Николай Богданов - Путь к морю Страница 4

— Почему они смена, пионеры-то. Так их и зовут — смена!

Долго думает, все вспоминает про них, как ходят, как говорят, как газетину клеили, и видит — не как наши ребята.

Под утро он засыпает и видит во сне, что и его хлопает по плечу военмор и говорит: «вот смена!», и ему становится легко и радостно.

Пацаны на Моряка удивлялись: как же, — бывало, встретятся пионеры, один ли, целое ли звено, посмеется, заденет их первый. Раз как-то уезжали они поездом, да на станции все распевали «Взвейтесь кострами». Барабан-то и не усмотрели. Пацаны сперли, продавили, да внутрь кошку дохлую Моряк запихал— нате, дрынгайте! А вчера вот шел по базару пионер, а галстук длинный. Подошел папиросник Луна:

— С моей матери платок, чем пахнет? — да сморкнулся в конец…

Едва его Моряк живым выпустил, а пацанам отмочил, рты разинули:

— Крысы, крысы вы есть, a они — смена, понимают о жизни больше и дело делают!

Совсем вывернулся парень. В отряде стал часто бывать; слышал беседы вожатого, приглядывался и как-то раз признался вожатому того самого звена «Краснофлотец»:

— А я бы тоже с вами…

Неудачными буквами, разными, кривобокими чертил заявление, и вот настал день. Все ребята как ребята, а тут уперлись глазами — пытают.

— Взаправду с нами хочешь или так только? — Вожатый звена изложил все, что знал про Моряка, и подвел:

— По-моему, такого парня принять.

— Конечно.

— Дельный парень.

— Свой.

— А социальное положение, а? — спросил кто-то. Моряк потупил глаза, вдруг тряхнул головой — была не была и жахнул:

— Торговец я!..

Все звено подскочило.

— Это как?

— Да так, водой.

— Зачем водой?

— Водой я торгую.

— А отец что делает?

— Не знаю…

— Как не знаешь?

— Да помер он.

— А мать-то?

— Тоже.

— Ребята, по-моему, это не беда, что он торговец, ему ведь жить нечем… как-нибудь потом искореним, — встал на защиту помощник звенового.

— Ребята, вы ошибаетесь, его надо рассматривать как беспризорника! — выступила пионерка Тося.

— Нет, я не согласен!..

Пожалуй бы долго спорили: вожатый, наконец, разрешил недоразумение и сказал:

— Люмпен-пролетариат; самый распролетариат!

После таких слов — спорить было некуда.

Моряк был принят в пионеры.

Глава восьмая

ВОЙНА МЫШЕЙ И ЛЯГУШЕК

Вскоре у Моряка с тетей Маврой пошли нелады. Пришел раз с отрядного сбора, а в «нору» не влезть. Дым. Ругань. Протиснулся и задохнулся.

Сидят кучей торговые моряки, тянут спирт, закусывают чесноком и вонючей селедкой.

А тетя Мавра за хозяйку.

— Это што, — потянул ее за рукав Моряк, — ведь запрещенный спирт-то, а?

— Нишкни, мал ты еще!

Пьяные горланили песни и пачкали рвотной зеленью пол.

— Не хочу я их… я в милицию, — загорелся Моряк, спаиваешь?

— Ах ты, гадюка, тебе перед этими людьми на задних лапах ходить, в ножки кланяться чтоб в люди вывели. А ты…

— Вот он, Матвей Кузьмич, оголец; пристройте уж его, говорила я вам, — обратилась тетя Мавра к усатому. — Мешает он мне только тут, а вам поможет по поварской части…

— Я што ж… я… — Повар встал на кривые ноги и оглядел Моряка.

— Да кланяйся ты, гадюка, в ножки кланяйся, проси. Ну!?. — Моряк взглянул в пустые водянистые глаза корабельного повара, и ему стало мерзко: нет, не такой мой путь…

— Тьфу мне на вас! — крикнул Моряк и выбежал вон, и ночь жаркая не могла остудить горячих висков.

С тех пор что ни праздник— в норе попойка.

— Тетка Мавра, сойди с моей квартиры, — заявил Моряк в тихий летний вечер.

Тетка встала и не вздохнет.

— В категорический срок — завтра все это барахло забери, — указал на передний угол, вышел, лихо посвистывая.

Ремесленная улица горбатилась верблюдом, щерились обитые ступени, где-то далеко позванивал трамвай и тартакала водокачка.

— Ну, с теткой уладил, завтра выселяется, и отдаю мою квартиру нам под пионерский клуб! — докладывал Моряк пацанам, спускаясь на Хрусталку окунуться на сон грядущий.

Тетка Мавра и в ус не дула, встала и торгует, а Моряк не смутился.

— Срок истек, — заявил он пацанам утром, — пойдем, выселим.

— Складывай по порядку — иконы зря не порть — ее имущество.

Барахло тетки Мавры выросло порядочной кучей. Приставили охрану, занялись уборкой норы — пыль столбом. Любопытные соседки сбежались, как на пожар.

