Семен Бабаевский - В труде и учебе Страница 4

— А быки полосатые! А быки полосатые! — кричал он.

Обоз снова тронулся в путь.

— Митрусь, тебе не жарко? — спросил Вася, усаживаясь на Зинину подводу.

— А я в листьях! — весело ответил Митя, щуря свои блестевшие глазенки. — Вася, а зачем ты быков нарисовал? Какие они рябые-рябые…

— Теперь их мухи не кусают, — серьезно пояснил Вася.

— А меня нарисуешь?

— Ох, Митрусь, какой же ты глупый! — засмеялся Вася и взглянул на Зину так, чтобы она этого не заметила. — Это же мазут. Он такой грязный, что не отмывается.

Зина, покачиваясь на ярме, играла кнутом. Хоть она и не желала смотреть на воз, голова сама поворачивалась, а глаза ее часто встречались с коротким взглядом Васи. Вася улыбался, и ей казалось, что рассуждает он с Митенькой так громко нарочно, чтобы она слышала. Зина уже больше не могла сидеть на ярме. Она пробежала по дышлу и села возле Васи.

— Знаешь, Вася, какой Митрусь славный мальчик! — заговорила она, вся сияя и блестя глазами. — Знаешь, он не плачет. Когда я сделала ему эту шляпу, он даже засмеялся. Такой славный мальчишка!

— Славный-то славный, — как всегда, рассудительно заговорил Вася, — а кавунами заелся прямо до ушей.

— На стоянке я его умою. — Зинуша, обняв Митю, посмотрела на Васю. — Давай посадим его на ярмо, а? Согласен, Вася?

— Боязно, — хмуря черные брови, неохотно заговорил Вася. — Пусть подождет. Будем из города возвращаться, тогда и попрактикуемся… Ну, я пойду торопить обоз, а то мы так и до самого вечера не доедем.

Зина грустно посмотрела вслед Васе. Митя лежал у нее на коленях с закрытыми глазами и все думал: «Где же находится город, почему вокруг все степь и степь?» Зина поцеловала его в липкую щеку и сказала:

— Митрусь, ты брата своего любишь?

— Не люблю, — буркнул Митя.

— Почему?

— А он на ярмо не сажает.

— Посадит, голубчик мой! Ей-ей, посадит! — взволнованно заговорила Зина. — Вот как сгрузим зерно и поедем обратно, так и посадим, да еще и галстук дадим. Я сама тебе его повяжу. Всю дорогу будешь быков погонять.

Митя счастливо улыбнулся, быстро встал, как бы уже готовясь идти на ярмо. Дорога тем временем спускалась вниз, к пологому берегу Кубани. Вот головная подвода свернула к реке, и вскоре обоз расположился на поляне обширным лагерем. Возчики распрягли быков и погнали к водопою. Мальчики, на ходу снимая рубашки, бежали к воде. А в стане уже закурился костер. Дед Корней подвесил на дышло ведро, спустив его так низко, что донышко его касалось пламени. Зина и Варя чистили картошку. Соня промывала в котелке пшено. Все были заняты приготовлением обеда. А Митя взобрался на лежавшее ярмо, сел на него верхом и запрыгал, смеясь от счастья.

— Приучайся, Митрусь! — сказал дед Корней, проходя мимо с охапкой сухого хвороста.

От реки веяло прохладой, слышались всплески воды и крики купающихся.

— Митрусь, пойдем и мы купаться, — сказала Зина.

Она взяла его за руку и повела к реке. У берега было мелко, на дне лежал песок. Митя снял рубашонку. Голенький, с тугим животом, он казался совсем маленьким. Зина хотела взять его на руки, чтобы зайти поглубже, но Митя тут же, у берега, окунулся и забарахтался, разбрызгивая воду. Зина стояла, высоко подобрав платье, и ждала, пока Митя вволю наиграется. Потом посадила его у своих ног и старательно вымыла шею, лицо, голову.

— Вот теперь ты не замазура, — сказала Зина, выводя мальчика на берег. — Такой стал чистенький, что даже глазенки блестят.

Они сели на сухие камни. К берегу побежали Соня и Варя, снимая платья. Соня, войдя по пояс в воду, улыбнулась, глядя на Митю, и сказала:

— Ну как, Дмитрий, хорошо с нами ездить?

— Я уже не плачу, а Вася на ярмо не сажает… — обиженно протянул Митя.

— Так ты уже сидел на ярме!

— Оно лежачее и не шатается.

— Вася, Вася плывет! — крикнула Зина.

Все увидели, как Вася, ловко взмахивая руками, наискосок переплывал быстрину и вскоре вышел на берег невдалеке от девочек. Он был в трусиках, таких черных, что они резко оттенялись на его темном от загара теле. Он шел по берегу и распутывал пальцами мокрые волосы.

— И что за чуб! Как проволока… — сказал он, глядя то на Зину, то на купающихся Соню и Варю. — Зинуша, дай твой гребешок.

