Людмила Матвеева - Ступеньки, нагретые солнцем Страница 4

Принцесса сидела на своём бархатном диване не торжественно, не как сидят на троне. Она уютно поджала под себя ноги в меховых домашних тапочках. Листает книгу без картинок. И не смотрит на Тимку, считается, что его нет здесь. А он здесь, он всё видит. Он наводит кинокамеру на принцессу, а она не реагирует. Тимка слышит, как шелестят страницы её книги. Вот сейчас она поднимет свою прекрасную голову, и что-то переменится. Перестанет метаться фонарь за окном, тени на стенах успокоятся, оживёт пламя свечей, оно станет не стеклянным, а живым и тёплым. И может быть, со звоном распахнутся двери. Что-то будет.

Высокие часы в углу чётко тикают. И вошёл старый часовщик Яков Бернардович. Тимка раньше никогда не видел его, не слышал такого имени. Но почему-то сразу узнал, как будто они были давно знакомы. И сам себе сказал во сне: «Это пришёл часовщик Яков Бернардович». Часовщик поклонился принцессе, подошёл к часам и притронулся к стрелкам. И часы начали бить звонко и протяжно, они били долго и пробили, наверное, сто ударов.

«Они не показывают время, — шёпотом сказал часовщик Яков Бернардович. — Смысл не во времени. Смысл совсем не во времени. Совершенно не во времени».

«А в чём?» — хочет спросить Тимка, но не слышит своего голоса. Ему очень важно понять, в чём же всё-таки дело. Но он не слышит своего голоса, а часовщик тем более не слышит его.

Принцессы уже нет на диванчике. Она незаметно исчезла, и Тимка не видел, когда и как. И ему грустно, что она ушла. Он перестаёт снимать кино и убирает в футляр кинокамеру и закрывает футляр на кнопку.

И там, во сне, в этой синей комнате, Тимка знает, что это сон. И знает, что принцессы не будет ни во сне, ни наяву. Что он, Тимка, спит. А когда проснётся, сна не станет, и то, что он видит сейчас так ясно, исчезнет. Он знает, что в больших зеркалах отражается не жизнь, а сон. Это было с ним впервые: внутри сна его не покидало сознание, что это сон. И там же, во сне, было желание не забыть этот сон, потому что всё, что ему снится, чем-то важно для него и дорого. Мало того, там, во сне, он хотел рассказать свой сон Кате. Он помнил о Кате даже во сне, только Кати не было поблизости, ей почему-то нельзя было войти в ту синюю комнату. А если бы Тимка мог пойти туда, где находилась Катя — в класс или во двор, — то можно было всё рассказать, и она там, во сне, всё бы поняла.

Тимка и во сне любил Катю. И принцессу тоже любил. И немного любил Надежду. Хотя Надежда там, во сне, висела вниз головой на гимнастических кольцах. А может быть, на люстре из старого тёмного дерева. А скорее всего, и не было во сне Надежды. Она вспомнилась уже после, когда Тимка шёл утром в школу и думал о своём удивительном сне.

Водитель троллейбуса — интересная профессия

Катя с мамой пьют чай на кухне. Солнце греет новую клеёнку на столе, а на клеёнке нарисованы бананы и апельсины. В новой квартире много новых вещей: новый коричневый ящичек-репродуктор на стене, новый белый чайник на плите, новая штора на окне, и на шторе огромные красные кленовые листья. И жизнь кажется Кате какой-то новой, сверкающей, праздничной. Конечно, не от чайника и не от штор. А от чего? Катя не знает.

По радио поют песенку: «С голубого ручейка начинается река, ну а дружба начинается с улыбки».

Катя наливает себе ещё чаю. Ей не хочется больше пить, но так приятно сидеть с мамой за столом, впереди длинное воскресенье, мама никуда не торопится, и Катя никуда не торопится. На улице мороз, но солнце сквозь стекло пригревает Катину щёку. Мама намазывает ей хлеб персиковым конфитюром. Смешное слово «конфитюр»; а на банке нарисован рыжий персик с красным боком и написано по-болгарски и по-русски: «Персиковый конфитюр». Красивый, прозрачный, солнечный конфитюр. Красивое небо за окном. И Катя стала подпевать:

— «С голубого ручейка начинается река…»

— Да, насчёт слуха у тебя не очень, — замечает мама.

— Ну и что? — смеётся Катя. — Слух — не самое главное, мама.

— Интересно. А что самое главное?

— «Ну а дружба начинается с улыбки». Вот что главное. И ещё что снег, и зима, и скоро весна, и не знаю, что ещё.

— Глубокая мысль. И ясно выражена. Знаешь, Катерина, я тебя, кажется, понимаю. Как это ни странно.

