Эдуард Веркин - Герда Страница 40

Я не удержался и хихикнул. Симбирцев тут же сурово поглядел на меня сквозь свое пенсне. Интересно, ему в нем удобно? Глаза не натирает?

Мать тоже была не в духе. Еще с театрального вечера. К тому же в области свирепствовало коровье бешенство, губернатор гневался, и мэр отложил решение вопроса о финансовой поддержке «Материнского Рубежа»…

А тут еще Симбирцеву туфли намочили. Ну, и Аделина тоже вся красная была от злости, ничего не ела, только корябала вилкой по тарелке, издавала противные звуки. Это она на меня злится. Из-за Саши. Вчера они с Симбирцевым полночи что-то обсуждали на повышенных тонах, мешали спать. А пошли-ка они…

– Может, все-таки обсудим инцидент? – наконец не выдержала Аделина. – Я считаю, что это вообще-то… оскорбление.

Мать пожала плечами.

– А кого оскорбили-то? – Я решил сыграть под дурачка.

– А ты будто не знаешь?! – сощурилась на меня Аделина.

– Не знаю. А что случилось-то?

– Алексею… – Аделина кивнула на Симбирцева. – Алексею…

На лице у Симбирцева появилась обреченность, покорность судьбе.

– Алексею помочились в туфли, – наконец выдала Аделина.

Я рассмеялся.

А что? Это действительно смешно, от этого никуда не деться. Приезжает весь такой Симбирцев, в тройке, с бородкой, с саквояжем, а тут такой с ним казус. С вечера в навоз, с утра в мочу. Здорово. Чехов, под которого Симбирцев так зверски косит, так вот, Антон Павлович из этой ситуации изумительный бы рассказ сочинил. Или даже пьесу в трех действиях. Надо Альке посоветовать.

– Это ты, что ли? – Аделина повернулась ко мне. – Ты, скотина?

– Больная, что ли?!

Я постучал по голове.

– А если не ты, то кто?! – спросила Аделина. – Кто у нас тут с отклонениями…

Аделина поглядела на Альку.

– Аделина, – одернула ее мать.

– Да может, он сам, – предположила Алька.

Симбирцев поперхнулся, Аделина принялась хлопать его по спине.

– А что? – поддержал я. – Запросто. В состоянии сомнамбулизма.

– Игорь, – строго сказала мать. – Игорь, прекрати.

– Шучу, – сказал я. – Не, ну это ведь смешно. С чего вдруг это мне Алексею в ботинки…

– Известно с чего. – Аделина опять разозлилась и стала некрасивой-некрасивой. – С того. Ты со своей буренкой…

– Заткнись-ка, – попросил я.

Отец подлил себе кофе, брякнул чашкой.

– А что?! – взвилась Аделина. – Ему, значит, можно?! Можно говорить гадости, можно надсмехаться, можно обувь портить, а я и слова сказать не могу?! Мы приехали в этот дом, думали, что нас встретят, а тут… Меня всю ночь блохи какие-то кусали, я вся в волдырях…

– Не надо забывать о гигиене, – посоветовала Алька. – А ты себя запустила.

– Замолчи. Замолчи, ненормальная.

– Аделина, – попробовала успокоить мать. – Аделина, ничего ведь…

– Ничего страшного не случилось, – спокойно сказал отец.

– Да я вообще не обиделся… – Симбирцев попытался замять скандал.

– Верно, – поддакнул я. – Чего же тут обижаться? Напротив совсем, это хорошая примета. К удаче, наверное… Повезет на бирже.

Симбирцев поглядел на меня все-таки с подозрением.

– Так это все-таки ты?! – Аделина сощурилась так, что глаз не видно стало.

– Ну, здрасьте, – я звякнул вилкой. – Какой-то бред. С какой это стати мне… пардон, осквернять мокасины твоего жениха?

– Ну, сам-то ты, конечно, не додумался бы. Это твоя подружонка…

– Да это Герда, наверное, – предположила Алька. – Захотела пописать, до утра не дотерпела – ну и вот…

– Мне кажется, что это был некий акт унижения, – холодно сказал Симбирцев и снова поглядел на меня.

И мать посмотрела. И все остальные тоже. Кроме отца, он в дискуссии участия не принимал, ковырялся в яичнице и на планшетке новости просматривал.

– Да чего вы все на меня уставились?! Совсем, что ли?

– Герда – всего лишь собака, – сказала мать. – Если бы она хотела в туалет, она сходила бы на пол. Или в угол. А тут… Тут просматривается явный умысел.

– Вы в своем уме?!

– Да это Мелкий, наверное, – сказала Алька.

