Игорь Востряков - Братья Страница 4

Владик покорно пошел за Иваном.

«Что это с ними стряслось? — уже засыпая, думал он. — Да и Шесты ли это? Видно, понадобился я им. Только зачем? Дрова колоть? Слепой сказал: «Посмотрим!»

Утром Шесталовы ни словом не обмолвились о какой бы то ни было благодарности. Накормили завтраком и засобирались на работу. Владик знал, что в такое время взрослым не до разговоров.

Ключ от комнаты лежал на обычном месте под ковриком. Мамки уже не было. На работу в первую смену она уходила затемно. Владик посидел в комнате, решая, идти в школу или нет. Решил не ходить, чтобы отомстить Раиске за вчерашнее. Часов до двух слонялся по двору. Потом пришел с работы Юрка. Они устроились у него на кухне. Сдвинув посуду, Юрка достал карты. К ним заглянула Юркина мать, хотела что-то спросить, но сын молча вытолкал ее за дверь. Странная у Юрки была мать. Она не пила водку, как мать Владика. Это была тихая женщина, боязливая и суеверная.

Мать появилась во дворе, когда уже сгущались сумерки. Рядом с ней шел крепкий широкоплечий мужик.

— Ну и фраер! — громко сказал Юрка и деревянно засмеялся. Он всегда так нехорошо смеялся, когда хотел разозлить кого-нибудь или вызвать на драку.

Мужик резко обернулся и, вплотную приблизив свое горбоносое лицо к лицу Юрки, холодно спросил:

— Тебе что, сявка подлючая, фары пописать?

И Юрка, тот самый Юрка, который мог на любого, самого здорового мужика, не раздумывая, броситься с кулаками, вдруг сник и отвернулся.

— Ты чего? — удивленно спросил Владик, но Юрка даже не посмотрел на него.

— Филин, — дрогнувшим голосом прошипел Юрка, когда мужик отошел на несколько шагов.

— Может, сова? — попытался сострить Владик.

— Его милиция ищет, — почему-то оглядываясь и подмигивая, загундосил Юрка.

— Милиция? — переспросил Владик. Это было уже интересно. Слова «Филин» и «милиция» цеплялись, складываясь в какую-то загадочную, полную приключений и риска картину. У Владика глаза загорелись от восторга. Вот это да! Он любил приключения.

— Ну, я пошел, — как можно равнодушнее сказал Владик.

— Куда?

— Домой. Чего мне бояться? Мать теперь добрая!

Мать и в самом деле ни словом не обмолвилась о вчерашнем. Сунула Владику несколько разогретых картофелин, кусок хлеба, налила в стакан лимонад. Мать была добрая. Она беспрестанно смеялась, показывая ровные, красивые зубы. Владик незаметно подглядывал за Филином. Мужик как мужик, даже анекдоты рассказывает. Особенно понравилось Владику, когда Филин взяв в руки гитару, с приятной хрипотцой запел тягучие песни. И все-таки он не очень верил Филину. Сколько вот таких, с виду симпатичных, прошло перед его глазами с тех пор, как умер отец.

В самый разгар веселья раздался стук в дверь.

— Кто? — крикнула мать.

— Анна Филипповна, откройте! Это старший лейтенант Васильева из инспекции по делам несовершеннолетних.

Мать побледнела, вопросительно взглянула на Филина. Филин уселся на кровати, спиной к окну, махнул рукой: «Открывай!» Владик сдернул крючок. Васильева дружески улыбнулась Владику. Внешне она была больше похожа на молоденькую учительницу младших классов, чем на милиционера, в своем темном модном плащике и изящном беретике. Вместе с инспекторшей в комнату вошли две девушки-стажерки и молча расселись на стульях.

— А это кто у вас гостит, Анна Филипповна? — спросила Васильева и внимательно посмотрела на Филина, который старательно пригибал голову, изображая из себя пьяного.

— Мужик мой! — с вызовом сказала мать, изо всех сил отвлекая инспекторшу на себя. — Любит он меня. Володькой звать, по фамилии Кваснин. Слесарит на заводе. Со мной жить согласный. Завроде отца Владьке будет!

Досадливо поморщившись, Васильева достала из портфеля какую-то бумагу.

— Вот, Анна Филипповна, вы подавали заявление насчет вашего младшего сына Владислава!

— Подавала, подруга, подавала, — качнула головой мать.

— Я зачитаю заявление, — слабо улыбнувшись на фамильярное «подруга», сказала Васильева, — и если вы согласны со всем, что написано, ваша просьба будет рассмотрена на комиссии.

Владик не все понял из длинного и маловразумительного заявления, так как на него накатился вдруг какой-то горячий, мягкий туман и слова долетали издалека, теряя по пути смысл и значение.

