Сергей Семенов - Отчего Парашка не выучилась грамоте? Страница 4

– - Ну, полно, дурочка, велика беда! Ну, дома будешь учиться. Попрошу учительницу, чтобы она не брала у тебя книжку с доской, и будешь ты читать и писать.

– - Д-да, а кто мне по-о-кажет-то? -- рыдая, лепетала Парашка.

– - Ну, на нов год опять пойдешь: на нов год все справим тебе, что нужно. Неужели так и будем разутыми, раздетыми сидеть?

Ненила говорила это и чувствовала, как у ней душа холодела. В самом деле, что им принесет новый год?

Парашка уже ничего не могла говорить, ее всю подергивало от рыданий. Ненила, как и вчера, полезла к ней на печку и стала ее успокаивать; но уж нечем было ее разговорить, и она только просила ее перестать, нежно гладила и целовала. В сенях послышались шаги, в избу вошел Григорий. Он положил шапку на стол, подсел сам к нему и, облокотившись рукой, устремил взгляд в окно. Ненила слезла с печки и спросила:

– - Ну, как дела?

– - Как дела! Нешто с дьяволом споешься? Ты ему про Фому, а он про Ерему. Все деньги отобрал, а отпуска опять не дал.

– - Значит, опять дома жить?

– - Ну, куда ж я теперь пойду? Сама посуди, куда пойду? Без пачпорта, что без глаз!.. Ах ты, проклятая сила! Ах ты, судьба разокаянная! Где на тебя только управы искать!..

Григорий соскочил с места, рванул на себе полушубок так, что на нем отскочили две петельки, скинул с себя и швырнул на коник, потом схватил со стола шапку, забросил ее на полати и сел на лавку. Ненила вздохнула.

– - Ты, може, поесть хошь?..

– - Убирайся ты… с едой-то!

– - Аль в городе ел?

– - Ничего не ел.

Ненила опять вздохнула. Григорий встал, взял свою шубенку, свернул ее в комок, положил за стол и растянулся на лавке.

– - Просто, я говорю, воровать или в омут полезай, вот какое дело-то дошло, -- вдруг проговорил Григорий и, повернувшись на месте, уставился глазами в стену.

– - Будет болтать-то, что не дело! -- сказала Ненила.

– - Ну, ты скажи, дело. Скажи, коль умна!.. -- зыкнул на жену Григорий.

Ненила вышла из избы, задала лошади сена, приготовила корму на ночь, принесла к завтраму дров. Григорий лежал все в одном положении, но не спал. Только с печки слышался легкий храп: там уснула Парашка.

На другой день, истопивши печку и убравшись в избе, Ненила пошла в Ящерино, чтобы выпросить у учительницы доску с книжкой. В школе шло занятие, ребята целым классом гудели, как шмели, изредка выкрикивая громко отдельные слова. Сторожиха провела ее на кухню. Разговорились. Сторожиха уверила Ненилу, что Елизавета Дмитриевна очень добрая барышня и, наверное, позволит оставить и книжку и доску. Ненила насчет этого успокоилась. Сторожиха продолжала восхвалять барышнину доброту:

– - Такая хорошая! обо всем заботится, хочет вот на филипповки приварок устроить, чтобы похлебку да кашу чужим деревенским на обед варить. А так, всухомятку-то, им голодно.

– - Известное дело, -- согласилась Ненила и подумала: "А моя Парашка-то не будет ходить. Ох, господи!" -- Только из чего ж варить-то? Не у всякого найдется на кашу-то…

– - А она, вишь, что надумала: тут теперь барин гостит, из-за границы в Питер едет, ну, по пути заехал на порядки посмотреть, а он опекатель над училищем-то; вот она и хочет у него выпросить и круп, и котлов, и еще там чего.

Наступила перемена. Ребятишки гурьбой высыпали в раздевальню и, толкаясь, зашумели, как дрозды на рябине. Елизавета Дмитриевна окрикнула их и вошла в кухню. Ненила поднялась к ней навстречу и поклонилась.

– - Кто это? -- спросила Елизавета Дмитриевна. -- Откуда ты, голубушка, что тебе нужно?

– - Из Моховки я, -- снова кланяясь, сказала Ненила, и в голосе ее против желания послышался просительный тон, такой, какой обыкновенно слышится у просящего под окном милостыню. -- Еремкина я, Парашки Еремкиной мать… принесла вот книжку с доской.

– - Что ж, она не будет больше ходить?

– - Нет, родимая, не будет.

– - Отчего?

– - Да видишь ли, родимая… Нужда наша не дозволяет… Надо обуть, одеть, головку повязать в холода-то, и не во што… Думали хлеб продать да выгадать, ан ничего не выгадали…

– - Очень жаль! -- проговорила учительница. -- Она очень способная девочка, я ее было полюбила.

– - Мне и самой ее жаль… Я б с себя что можно сняла да ее одела, да нечего… А как она-то плачет! Я вот что к вам, милая барышня, пришла: нельзя ли эту книжку-то с доской нам дома подержать, она по ним там, что может, поучится.