Удивительный человек Катина мама. Она шутит с серьёзным лицом, даже не сразу поймёшь, что это шутка. А когда маме грустно, она много смеётся и даже поёт. Однажды Катя шла домой и с лестницы услышала, что в квартире громко играет музыка. Катя вошла и увидела, что мама танцует, одна кружится по комнате.

— Праздник? — спросила Катя.

— Неприятности на работе, — ответила мама, продолжая танец.

Сегодня мама не смеётся, и Катя чувствует, что на душе у мамы спокойно и светло.

…Солнце квадратами лежит на полу, в соседней комнате весело тикают новые часы на батарейке, эти часы не надо заводить, они идут себе и идут. Ярко блестит на полке красная кастрюля в белый горошек. Мамина подруга тётя Нина подарила кастрюлю на новоселье и сказала: «Не вздумайте варить в ней суп. Это декоративная вещь». Мама поставила кастрюлю на полку.

Прекрасно блестит кастрюля.

Катя смотрит в окно. На маленьком дворовом катке мальчишки играют в хоккей. Когда шайба бьётся о деревянные щиты, раздаётся сильный грохот. Прекрасный грохот. А на другой половине катка девочки в коротеньких юбочках и в разноцветных куртках кружатся, приседают, одна делает «ласточку». Катя не знает их, это маленькие девочки — может, дошкольницы, может, первоклассницы. Кате они не нравятся. Когда по телевизору показывают фигуристок, Катя восхищается ими: смелые, красивые, весёлые. А эти, в своём дворе, кажутся ей какими-то притворами, кривляками, жеманными. Почему так?

Крылечко у зелёного флигеля давно заметено снегом. И сегодня там пусто. И вчера было пусто. Вчера Тимка увидел Катю и перешёл на другую сторону улицы. Странный, непонятный мальчик.

Разве Катя сделала ему что-нибудь плохое? Раньше, совсем ещё недавно, он вытаращивал глаза под очками и смотрел на неё, как на какое-нибудь удивительное чудо. А когда на тебя смотрят как на чудо, ты и в самом деле становишься не такой, как раньше. Ты превращаешься из обыкновенной Кати в удивительную Катю. Катя не смогла бы объяснить это словами, но смутно чувствовала, как от Тимкиного восхищённого взгляда в ней возникал мерцающий серебряный свет, а один раз даже слышался лёгкий звон.

Теперь всё изменилось.

Вчера Тимка перешёл на другую сторону, остановился у плаката: «Водитель троллейбуса — интересная профессия». Там был нарисован молодой человек, он улыбался, зубы у него были ровные, белые. А в руках он держал руль. Катя украдкой смотрела на Тимку, а Тимка упрямо смотрел на водителя троллейбуса. Катя поняла, что Тимка хочет, чтобы она ушла. Ему теперь не нравится ходить с ней по одной улице, даже по разным сторонам.

Что же делать? Она ушла. Сначала пошла медленно и краем глаза следила, не идёт ли он сзади. Не шёл. Она зашагала быстрее, быстрее и побежала. Не было больше того тихого звона, который слышен не всем, а только тому, кому слышен. Дворник скрёб железным скребком по асфальту…

Пустое, заметённое голубым рассыпчатым снегом крылечко.

Грустно отчего-то. Но сегодня и грусть почти не грустная. Кажется, такую грусть называют светлой. На душе ярко, легко, и только на самой поверхности немного облачно. Есть предчувствие, что облака скоро исчезнут.

— Катя, ты что засмотрелась в окно? Шла бы гулять.

— У нас есть один мальчик в классе. Очень смешной. То сидит, сидит, как будто больше делать нечего. То вдруг возьмёт и уйдёт неизвестно куда.

— Да, очень странное поведение, — серьёзно соглашается мама, — ну совсем необъяснимое… Слушай, моя глубокомысленная дочь. Ты никогда не замечала, что все люди на свете ведут себя точно так же: сидят-сидят, а потом встанут и пойдут. А потом опять могут сесть и сидеть. А потом…

— Встать и пойти? Да?

Кате смешно. Мама всегда так — повторяет твои слова, вроде именно так ты и сказала. Только чуть-чуть иначе говорит мама, а получается, что ты сказала великую глупость. Но мама делает это нисколько не обидно, а только смешно.

Катя залезает с ногами на диван.

— Мама, расскажи мне что-нибудь. Ну, не читай свою «Неделю». Подумаешь, «Неделя». Потом можно почитать. Расскажи.

Мама смотрит немного насмешливо, немного вопросительно. Как будто хочет сказать: «Больше ты ничего не придумала? Только у меня и дела, что рассказывать тебе, взрослой девочке, всякие истории». Такое у мамы выражение лица. Но Катя знает, что мама всё равно будет ей рассказывать. Посмотрит некоторое время таким вот насмешливым взглядом, а потом начнёт рассказывать. Потому что Катя очень любит слушать мамины рассказы. А ещё потому, что мама очень любит рассказывать, только не любит почему-то в этом признаваться.