Ванда Василевская - Вербы и мостовая Страница 4

В мастерской интересно. Вицек рассматривает рубанки, пилы, маленькие и большие, с разными зубцами, широкими и узкими. Он уже знает, что такое рубанок и что такое лобзик.

Приятно пахнут доски, лак. Ендрек уже помогает мастеру стругать, подбирает доски, вбивает гвозди, мерит линейкой. Вицек не может дождаться, когда и он будет все это делать.

— О, не так скоро, — говорит хромой Ендрек, который гораздо старше Вицека. — Через год, если все пойдет хорошо, мастер тебя подпустит к доскам. Мало, что ли, у тебя другой работы?

Работы, конечно, хватает. Подмести мастерскую, сбегать в лавку за хлебом и молоком, проводить Ядвигу, купить что нужно к обеду, растопить печь, убрать стружки, вечно их полно кругом, иногда выстирать кое-что, сходить на склад с заказом и разные такие дела. Но это ведь не «ремесло», о котором говорила тетка. Это он и раньше умел сделать — в деревне, правда, еще не умел, но здесь, в городе, когда мать стала ходить стирать, быстро научился.

— Так бы ты и хотел: раз-два, и уже столяр! — смеется Ендрек. — Так быстро, братец, это не делается. Через три-четыре года, пожалуй, станешь подмастерьем…

— А мастером?

— Как ему не терпится! Подождешь еще, подождешь! У самого молоко на губах не обсохло, а он уже мастером хочет быть, — говорит Ендрек, и из-под его рубанка падают длинные ароматные стружки.

Вицек вздыхает. Не так представлял он себе все это!

По воскресеньям, в праздники, а иногда и в будни, вечерком, после работы, Вицек приходит домой. Мать вытирает фартуком стул и подвигает к нему. Говорит теперь с ним, как со взрослым.

— Хелька учится хорошо, хвалят ее. Владек немного хуже, но привыкнет: маленький еще, трудно ему столько времени в школе быть, по дому скучает. Тетя Бронка писала, что им там хорошо живется и они, наверно, там останутся. Барыня, та первая, у которой я всегда стирала, тоже уехала куда-то, кажется в Вильну. Работы много, только ноги что-то болят. Раньше, бывало, отдохнешь в воскресенье, и все пройдет. А теперь уж не то. Все болят и болят.

Вицек разглядывает лицо матери и обнаруживает на нем морщины и складки, которых не замечал прежде, когда изо дня в день видел ее. Теперь он ясно различает: от глаз к вискам бегут мелкие-мелкие черточки, а в гладких черных волосах пробивается седина.

«Да, да, — думает Вицек, — не знала мать хорошего дня с тех пор, как отец умер…» Но все переменится, как только он станет столяром. Мастерскую откроет. Владека к себе в помощники возьмет. Мать уже не будет стирать чужое белье, слишком трудно это для нее…

Но, возвращаясь в мастерскую, он видит, как еще далеко до собственной мастерской. Ендрек, который здесь уже второй год, и тот почти ничего не умеет делать. Только пан Казимир — подмастерье — работает вместе с мастером, примеряет, прибивает, вырезывает, полирует. Но и ему приходится не раз обращаться с вопросами к мастеру.

Вицек вздыхает. Как живое стоит перед ним лицо матери — и эти седые волосы, которых в Броновицах еще не было. Мелькает мысль: «В Броновицах жилось легче!» Но это неверно — просто он был меньше и многого не понимал. Нечего было есть, дом разваливался. Нет, если бы не тяжелая нужда, мать не уехала бы из Броновиц, не плакала бы, глядя на подсолнухи в чужом дворе…

С тех пор как Вицеку начали приходить в голову подобные мысли, он стал работать еще усерднее. Только и слышно было шуршание метлы по полу, мастерская сверкала чистотой, и мастер сам вызвался купить ему к Новому году костюм за то, что он так старается.

Но Вицек по сути дела был ведь еще ребенком и всякий пустяк мог отвлечь его от грустных размышлений: новый клиент, пришедший заказать шкаф, рассказ мастера о том, как в былые времена праздновалось окончание учения и переход в подмастерья, и даже песенки, которые распевала возвращавшаяся из школы Ядвига. И тоска по деревне притаилась где-то в глубине, не прорываясь наружу.

Работы у Вицека становилось все больше и больше. Правда, не в мастерской, а по хозяйству. Маленький Вацек, сынишка мастера, начинает ходить. Новые обязанности ложатся на Вицека. Теперь он даже в воскресенье не всегда может забежать домой: Вацека ни на секунду нельзя оставлять одного.

Когда же ему удается на минутку заглянуть домой, он замечает, что мать выглядит все хуже. Все больше серебряных нитей обнаруживает он в ее черных волосах. С трудом поднимается она со стула, когда ей надо пройти по комнате. Видно, очень болят у нее ноги от постоянного стояния у корыта.

