Валентина Чаплина - Знакомая варежка (Повести и сказки) Страница 40

Девчонка ответила.

— Ой, как и мы! Вот здорово! Потом вот что: возьмёшь свой учебник, по которому задали, и принесёшь сюда.

— А потом?

— А потом расскажешь, что нам задали… Только через забор.

— Через забор?

— Через забор.

— А потом?

— А потом швырнёшь нам учебник сюда.

— Ну, а потом, потом что всё-таки?

— А потом… больше ничего… Потом через полчаса мы выйдем к тебе и всё расскажем. А пока нельзя.

Девчонка замолчала. И Степан тоже. Лидка тревожно, вопросительно потянула его за рукав. Степан заговорил:

— Ты здесь?

— Здесь.

— А чего молчишь?

— А что говорить?

— Ну иди, позвони, а?

— Не пойду.

— Почему? Боишься, что мы учебник порвём?

— Подумаешь — учебник.

— Две копейки жалко? Мы отдадим потом.

— Выдумал! Что я, жадина? А звонить не пойду. Сам не можешь позвонить, если тебе нужно? Разыгрываете меня, чтоб потом издеваться, нашли, мол, дурочку, звонить побежала. Знаю я вас.

— Вот честное пионерское не будем издеваться. Самое честное!

— Уа, уа! — Лидка не могла выдержать. Она тоже дала честное пионерское. Самое-пресамое честное.

А девчонка, как услышала уаканье, даже от забора отпрыгнула.

— Что я говорила? Уже издеваетесь?! Нашли занятие — уакать. Под ребёнка подделываются. Лодыри! Ещё какие слова говорят: «Трое попали в беду!» Потом, оказывается, четверо. Не сговорились. И не стыдно? Слышать вас не хочу! — и побежала.

А за забором в крапиве тихо-претихо. Она очень удивилась этой тишине. Ведь там прятались издеватели-мальчишки. Они сейчас должны были сесть верхом на забор и улюлюкать ей вслед. А в крапиве было ужасно тихо, будто никого нет.

Девчонка оглянулась и пошла шагом. Вот она уже дошла до угла, чуть-чуть задержалась на углу и… завернула. Не стало видно ни забора, ни крапивы.

Лидка опять заплакала и уткнула лицо в колени. Только сейчас она плакала тихо-тихо. Степан повернулся к ней спиной и сердито проворчал:

— Теперь можешь громко реветь, чего же ты?

А она заплакала ещё тише. Совсем неслышно. Только всхлипывает. Только плечи вздрагивают. Тихо-тихо в крапиве, будто совсем никого нет.

А курносая девчонка Лариска идёт по улице и думает: вот как чудно в жизни бывает. Только дашь себе слово никогда больше по телефону-автомату не говорить, и тут же надо звонить. Она, конечно, позвонит этому самому Берёзе. А вдруг там, за забором, действительно что-нибудь случилось?! Что ей, трудно позвонить?!

А если ничего не случилось, ну и пусть издеваются! Пусть дразнятся! Этим только свою глупость покажут. А она таких дураков презирать будет. Пре-зи-рать! И всё.

Это ты звонила?

Подойдя к автомату, Лариска остолбенела. В застеклённой кабине стоял… нет, нет, это был не тот, а другой мальчишка. Тот был высокий, длинный, а этот низенький, курбастенький, но… такой же, точно такой непонятный, чудной, как и тот. Такая же шапка из лопухов глубоко надвинута на голову. Голова же неизвестно зачем повязана, только у того полосатым полотенцем, а у этого косынкой. Так же пугливо он оглядывается по сторонам, и точно такой же букет из лопухов держит перед собой, пряча в него лицо.

А зачем прятать лицо, если оно лицо как лицо? В том-то и дело, что сквозь букет не лицо просвечивает. Не лицо! А что? Лариса поближе подошла к автомату.

Непонятный мальчишка поднимал трубку и тут же энергично вешал её на рычаг. После каждого раза лез пальцем в окошечко с надписью «Возврат монеты». Но монеты всё не оказывалось и не оказывалось. Это он выуживал чужие две копейки, думая, что автомат добрый и даст их ему. Но он не давал. Мальчишка разозлился и стукнул кулаком по аппарату.

Лариса забарабанила в стекло.

— Ты что делаешь?

Мальчишка оглянулся, и белобрыска увидела, что вместо лица у него ой… ой… ой. Что же это? Как и в первый раз, брови её полезли вверх, всё выше, выше и выше. Они лезли и никак не могли остановиться. Казалось, что вот-вот брови лихо пробегут по лбу, по волосам и улетят в космос.

Увидя это, мальчишка так стремительно и шумно вылетел из кабины, что дверь шарахнулась в сторону, и, если бы не петли, которые удерживали её, убежала бы со страха, куда глаза глядят.

Лариска ничего не могла понять, что происходит на белом свете. Она в недоумении поискала глазами среди прохожих сумасшедшего мальчишку, но его и след простыл. Задумчиво, медленно вошла в кабину.

