вашему, алые цветы. Ну, пусть так, это даже красивее. Так вот, погляди ты на эти алые цветы. Целую зиму они лежали в земле, прибитые морозом. И не знали – живы они или мертвы. И солнца им не было. И воды не было. И снег давил их. Все перетерпели. Но вот отошла беда, повеяло теплом – и сразу они почуяли, что живы, что им надо жить, что они могут жить. Вот и пробиваются наружу, напрягают все свои силы, пробиваются с великим трудом и, может быть, с большой мукой… Но они все-таки пробьются, приподымутся и зацветут… Обязательно зацветут! Поняла? Ну, прощай.

Он встал и надел фуражку.

Груня встала тоже.