Однажды, войдя в дом, Вицек сразу заметил, что мать чем-то удручена.

— Письмо от тети Бронки получила, — говорит мать.

— Что же тетя пишет?

— Хельку хочет к себе забрать. Дела у них, пишет, пошли хорошо.

— Хельку? Отчего это вдруг? Хелька от нас не уедет!

Вицек только теперь замечает, как дрожат у матери руки.

— А я, знаешь ли, сынок, так думаю: может быть, и в самом деле послать ее к ним в Варшаву? У тети дела идут хорошо, почему бы девочке не поехать…

Вицек поражен. Ему даже больно за мать, что она с таким легким сердцем соглашается отправить сестричку к тетке. Но он ничего не говорит. Матери, надо полагать, виднее, как поступить.

— И деньги на билет тетка прислала.

И вот Хелька уезжает. Семья становится меньше на одного человека.

Вицек возвращается к себе, в свой угол в мастерской, огорченный и злой.

Как-то в будни к нему забежал Владек. Вицек видит: в башмаках у мальчика дыры, каши просят.

— Отчего же мама не снесла их к сапожнику? — сердито спрашивает Вицек.

— Денег нет, — спокойно отвечает Владек.

— Денег?

— Барыня с Черновейской уже не дает белье в стирку, сказала, что мама плохо стирает. А лавочница стала платить меньше. Говорит: видно, у мамы сил нет — раньше лучше стирала. И вот не хочет платить столько, сколько прежде.

Вицек быстро заканчивает работу. Вместе с Владеком бежит домой. По дороге совсем не разговаривает с братом. Врывается в дом как вихрь.

— Вицек! — радуется ему мать. — Как это тебя отпустили? День-то будний…

Уже вечер. За окнами пылают огни уличных фонарей, а мать все еще стоит за корытом. Из-за клубов пара смотрит она на сына покрасневшими глазами.

Вицек сразу замечает — комода в углу нет. Остался только след от него — квадратик отбитой штукатурки. Это Палюх задел стенку, когда вносил комод.

— Мама, вы продали комод?

— Видишь, сынок… Хельку надо было отправить, как же отпустить ребенка без гроша в кармане… И за молоко я немного задолжала, — успокаивает его мать и силится улыбнуться.

— Что, стирки мало?

— Стирка есть, сынок, есть… Были бы только силы.

Мрачный, как ночь, уходит в тот день Вицек из дому. Ясно: мать не в состоянии заработать столько, чтобы хватило на нее и на Владека. А еще и ему ведь дает на то да на се…

«Все будет хорошо, начнешь ведь и ты работать» — вспоминаются Вицеку слова матери. Сжимает кулаки. Когда же это он начнет работать? Через год? Два? Три? Быть может, целых три года пройдут, пока он принесет в дом первый заработок.

Перед глазами мелькают: мать, с рассвета до ночи согбенная над корытом, клубы пара, бьющие в ее больные, покрасневшие глаза, Владек, у которого разорвались башмаки, истрепалась куртка. А от него, Вицека, никакой пользы, только то, что кормится у мастера, а вся тяжесть на матери, согнувшейся над корытом, с трудом распрямляющей спину, едва таскающей ноги. Белье надо не только выстирать, надо еще отнести, тюки большие, тяжелые. Будь он дома, он хотя бы в этом ей помог, а так — ничего.

Вечером, когда мастер уходит, Вицек снова начинает расспрашивать Ендрека. В самом ли деле должно пройти столько времени, прежде чем он научится хоть чему-нибудь в столярном ремесле?

— А ты что думал? — отвечает Ендрек. — Будь покоен, мастеру вовсе не к спеху, чтобы ты стал подмастерьем. Теперь тебе платить не надо, а польза от тебя есть. Станешь подмастерьем — будешь на себя работать, и ему прибыли меньше. Так уж это, братец мой, устроено: три года надо поработать на мастера, а не на себя. Он не позволит тебе торопиться… Ведь ты уже немало времени здесь, а какой толк? Разве что-нибудь понимаешь в столярном деле?

Действительно, он ничего не понимал. А делали здесь поистине чудеса. Но только мастер и пан Казимир, не Ендрек, и тем более не он, Вицек.

Разное бывает дерево. Дуб, ясень, сосна, липа, бук. В мастерскую поступали ровнехонькие доски, разрезанные круглой, как диск, пилой.

Вицек ни за что не мог разобрать, из какого дерева какая доска. На первый взгляд все они одинаковые, а вот мастер безошибочно определял: бук, дуб, сосна. Сразу узнавал по древесным слоям, по волокнам, пробегающим по доске, по форме и цвету сучков.

Одно дерево было мягкое, другое твердое. Одно стоило дешевле, другое дороже. Одно годилось на полки и шкафы, другое — на столы и стулья. Все это надо было знать.