Полиен Яковлев - Первый ученик Страница 4

— Слушай, ты, верста, поможешь мне с греческим, а?

— Иди к лешему. Самого от зубрежки тошнит, а тут еще с тобой возиться.

К Корягину и Медведеву Самохин не обратился. Те сами, учились на двойки. Амосова не попросил: не любил Амосова.

Пришел домой. Отец был трезвый. Самохин к нему:

— Как же быть, папа?

— Лодыря гоняешь, — недослушав, сказал отец. — Я из кожи лезу, по ночам спину гну, стараюсь лишнюю копеечку заработать, а ты двойки хватаешь. За тебя, дурака, деньги в гимназию платят.

А через несколько дней, после новой двойки, поставленной Шваброй, Самоха случайно подслушал разговор Нифонтова с Лобановым.

Нифонтов стоял за вешалкой в раздевалке и говорил:

— Швабра к Самохе придирается. Замечаешь?

— Замечаю. А за что, не знаешь?

— Не любит.

— Интересно, что будет дальше, — хихикнул Лобанов и показал острый зуб. — Швабра режет, а Самоха злится. Прямо война…

— Смешно наблюдать за ними, — оттягивая вниз штаны, ответил высокий Нифонтов.

Лобанов скосил на него глаза.

— Растешь ты, — сказал он с завистью. — Тебе бы брюки резиновые, что ли, а то, гляди, — лодыжки уже наружу. Ох, и верзила ты!

— Ладно, — огрызнулся Нифонтов, — не о том речь. Стравить бы их — Самоху со Шваброй. Была бы потеха. А?

«Вот, — думал Самохин, — им цирк, а мне… Просил помочь, а они… Еще товарищи называются…»

Грустно стало Самохе. Вышел тихо из раздевалки, пошел в класс, сел за парту, молчит… «Никто поддержать не хочет… Товарищам все равно, отцу все равно… Все равнодушны».

— Эх!..

Взял греческий синтаксис да с размаху об стенку им хлоп!

— Вот же вам, проклятые!

Коряга вскочил, глаза выпятил:

— Что это ты? Одурел?

— Не твое дело!

Коряга мягче:

— Самохушка, что с тобой?

— Ничего… Не лезь…

Коряга к Медведеву. Отвел его в сторону, рассказал:

— С Самохиным такое творится… Греческим… об стенку… как ахнет! Честное слово. Аж страницы посыпались.

— Да ну?

Подошли вместе. Стоят, молча смотрят на друга.

— Что это ты, Самошка?

— А то! — вскочил тот. — Эх, вот увидите, вот увидите, что сроду больше учиться не буду. Плевал на всех… На Швабру, на Лобановых, на Нифонтовых, на Амосек… На вас. Ненавижу всех!

— А нас-то за что? — обиделся Корягин. — Мы-то причем?

— Тебя и Медведя — нет, — смягчился Самоха. — Вы что… Вы ничего… Убью Швабру!.. Вот увидите.

— Убить бы не мешало, — сочувственно сжал кулаки Корягин, — только его, змею гремучую, не убьешь. Живуч больно.

— Тебе все смешки, — хмурясь, сказал Самоха, — а мне — во! — провел он пальцем по горлу. — Режет он меня без ножа. Не взлюбил. Вчера на улице остановил, спрашивает: «Почему-с у вас шинель-с такая старая-с?» А где я ему новую возьму? Не буду я больше уроки учить, вот и все. Пусть что хочет, то и делает. Ему выучишь, а он…

И с того дня Самохин окончательно забросил книжки.

Адриан Адрианович, любивший Самохина за его способности к математике, спросил однажды:

— Что же это вы, братец мой, начали было хорошо учиться, а теперь снова лентяем стали? А?

— А у меня и по-гречески и по-русски сплошные двойки, — опустив голову, ответил Самохин.

— При чем тут греческий? Я вас про математику спрашиваю.

— Все равно. Раз по-гречески и по-русски два, пусть уж по всем будет два.

А товарищам говорил:

— Пусть выгонят, пусть на костре сожгут, а Швабре не покорюсь и учиться не буду.

Правда, сделал как-то Самоха еще одну-другую попытку подтянуться, взяться за книги, но из этого уже ничего не вышло. В конце концов махнул он на все рукой и повесил над своей партой такую надпись:

ИВАН САМОХИН

ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ФИРМЫ ПИНКЕРТОНА.

СЫСК И РОЗЫСК

Надписи не повезло. Ее быстро уничтожил Попочка. Тогда. Самоха повесил такую:

ГАДАЛКА — ИВАН САМОХИН.

ЦЕНА — 1 КОПЕЙКА

Народ повалил сразу. Пришлось установить очередь. Даже Коля Амосов достал копейку, зажал в кулак и стал в хвост.

Предсказания были гениальные. Сережке Корягину Самоха предсказал так:

Запомни, что вещие сны мне даны, —Папаша даст дерку и спустит штаны.

Медведеву предсказание было иного рода:

— Никогда не путешествуй, — строго сказал Самохин. — У тебя звезда никудышная. Беда будет, если поедешь.

