Лидия Чарская - Лесовичка Страница 41

Действительно, тут была налицо почти вся арбатовская труппа: толстый Дмитрий Петрович Славин или «папа Митя», серьезный комик труппы, с милым, добрым, бабьим лицом, юркий, как обезьяна; второй комик, морщинистый Кущик, казавшийся скорее старообразным мальчиком, нежели стариком; худой, как смерть, костлявый, с мрачным взглядом, в каком-то невероятном плаще, накинутом на плечи, трагик Доринский-Громов; красивый, с огромным букетом в руках, jeune premier[8] труппы Гродов-Радомс-кий; старуха Ликадиева, которую вся труппа Арбатова называла не иначе как «тетя Лиза» и любила без памяти; тоненькая, миниатюрная Зинаида Долина; затем еще какие-то молодые люди, почти мальчики, веселые, суетливые, особенно крепко трясшие руку Арбатова, — артисты на вторые роли, и барышни-статистки в скромных шубках, потертых шапочках.

Все это окружило Арбатова, приветствовало его, осыпая радостными возгласами.

Скромная фигурка Ксани в черном монастырском одеянии, с большим платком на голове как-то уж слишком резко отличалась от всей этой веселой, суетливой толпы, кипевшей жизнью, шумной и суетливой. Ксаня с удивлением смотрела на эту толпу.

— Давайте знакомиться, детка! — произнес Арбатов, обращаясь к Ксане. Позвольте вам представить, — прибавил он, обращаясь к собравшейся труппе, это та молодая новая артистка, о которой я вам телеграфировал…

Прежде чем могла опомниться Ксаня, десятки рук протянулись к ней.

— Ай, да какая же она красавица! — искренно вырвалось из груди Славина, и он отечески ласково погладил Ксаню по головке поверх ее черного монашеского платка.

— Ну, уж ладно. Язык-то попридержите. Избалуете только девочку! — грубовато огрызнулась старуха Ликадиева и без дальних разговоров обняла Ксаню. — Ты их, деточка, не слушай… Красавица да красавица… А вот услышит это «сама», она тебе пропишет красавицу-то, потому страсть завистлива она у нас!

— Кто завистлив? — хотела спросить Ксаня и не успела.

Великолепный букет белых роз, чуть благоухающих среди морозной ночи, очутился перед нею. Красивый господин в бобровой шапке протягивал его девушке, опешившей от неожиданности.

— Будущему собрату на поприще служения священному искусству от его товарищей! — несколько высокомерным тоном произнес Гродов-Радомский и, театральным жестом протянув цветы Ксане, низко склонил перед нею свою щегольски завитую голову.

— Цветы? Мне? Зачем же? — быстро проговорила она, вспыхнув до ушей.

— Звезде восходящей! Таланту молодому, нетронутому! — пробасил глуховатый голос трагика за ее плечами. — Сергей Сергеевич известил нас телеграммой, что нашел «новое дарование», и вот мы позволили себе приветствовать вас этими цветами, барышня! — и его костлявая рука сжала руку Ксани.

Потом к ней потянулись с приветствием другие руки. Ксаня отвечала на все эти пожатия взволнованная, разгоревшаяся. Но вот неожиданно ее глаза встретились с другими глазами, молодыми, восторженными, голубыми, как южное небо, и чистыми, как оно.

— Душечка! Дайте мне расцеловать вас. Я и не ожидала, что вы такая!

И две тоненькие, почти детские, ручонки обвили шею лесовички, а пухлый детский ротик горячо прижался к ее губам:

— Вы такая прелесть! Такая дуся! Красоточка вы моя!

Это была Зинаида Долина, или, как ее звали в труппе, «Зиночка», занимавшая в труппе Арбатова амплуа т. н. ingenue comique.[9]

Ее искренняя ласка и детски-восторженный поцелуй не оскорбили дикую лесную девочку. Это не были снисходительные ласки графини Наты, желавшей быть только благодетельницей. Нет, в Зиночке Долиной Ксаня почуяла искренний, несколько восторженный, детски-горячий порыв, оттолкнуть который ей было не под силу.

