Тереза - Эркман-Шатриан Страница 4

— Ага, бьюсь об заклад, что Коффель разделяет ваше мнение! — кричал Каролус Рихтер.

Тут наш столяр-невеличка, до сих пор хранивший молчание, подмигнув, отвечал:

— Господин Каролус, кабы мне посчастливилось и был бы я внуком лакея Иери-Петера или Сальм-Сальма да унаследовал целое богатство и жил бы в довольстве и лености, тогда бы я говорил, что трутни — работники, а пчелы — бездельницы. Но таким я уродился, что принужден зарабатывать себе на пропитание у людей, и мне с ними ссориться нечего. Я помалкиваю. Только думаю я так: каждому следовало бы получать по его труду.

— Любезные друзья, — говорил тут дядя серьезным тоном, — не стоит спорить обо всем этом: ведь мы не переспорим друг друга. Мир! Мир! Вот что нам необходимо. Только благодаря миру человечество процветает, только благодаря миру всякий обретает свое место. Во время войны берут верх дурные наклонности — мы видим смертоубийство, грабительство и все прочее. Поэтому плохие люди любят войну. Война для них — единственное средство возвыситься. В мирное время они ничто. Сразу видно, что все их идеи, желания, выдумки — от скудоумия. Человек создан богом для мира, для труда, для любви к своей семье и себе подобным. А раз война направлена против всего этого, то, значит, она сущий бич… Вот уже пробило десять часов, а мы могли бы спорить до завтра, так и не поняв друг друга. Поэтому давайте-ка ложиться спать.

Тут все поднимались, и бургомистр, опираясь кулачищами о подлокотники кресла, кричал:

— Дай бог, чтобы ни республиканские, ни прусские, ни императорские войска не прошли здесь, ибо все эти люди испытывают голод и жажду. Право, гораздо приятнее пить свое вино самому, чем видеть, как его поглощают другие. Мне гораздо больше нравится узнавать обо всех делах из газеты, а не услаждать ими свой взор. Таково мое мнение.

С этими словами он шагал к двери; остальные следовали за ним.

— Доброй ночи! — говорил дядюшка.

— До свидания, — отвечал Кротолов, исчезая в ночной тьме.

Дверь затворялась, и дядя, чем-то озабоченный, говорил мне:

— Ну, Фрицель, спи спокойно.

— Ты тоже, дядя, — отвечал я.

Мы с Лизбетой поднимались к себе по лестнице.

Четверть часа спустя в доме водворялась глубокая тишина.

Глава вторая

КАК-ТО в пятницу — дело было в ноябре 1793 года — Лизбета после ужина ставила тесто, чтобы, по обыкновению, испечь домашний хлеб. Это означало, что она приготовит также лепешки и яблочный пирог. Я вертелся в кухне, поглядывая на нее в приятном предвкушении.

Когда тесто было поставлено, Лизбета прибавила в него пивные дрожжи, замесила, оскребла вокруг корыто, прикрыла сверху периной — чтобы лучше взошло.

Затем Лизбета сгребла в середину очага горячие угли и с помощью ухвата сунула туда три большие охапки хвороста. Пламя тотчас же их охватило. Как только огонь вовсю разгорелся, она закрыла железную заслонку, обернулась ко мне и сказала:

— Ну, а теперь, Фрицель, пора спать. Пирог будет готов поутру, когда проснешься.

Мы поднялись к себе в спальни. Дядя Якоб уже с час как похрапывал в своей нише. Я улегся, мечтая о вкусном угощении, и сейчас же уснул блаженным сном.

Спал я довольно долго. Меня разбудил какой-то странный шум. Было еще темно. Луна сияла, заглядывая в мое маленькое оконце. Казалось, все селение выбежало на улицу. Где-то вдали хлопали двери, целая толпа шагала по улице, покрытой грязными лужами. Слышалось, как кто-то ходит взад и вперед внизу в нашем доме. В стеклах моего оконца вспыхивали алые отсветы.

Можете себе представить, до чего я испугался!

Я прислушался, а потом тихонько встал и отворил окно. Люди наводнили улицу. И не только улицу, а палисадники и соседние переулки. То были рослые как на подбор парни в огромных треуголках, в долгополых голубых мундирах с красными отворотами; на груди у них белели широкие портупеи; конские хвосты ниспадали с головы на спину. А сабли и патронташи я увидел впервые — они висели у них по бокам. Парни поставили ружья в козлы перед нашим амбаром. Два человека прохаживались вокруг, другие входили в жилище, словно к себе домой.

У конюшни били копытами три лошади. А подальше, по другую сторону площади, перед бойней Сепеля, там, где обычно свежевали телят, на крючьях, вбитых в стену, висела бычья туша, видневшаяся в отблесках большого костра, пламя которого, то поднимаясь кверху, то сникая, освещало площадь. Голова и спина быка касались земли. Тушу разделывал какой-то парень. Он засучил рукава рубашки, так что видны были его мускулистые руки, и рассек быка сверху донизу. Сизые внутренности вытекали прямо в грязь вместе с кровью. Страшно было смотреть на лицо этого человека, на его голую шею и косматые волосы.

И тут я понял, что республиканцы врасплох захватили наше селение. Одеваясь, я про себя взывал о помощи к императору Иосифу, о котором так часто твердил господин Каролус Рихтер.

Французы вошли в селение, когда мы уснули первым крепким сном, очевидно, часа два тому назад, потому что, собираясь спуститься и взглянув вниз, я увидел еще троих молодцов — без мундира, как тот мясник, — они вынимали из нашей печки хлеб нашей же лопатой. Они обошлись без помощи Лизбеты и сами испекли хлеб, как тот молодец на площади обошелся без помощи Сепеля и сам заколол быка. Люди эти умели делать все сами, их ничто не затрудняло.

Лизбета сидела в уголке, сложив на коленях руки, и довольно спокойно смотрела на них. Ее первый испуг миновал. Увидев меня наверху лестницы, она крикнула:

— Спускайся, Фрицель, они тебе ничего плохого не сделают!

Тогда я спустился, а парни продолжали работу, не обращая на меня ровно никакого внимания. Дверь слева — из сеней во фруктовый сад — была открыта, и я увидел еще двух республиканцев: они месили тесто для второй или даже третьей выпечки. Дверь направо была приотворена, и я увидел в горнице дядюшку Якоба. Он сидел на стуле перед столом, а в кресле сидел какой-то рослый человек с большими рыжими бакенбардами, коротким