Зинуша, ни на кого не глядя, вынула из своих косичек гребешок и отдала Васе. А потом взяла Митеньку за руку и повела его к кустам боярышника. Там, в холодке, Митя стал искать цветы, сидевшие глубоко в траве, а Зина стояла возле него и расплетала косички, задумчиво глядя на лагерь.

— Вася, а иди-ка сюда! — протяжно сказал Митя. — Вот узнаешь, что я тебе скажу.

— А что ты скажешь?

Вася подошел к ним. Зина продолжала стоять, заплетая косички.

— Погляди, теперь я не замазура, — сказал Митрусь и засмеялся. — Прямо весь блестю.

— Кто ж тебя так вымыл? — нарочно спросил Вася.

— Зина… А еще что я знаю — ты не угадаешь! Сказать, а?

— Скажи…

— Я на ярме сидел! — воскликнул Митя, потом грустно добавил: — Только оно лежачее…

Мимо глаз промелькнула бабочка и, опустившись на стебель, слабо закачалась, поблескивая шелковым узором своих крыльев. Глазенки у Мити загорелись. Он тихонько встал, затем рванулся к бабочке, хотел схватить ее, но она уже кружила за кустом. Митя устремился за ней, и разом, точно оговорившись, побежали вслед за ним Вася и Зина. Зина успела заплести только одну косичку, а вторая, распустившись по ветру, закрывала шею. Митя уже был далеко. Вдруг он упал в траву, что-то загребая ручонками.

— Споймал! — крикнул он. — Скорее бегите сюда!

Зина и Вася нагнулись над Митей, под животом которого, как они были уверены, где-то в траве лежала бабочка. Зина ворошила траву. Вася нагнулся, хотел схватить бабочку, но ничего не нашел.

Вася взглянул Зине в глаза и засмеялся, сам не зная почему.

— А эта косилка чего ж не заплетена? — сказал он. — Давай заплету.

— Ты разве сможешь? — удивилась Зина.

— А кнуты кто ж плетет? — гордо ответил Вася. — Все равно — в три конца.

— Кнут сплести легко. Кнут сможешь, а это не сможешь. Ты ж не девочка… Бежим!

Они взялись за руки и побежали за Митрусем.

Возле арбы Вася поставил торчком два ярма, привязал к ним концы брезента и наскоро соорудил нечто вроде палатки. Сережа и Варя принесли на палке сизое от копоти ведро, в котором еще кипел густой пшенный суп, жирно заправленный свиным салом. Дед Корней высыпал из мешка ложки, нарезал хлеба, и чумаки, забравшись в тень, сели обедать.

Ели дружно, к ведру наперебой тянулись ложки. Суп казался необыкновенно вкусным. Митенька тоже старался не отставать. Но ему досталась большая деревянная ложка, такая тяжелая, что он с трудом держал ее в руке. Есть ею сидя было трудно. Тогда Митенька встал на колени и придвинулся ближе к ведру.

— А молодец наш новый чумак! — сказал дед Корней, вытирая ладонью усы и бороду. — Здорово ложкой работает. Знать, и в деле будет хваткий.

Митенька слушал похвалу молча, заглядывая в уже опустевшее ведро. После супа появились арбузы. Разрезал их Вася, мастерски запуская в мякоть нож, а ребята смотрели за движением его руки и ждали, когда на траве развалится на половинки яркокрасный, засахарившийся арбуз.

…Быки были запряжены, закопченное ведро, в котором недавно варился суп, уже висело под возом. И опять закурилась по дороге горячая пыль. Снова глухо заговорили колеса и на ярмах длинной цепочкой краснели галстуки пионеров.

Митенька сидел на возу, изнемогая от жары. Где-то там, в знойной синеющей мгле, должен быть город и элеватор. Митенька становился на колени, подолгу смотрел вдаль и видел одну лишь пепельно-серую дорогу да желтую, спаленную солнцем степь. Он устал смотреть, глаза его слезились. Закрыв лицо руками, он лег на зерно и, покачиваясь, видел бабочку — сначала одну, а потом целую стайку.

— Митрусь! — крикнула Зина. — Вставай! Город видно!

Митенька вскочил. Обоз ехал по взгорью. Внизу над ложбиной висела желто-серая пелена — горячий, знойный воздух был недвижим. Сквозь эту пелену виднелось слабое очертание домов, улиц, деревьев, телеграфных столбов. И только одно здание, серое, высокое, виднелось отчетливо — это был элеватор.

Подводы, гремя и подпрыгивая, спустились с горки, и теперь Митя хорошо увидел и сады, чем-то похожие на сады в родной станице, дома, такие же, как и в станице, и улицы — тоже, как в станице. А высокое здание, которое Митя видел издали, вблизи показалось ему еще выше. Митя даже перестал смотреть на него и испуганно закрыл глаза, но скоро снова открыл их. Здание будто двигалось навстречу обозу, и все оно было белое-белое, точно запорошенное мукой. И еще Митю удивили стрижи — тучей они взлетали над крышей, как бы желая укрыть собой все здание. Митя еще никогда не видел столько стрижей: они рябили в глазах и щебетаньем своим заглушали цокот колес.