— Господи, што такое?

— Беги за самой-то!..

— Ой, батюшки, рехнулся парень!

Скоро в гору пыхтела сама Мавра.

— Это што, а? — загремела она, выкатывая глаза. Вдруг сообразила.

— Ах ты, огрызок, да я тебя… и ринулась всей своей громадиной на утлую хибарку.

— Держись! — скомандовал Моряк.

Дверь не поддалась, и в тетю Мавру посыпались камни и мусор, ребята крыли с горы.

— Передушу щенят! За ноги раздеру! Батюшки, родимые, да что вы окаянные. Ой…

Атака была отбита, тетка Мавра отступала, не выдержав ураганного огня, и несла добрую корзину мусора в голове и за шиворотом.

— Соседушки, что ж это? Пашенька, Сидоровна, Егор Карпыч, помогите унять. Батюшки. Ополоумел парень, караул! Родимые, помогите! — заголосила она и бросилась снова.

— Цыц, пацаны, чего затеяли, метлы хотите…

Егор Карпыч ухватил метлу, две-три старухи — палки, рогачи и двинулись вместе за ней.

— Не робей, пацаны, держись!

Тучи пыли и щебня засыпали.

— Вот я вас, вот… — махал Егор Карпыч метлой, пятясь раком.

— Го-го-го! — ревел в восторге собравшийся народ.

— Ребята. и я за вас — выскочил из толпы Пис, — примите, братцы!

Тетя Мавра упыхалась, села и пот ее даже прошиб.

— Милиционера сюда, милиционера! — кричал кто-то.

— Дайте его, родимые, дайте! — ухватилась тетка Мавра.

— Что такое, почему? Тише, не толпитесь, пожара нет! — распихивал милиционер народ.

— Гражданин, товарищ, — уймите ребят!

— Да в чем дело?

— Выселили!..

Ребята решили лечь костьми, а в квартиру не пускать и воинственно кричали милиционеру:

— Полезь, полезь, — всю вывеску испортим!..

Однако Моряк вышел и сказал:

— Ведите, товарищ, только подальше от нее. В милиции объясню.

На объяснения вся милиция собралась и даже скрюченный делопроизводитель, подняв на лоб очки, только фыркал.

— Ловко, вот это ловко!..

— Вселиться обратно, гражданка, можете, только пьяный притон там прекратите!..

— Не вселюсь я, ни-ни-ни, выпорите его при моих глазах, иначе ни-ни-ни!..

— Этого мы не можем!

— Не можете? какая же вы милиция, кто же его без отца учить будет, а? не милиция вы, а тьфу! — и тетка Мавра растерла ногой плевок, — вот вы кто!..

— Гражданка! — привстал начальник милиции, но тетка Мавра не стала ожидать, бросилась в дверь и, ругая милицию, понеслась по улице, на ходу выбирая из головы сор.

— Я ей, товарищи, категорически предложил — довольно дурман и прочие антимонии и будет открытие клуба… — толковал Моряк желающим.

А тетка Мавра, собрав свои выселенные пожитки, уехала к сестре куда-то ближе к докам заниматься своим ремеслом. Так кончилась знаменитая война, отдавшая в руки пацанов такое сокровище, как кротовая нора,

Глава девятая

ПЕРВОЕ СБОРИЩЕ

После захвата кротовой норы Моряк объявил:

— Учреждаю вполне свободный клуб для всей босоты, если бьют, свои иль чужие, приходи, скрывайся — не выдадим!

Если жрать хочешь и не втерпеж — накормим чем есть…

Если заработал лишнего, поймал рыбу или что — тащи, здесь и сготовим, здесь и съедим.

А вообще организуем шайку, в которой можно ходить на корабли, в настоящий морской клуб, а то в кино бесплатно.

Пацаны взбудоражились. Весть разнесли по всему берегу папиросник Луна, удивительный Пис и друг Моряка, лучший нырок — Черный.

Сперва туго, по одиночке приходили пацаны — заглядывали.

Сидит за столом Пис и что-то малюет, Черный стены скоблит, а папиросник Луна клеит что-то из пустых коробок и все Писа смущает.

— Вот маляр, — какой же это Троцкий, это дикий лев!

— Он и есть Лев, — отбривает Пис.

Поглядят ребята, поглядят: народ все свой, кто не знает Писа? И Черный тут — настоящие пацаны! И соблюдая достоинство, поздороваются и зайдут в нору.

— Как оно, верно, что болтают?

— Кто болтает? — угрожающе спрашивает Черный.

— То есть не болтают, а разговаривают, будто…

— Не будто, а так и есть и в воскресенье первое сборище — если твои ноги ходят— приходи, если твои глаза глядят — увидишь, а если даже башка варит — поймешь…

Озадаченные не на шутку пацаны уходили с твердым решением раскусить эту затею. Заглядывали и враги водоносы, держать стали себя тихо, видя Моряка среди крепких друзей, и первый сбор, или «сборище» был людный.