Берёза в это время был дома. Он на минуту вернулся с улицы, чтобы надеть очки. В очках-то он скорее Борьку увидит. У Берёзы было плохое зрение, но постоянно носить очки он не любил, надевал их только в крайних случаях. В кино, например, или в театре, или вот, когда надо было искать кого-нибудь.

И только он вошёл в комнату, как подал голос телефон.

— Что? — Берёза чуть не сел мимо стула, услышав, о чём его просит какая-то девчонка. — Тебе зачем знать про урок и что задавали?

— Это не мне, это одному мальчишке.

— Какому мальчишке?

— Не знаю, какому.

— Как не знаешь? Ничего не понимаю.

— И я не понимаю. В общем, он просил, вот я и звоню. Говорит, четверо людей попали в беду. Может, разыгрывает, чтоб издеваться? Может, и ты с ними заодно? Сговорились? Тогда я вас всех презираю! Слышите?

— Погоди, погоди презирать! Я? Заодно? С кем? С ума сошла! А где мальчишка, который просил?

— В крапиве. За забором.

— Что-о-о? Слушай! — Берёза вдруг испугался, что незнакомая девчонка сейчас повесит трубку, и он больше ничего не узнает. — Слушай, ты откуда звонишь?

— Из автомата.

Когда Лариска объяснила, где находится автомат, Петька крикнул:

— Стой! И никуда не уходи! Я сейчас прибегу к тебе! Стой! Может, правда люди в беде! Стой же! — крикнул он ещё громче и, бросив трубку на рычаг, вылетел из комнаты.

— Стою, стою, — ответила девчонка.

— Ты? Это ты звонила? — удивлённо раскрыл рот Берёза, когда подлетел к автомату и увидел Ларису.

— Я, — ещё более удивлённо ответила она. — А это разве я звонила тебе?

— Мне, — выдохнул Берёза. — Ну и чудеса-а!

— Чудеса-а… — повторила девчонка.

Из солидарности

Двух копеек у Лёвки не было. Автомат оказался жадиной, не дал монетку. Лёвка, конечно, понимал, что это чужие деньги, но они ему были ужасно нужны, и он разозлился на автомат.

«Жадина-говядина, захапал монеты, набил себе полный живот и трясёшься над каждой! Ничего ты не понимаешь, жадная железяка, — так мысленно Лёвка ругал телефон, а сам бежал по улице, прикрываясь букетом. — Скорей в школу, может быть, Борька там, может, Рыбалычевы очки не помогли, и его уже разоблачили? А чего я по большой улице бегу? Тут же народу — не протолкнёшься».

Лёвка живо свернул в переулок, потом в другой. Здесь пустынно. Правда, так дорога длиннее, но зато безопаснее.

— Тяв-тяв-тяв, — сказал что-то Пылесос за Лёвкиной спиной.

Лёвка обернулся. Щенок, недоумённо подняв уши, перестав вилять хвостом, уже не бежал за хозяином, а стоял около брёвен, сваленных в полуметре от забора.

— Ты что остановился? Бежим!

Но Пылесос почему-то расхотел бежать. Стоял и глядел на то самое место, которое было между брёвнами и забором.

Что он там увидел? Лёвка подошёл и тоже заглянул в это самое место.

А там, прямо на земле, на голой земле, лежал мальчишка. Но он не просто лежал (подумаешь — лежит мальчишка, что особенного?). Он — плакал, уткнув лицо в землю. Плечи вздрагивали. Рядом валялся школьный портфель и грустно глядел на облака блестящим замком.

Мальчишка плакал, не девчонка ведь! Какая девчонка на свете не плачет! Все плачут. А у мальчишки, наверно, случилось что-нибудь серьёзное. Лёвка присел на корточки рядом.

— Эй, тебя как зовут?

Плечи продолжали вздрагивать, мальчишка за всхлипываниями, вероятно, не слышал вопроса. Лёвка тронул его за плечо. Оно было худеньким, острым.

— Ты чего ревёшь, а?

Мальчишка вздрогнул, но головы не поднял, наоборот, совсем отвернулся от Лёвки и лёг к нему спиной, согнувшись в крючок.

— А ну, повернись! Ты чего?

— Ничего, — буркнул в землю мальчишка, — уходи! — и брыкнул ногой.

Пылесос встряхнулся, подняв облако пыли, и весело залаял: ему показалось, что ребята начинают друг с другом играть. Лёвка замахнулся на него, дескать, не мешай, тогда пёс подбежал к мальчишке и затявкал над ним призывно и радостно. А мальчишка приподнял голову и уставился на Пылесоса. Смотрел долго-долго, не отрываясь, и Пылесос перестал лаять под его взглядом. А Лёвке показалось, что взгляд этот грустный-прегрустный, хотя лица мальчишкиного он не видел, к нему был обращён затылок.