«… так как я выпиваю, хотя и лечилась от алкоголизма, — читала Васильева, — так как получаю мало денег, работая посудомойкой в ресторане, я не могу содержать сына у себя. Отец его Александр Иванович Кораблев, работая грузчиком в торге, замерз в пьяном виде 2002 года на улице. Прошу устроить моего сына Владислава в детский дом, так как я не справляюсь с его воспитанием. Он не слушает меня, плохо учится и видит дурной пример с моей стороны. А я хочу, чтобы он вырос хорошим человеком.

Кораблева А.Ф. 14 мая 2004 года».

Когда за стажерками и инспекторшей захлопнулась дверь, Владик бросился к матери:

— Мамка, милая, не отдавай меня в детдом! Я тебе что хошь буду делать! Полы мыть, обеды варить, белье стирать, только не отдавай!

— Дурак ты, Владька, — отстраняясь от него, сказала мать, — тебе же там хорошо будет. И сыт, и пьян, и нос в табаке! Чего же еще? На всем готовеньком! Мне бы такую жизнь! Да еще неизвестно, что комиссия решит. Может, и не возьмут тебя в детдом, скажут, рылом Владька Кораблев не вышел, чтобы на все готовенькое его брать.

— Дура! — иступленно закричал Владик. — Дура! Дура!

Он еще что-то кричал матери, а мать кричала ему, пока он наконец не успокоился.

«Еще неизвестно, что решит комиссия!» — засыпая своем продавленном диване, с надеждой думал Владик.

И всю ночь ему снилась комиссия, которая никак не могла решить, отправлять его в детский дом или не отправлять, так как мать съездила лопатой только по одному боку, а нужно было съездить по обоим или, в крайнем случае, по голове. Тогда бы…

Под утро Владика разбудил быстрый шепот матери. Было темно и глаза слипались от сладкой утренней дремы. То проваливаясь в сон, то выплывая на поверхность, Владик с трудом добирался до смысла разговора, который довелось ему услышать.

— Ничего у меня, Володька, нет, — лихорадочно шептала мать, — ничего не осталось: ни веры, ни надежды, ни души. Душу мне водка подлючая высосала, а без души и человека нет. Так, оболочка одна вонючая болтается. Вот я и думаю иногда, Володька, когда тверезая бываю, как мне душу вернуть? Ведь люди вокруг нас с тобой счастливые ходят, значит верят, значит любят, надеются на что-то? Ты-то сам во что веришь, Володька?

— Тьфу ты, мать твою! — выругался Филин. — Какого черта кисель развела? Начистить бы тебе, Анка, мурло по такому случаю, да неохота!

— Не понимаешь ты меня, Володька, — печально вздохнула мать, — а человеку без веры нельзя. Без веры да без надежды. Это я только сейчас понимать стала, когда ничего у меня не осталось и вернуть не вернешь.

— Отстань! — добродушно огрызнулся Филин. — Спать до смерти охота! — он широко и сладко зевнул, заерзал, поудобнее устраиваясь на постели. Мать затихла, а Владик долго еще лежал, прислушиваясь к утренним шорохам, и не заметил, как снова уснул.

Тот вечер они коротали вдвоем с Филином. Мать работала во вторую смену. Вдруг кто-то осторожно стукнул в окно. Филин встал и быстро вышел из комнаты. Владик постоял у окна, вглядываясь в темноту, но ничего не увидел. В темных, почти черных стеклах отражалась почти вся комната. С ленивым любопытством он стал рассматривать ее. Вот кровать, стол, стулья. На одном из стульев что-то блеснуло. Из кармана пиджака, небрежно брошенного Филином на спинку стула, свисала витая цепочка. Владик подошел и, потянув за цепочку, вытащил часы. Часы были старинные, в тяжелом массивном корпусе. Долго их рассматривать не было времени. Филин мог вернуться с минуты на минуту. Владик торопливо ногтем большого пальца нажал на еле заметное углубление в корпусе. Плоская, со старинными вензелями крышка с легким мелодичным звоном поднялась. В центре голубого циферблата он увидел летящий под напором ураганного ветра стремительный легкий бриг. На внутренней стороне крышки была вырезана надпись «За храбрость!» и пониже еще что-то, но Владик не успел рассмотреть, потому что сильная мускулистая рука сгребла часы. Та же рука, развернув Владика, влепила ему так, что он, пролетев через всю комнату, ткнулся в самый дальний угол. Открыв глаза, увидел над собой горбоносое лицо.

— Ты что же, сявка, не знаешь, что за это полагается? — свистящим от бешенства шепотом спросил Филин, и Владик почувствовал, как в горло ему уперлось что-то холодное и острое.

«Нож!» — испуганно сообразил он, пытаясь вырваться, но Филин держал крепко.

— Еще раз влезешь в карман, кончу, как суку! Прошипел он и ослабил пальцы.

И странно, Владик не обиделся на Филина, даже зауважал его.