– - Конечно, можно, только дома какое уж занятие! -- сказала учительница. Она глубоко вздохнула и проговорила: -- Какая у вас тут сторона: вот уж сколько перестали ходить, и все по одной и той же причине!..

– - Не с чего лучше-то быть… Сегодня сыты, а завтра бог весть!

– - Ну, хорошо, оставляй, книжку и доску, а не нужны будут, принесешь.

Учительница прошла в свою комнату, а Ненила отправилась домой.

Дома было, как и вчера. Григорий сидел хмурый и исподлобья глядел в окно. Парашка лежала на печке и, кажется, не слезала с нее все время. Чтобы утешить ее немножко, Ненила поспешила ей сообщить:

– - Ну вот, я опять назад принесла и книжку и доску.

Но Парашку это не обрадовало; после обеда она попробовала было пописать и почитать, но сидела за этим недолго, а положила все на божницу и опять ушла на печку.

"Грустует", -- со вздохом подумала Ненила.

Прошел этот день, наступил другой, но и он не принес Еремкиным ничего радостного.

Перед вечером, когда ребятишки возвращались из школы, их голоса послышались недалеко от избы Еремкиных. Соседи Еремкиных увидали, что все ребята гурьбой направляются к их двору, и между ними идет учительница. Она была в драповой жакетке с высоким воротником, калошах и теплом платке. Лицо ее от ходьбы стало еще румянее, и глаза еще ярче блестели. Она подошла к самому двору Еремкиных и спросила:

– - Эта их изба?

– - Эта, Лизавета Дмитриевна! -- ответили ребятишки.

– - Ну, спасибо! Теперь ступайте, я одна войду!

– - Прощайте, Лизавета Дмитриевна!

– - Прощайте, прощайте!

Елизавета Дмитриевна вошла в избу к Еремкиным и проговорила:

– - Здравствуйте! Здесь Прасковья-то живет? Ненила и Парашка встали навстречу учительнице; они недоумевали, зачем она пришла.

– - А я соскучилась по тебе, -- весело говорила учительница, подходя к Парашке и беря ее за руку. -- Походила-походила в школу и бросила. Так, голубушка, нельзя.

Она села на лавку и привлекла к себе девочку и, погладив ее по голове, опять заговорила:

– - Хочешь, чтобы тебе опять учиться, или нет?

– - Хочу, -- еле слышно пролепетала Парашка.

– - Ну, так на вот, дай маме или папе эту монету, и пусть они тебе купят и сапоги, и чулочки, и теплый платок; а когда они тебе купят, то ты приходи опять, -- хорошо?

И учительница положила в руки Парашки пятирублевый золотой. Парашка взяла монету и, ошеломленная, не знала, что с ней делать. У Ненилы в это время радостно вспыхнули глаза, и все лицо оживилось.

– - Ах ты, наша родимая! -- воскликнула она. -- Парашка, дура, кланяйся в ноги! Что ж ты стоишь?!

– - Совсем не нужно! -- сказала Елизавета Дмитриевна и точно испугалась. -- Зачем это в ноги?

– - Да как же нам благодарить-то тебя, благодетельница наша? Да что ты для нас только сделала-то? -- причитала Ненила.

– - Я ничего не сделала, -- живо и радостно проговорила учительница, -- деньги не мои, я их у попечителя выпросила.

Ненила восхищенными глазами глядела на эту милую и добрую девушку и не знала, какими словами выразить поднявшиеся в ее душе чувства. Была взволнована и учительница. Только Григорий, очевидно, не разделял этих чувств. Он поднялся из своего угла, подступил к Парашке, взял у нее из руки золотой и, возвратив учительнице, глухо проговорил:

– - Нам денег не надо, -- возьми назад, барышня!

– - Как не надо? Что ты, опомнись! -- крикнула Ненила на мужа.

– - Так, не надо… Не надо и не надо!..

Григорий запнулся и стал переводить дыхание. Потом он оправился и продолжал:

– - Не денег нам нужно. Деньги что!.. Ты погляди хорошенько кругом… Или посмотри на нашего брата! Нам дохнуть нельзя. Для нас никаких правов нету. Куда ни пойдешь, все по уши в воду. Вот что для нас нужно! Вы, люди ученые, попытайтесь-ка головой пораскинуть!..

Ненила никогда не видала таким своего мужа. Он весь дрожал. Глаза его горели, на висках и на лбу выступили набухшие жилы, все его лицо залило краской. Он силился, должно быть, многое сказать, но не мог: волнение сковывало ему язык, и он только странно и неуклюже двигался всем телом.

– - Жить!.. по совести жить нельзя! Промышляй грабежом или мошенством, тогда ты и человек будешь! Ну, хорошо, как можешь так, а если не можешь? Я не виноват, что у меня так голова затесана! За что же нам мучиться-то? Ты мне дай вольготу, вот что!.. -- Он опустился на приступку и уперся в нее руками. Лицо его стало еще краснее, язык не совсем повиновался ему, и он только выкрикивал:

– - Нам дорогу нужно! дорогу нужно! Нужно, чтобы по-людски можно было жить!..

Последние слова он уже дико выкрикивал. Обессиленный, он замолчал и уставился на учительницу злобным взглядом…