Тут все вспомнили про Мелкого и посмотрели на него. Мелкий сидел в своем стульчике и вид имел вполне годный. Хитрый вид, с таким как раз видом выходят на происки.

– Я видела, как он вчера в прихожей околачивался, – сказала Алька.

– Ночью? – усмехнулась Аделина.

– Почему ночью? Вечером. Точно – он. Он мне однажды вот так же ноутбук испортил, помните?

Ноутбук да, было дело.

– Мелкий, точно, – подтвердила Алька. – Видит – дома чужой человек, вот и воспротивился. Ты зря, Леш, ботинки-то выкинул, надо водой просто было помыть. И жил бы дальше.

– Ты так считаешь? – спросил Симбирцев.

– А то.

На Мелком и сошлись.

Глава 13

Неотвратимое Добро

В тот вечер маму дернуло включить телевизор.

Симбирцевы уехали в смешанных чувствах, вечерних чайных посиделок устраивать больше не требовалось, мы скучали дома. Доктор Психо почему-то не явился, впрочем, я не очень расстроилась, он странный в последнее время, кажется, злой, кажется, очень боится Герды.

Ну и дернуло же маму включить телевизор.

Вообще-то телевизор в нашей семье аппарат неуважаемый, ибо зомбоящик. У нас его толком-то и нет. У всех людей проекторы, плазменные панели, ЖК-стены, а у нас прибор «Хитачи» выпуска тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, диагональ семьдесят два, купленный еще моим дедушкой. То есть даже не купленный, а выменянный на трехлетний «Москвич», эту историю я слышу исправно раз в год, когда дедушка приезжает.

Аппарат вполне исправен, но включается раз пять в год, не чаще, в основном по праздникам: Новый год, День Победы, ну, или когда домашнее видео смотрим.

Я, конечно, смотрю телевизор почаще остальных, образовательные программы – «Школа реаниматора», «Не сдохни в Сибири», киноклассика, «Психология для всех», «Американские диггеры», другое душеполезное, но мама всегда контролирует, ну, мало ли, что нехорошее проскочит? А я увижу и тут же испорчусь.

Но сегодня по телевизору должны были показывать папку, он запускал какую-то там федеральную программу по координации усилий… ну, или еще что, и его пригласили в «Злобы дней». В Интернете запись должна была появиться еще не скоро, а маме хотелось поглядеть сегодня, нашего папу мало показывают, работа у него такая.

В восемь часов мы всей семьей комфортно уселись перед экраном, и я, и Гоша, и мама, и даже Мелкого притащили, вставили в подушки дивана. Мелкий некоторое время пытался выбраться, но устал и сделал вид, что смирился. К тому же рядом на диване развалилась Герда, и Мелкий стал охотиться за ее ухом, в явном намерении отгрызть.

Мама включила телевизор, нашла программу местных новостей. Передача «Злобы дней» планировалась на двадцать пятнадцать, а пока шли обычные областные и безжалостные вести с полей. Про подростка-пауэрлифтера, установившего рекорд России и выигравшего за это скутер. Про парашютную секцию, которой не хватает керосина для самолетов, про аварийную посадку болгарского лайнера в нашем аэропорту, про Серовский спиртзавод, сотрудники которого приковали себя наручниками к ограде в знак протеста. Про то, как в Кунгурке завелись русалы и нападают теперь на туристов-водников…

Спиртзаводом мама неожиданно заинтересовалась, сделала звук громче и придвинула табуреточку поближе к экрану. У меня немедленно возникли нехорошие предчувствия – с чего это вдруг такой интерес к телевидению?

Сюжет про спиртзавод выглядел как репортаж из нерадостного постапокалиптического будущего. Ржавый забор, кривые коричневые трубы, почерневшие от времени спиртовые емкости, низкое серое небо, люди с плохими зубами, мужчины в ватниках, женщины с колясками, прикованные к воротам и к забору длинной общей цепью.

– Они что, правда к решетке прицепились? – спросил Гоша. – Они так протестуют?

Мама утвердительно кивнула. Работники спиртзавода действительно протестовали и, как жизнерадостно сообщил молодой корреспондент, собирались протестовать до тех пор, пока областное начальство не удовлетворит все их требования сполна.

– А как они в туалет ходят? – поинтересовался Гоша.

– Им нечем ходить, – сказала я. – Если бы им было чем, они к забору бы не стали приделываться.

– Не надо глумиться, – укоризненно сказала мама. – У людей серьезные проблемы, и этот твой доморощенный нигилизм здесь совсем не уместен.

С этим я готова была поспорить, прикованные к ограде работницы спиртзавода совсем не выглядели изможденно и оголодавше, скорее наоборот.