Медведев вспомнил и сразу порозовел, точно с мороза явился. Смущенно положил на парту копейку и пошел неуклюже.

Вслед ему — хохот:

— Робинзон! Колумб! Куда?

— А ну вас… — И увальнем завернул за дверь.

А дело было так. В прошлом году собрался он в Америку. Добежал до… вокзала. А на вокзале — мать. Отдула зонтиком, посадила на извозчика — и домой. Привезла и говорит:

— Выворачивай карманы.

Медведев вывернул. Выпал билет до ближайшей станции.

— Дурак, — покачала головой мать, — а как бы ты дальше ехал?

— Охотился бы, — насупился Медведев и вытащил из-за сапога старый пистолет с одной пулей.

Мать вздохнула и сказала грустно:

— Не знала я, что ты такой осел…

Медведев обиделся.

— Ничего не понимаете, — пробурчал он, — а я много читал.

— Вижу. Снимай сапоги.

Медведев снял.

— Садись и учи уроки.

Тут Медведев не выдержал. Заплакал…

А Нифонтову Самоха сказал так:

— Растешь ты, как пальма. Настоящая мачта. Соорудят вокруг тебя винтовую лестницу и гуськом по ней на Марс… Парень ты ничего, только высокий слишком. Тебе бы на голову солнце поставить. Предсказываю: жизнь будет твоя неудобная. Еще подрастешь — будет трудно тебе. Под прямым углом согнешься — Швабре в живот головой упрешься. А вообще в люди выйдешь. По всему видать. Хоть и длинный, а гнучий. Директор любит… Чего еще надо? Живи спокойно, не пропадешь. Давай копейку.

— Язык у тебя… — обиделся Нифонтов. — Копейку на, а в рыло когда-нибудь тоже получишь.

Самохин посмотрел на товарищей, прищурил голубые глаза и сказал:

— Принесите лестницу. Полезу на Нифонтова. Авось, завтра к вечеру до его башки доберусь.

— Ловко! — засмеялись кругом.

— Не тяни, Самоха, — сказал кто-то, — тут очередь большая. Кто там следующий?

Следующим был Амосов. Он подошел с таким видом, точно делал Самохину величайшее одолжение:

— Ну, гадай, гадалочка. Хи-хи…

— А! И ты? — улыбнулся Самохин. — А не боишься в будущее заглянуть? Впрочем… Ну, слушай, Коля.

Все столпились. Каждому было интересно, что скажет Самоха Амосову.

— Ну, Колечка, — сказал Самохин, — прежде всего давай копейку, а то потом с тебя ищи-свищи.

— Не беспокойся, — надулся Амосов. — Я не какой-нибудь жулик.

— В том-то и дело, что человекус ты ненадежный. Ну, шут с тобой, слушай! Выйдет из тебя, Коля, самый пышный генерал. Да… Орденов у тебя, Коля, будет больше, чем у нашего Бобика блошек. Ей-ей. Ты не думай, что я шучу. Будешь ты, Коля, важный-важный и… противный-противный…

— Глупо. Ты не болтай чепуху.

— Ну, уж это я, брат, не знаю. Видимо, так тебе на роду написано. Сейчас ты, правда, очень хороший, только бить тебя, подхалима, некому…

— Какой я…

— Да ты погоди, не перебивай. Не порть гадание. Думаешь, легко предсказывать? Слушай. Вот когда ты будешь генералом, придет к тебе один человек, вроде меня, и скажет: «Ваше превосходительство…»

Ты пузо выпятишь и спросишь: «Чего вам надо, такой-сякой?»

А человек, который придет, как ахнет тебя по башке. Честное слово, Коля, так будет. Ты не обижайся.

— И что? — насторожился Амосов.

— И побежит от тебя. Ты — за ним. Он — от тебя. Ты — за ним, он — от тебя. Наконец ты его догонишь. Только догонишь, а он опять тебя, — бац! После этого тебе, Коля, дадут ленту через плечо, и будешь ты самый… разгенерал. А умрешь ты, Коля, от обжорства, от миндальных пряников. Вот и все.

— Дурак ты, — сказал Амосов. — Ничего не мог умней: придумать.

И пошел, надувшись. Самоха вслед:

— Эй, а копейку?

— Не дам. Нарочно не дам. Мне не жалко, а не дам, потому что нахал ты, — ответил Амосов. — Вот, гляди…

С этими словами он подошел к окну, влез на подоконник, открыл форточку и, показав всем копейку, выбросил ее на улицу.

— Ошалел? — удивился кто-то.

— Судьба не понравилась, — покачал головой Медведев. — Конечно, обидно: генерал — а тебя бац да бац.

— А что, — вдруг серьезно сказал Корягин, — недавно в одного губернатора стреляли, а уж на что, кажется, генерал важный. Революционерка одна. Как бахнула! Только плохо прицелилась. Не убила…

— А слыхали? — спросил кто-то. — В городе обыски были…

— Кого же искали?

— Не знаю. Говорят, кого-то из рабочих арестовали.

— За что?

— За что арестовывают, разве не знаешь?

— Политических?

— Ну, конечно…