Она позволила маленькой Зиночке поцеловать себя, пожала еще две-три протянутые ей руки и вопросительно вскинула глазами на Арбатова.

Тот так и сиял. Горячая встреча, оказанная труппой Ксане, тронула его до глубины души.

— Я рад! Я очень рад, лесная царевна, — шепнул он ей, — и поцелуи, и розы, и дружеское участие — все налицо. Начало прекрасное! Теперь бы только с «самою» поладить… И еще вашим местопребыванием позаботиться… К тете Лизе вас, что ли, поместить? Тетя Лиза, — окликнул он «старуху» Ликадиеву, — вы нашу Ксению приютите у себя?

— И… и, батюшка, — ответила Ликадиева. — И рада бы, да у меня и без того Кущик и Речков живут, да целая свора мелкой братии. Шумно, неуютно вашей барышне у меня покажется. Уж лучше бы к Зиночке ее пристроить…

Услышав свое имя, Зиночка в одну минуту очутилась подле. Ее миниатюрная фигурка уже протискалась к Ликадиевой.

— Ах, конечно, конечно, тетечка! Да я m-lle… — не знаю их имени и отчества — как солнцу рада… Только вот мои головорезы разве…

— Пустяки! Ты, девонька, с Зиночкой поселишься, — безапелляционным тоном решила Ликадиева, обращаясь к Ксане. — Ну, а теперь марш по домам! Пора и честь знать! Прощайте, братцы, я восвояси.

— Мы вас проводим, тетя Лиза. И мы по домам тоже, — послышалось разом несколько мужских и женских голосов.

— А я вас пойду усажу, детка! — своим бодрым, веселым голосом говорил Арбатов, взяв под руку с одной стороны Зиночку, с другой Ксаню и направляясь с ними в сопровождении всей толпы к выходу вокзала.

Маленький город уже спал, погруженный в непробудную тишину. Несколько сонных извозчиков стояло у вокзала. Арбатов кликнул одного из них, усадил на него Зиночку с Ксаней и уже готовился распроститься с ними, как неожиданно скромный монашеский костюм последней резко бросился ему в глаза.

«Но ведь не может же она ходить в этом подряснике, в самом деле!» вихрем пронеслась его мысль, и, наклонившись к самому уху Зиночки, он шепнул ей:

— Голубушка, не откажите завтра по магазинам поездить и нашу детку приодеть как следует… А все, что будет стоить — это уже дело театра… Вот вам на первый случай, — и он сунул крупную кредитную бумажку в маленькую ручку Зиночки.

— Ну, а теперь, добрый путь! Спите покойно на новом месте, детка! Берегите хорошенько нашу новую звездочку, Зиночка, на вас полагаюсь… Пусть отдохнет наша дебютантка с дороги хорошенько… Завтра репетиция назначена ровно в шесть!

Ванька хлестнул своего поджарого конька, конек бойко затрусил с места, и сани запрыгали по рыхлой снежной дороге.

Глава II

Маленькое гнездышко и его птенцы

— Вот мы и дома! Милости просим, гостья дорогая! — прозвенела птичьим голоском Зиночка и первая выпорхнула из саней, наскоро расплатившись с извозчиком.

Перед Ксаней был небольшой деревянный домик с зелеными ставнями, наглухо закрытыми в эту ночную пору.

— Моя хатка с краю! — сострила Зиночка и нажала пуговку звонка, духом вбежав на низенькое крыльцо.

Ее «хатка» была действительно с краю. Домик, снятый Зиночкой, находился далеко за людными улицами города, где-то у большого пустыря, занесенного снегом, недалеко от церкви и городского кладбища.

На звонок выбежала, со свечою в руке, молодая горничная, она же и кухарка, и нянька, и экономка, как узнала впоследствии Ксаня.

Хозяйка и гостья очутились в крошечных сенях, из которых вели две двери в жилые комнаты.

Горничная не без удивления вскинула глазами на необычайную посетительницу в монашеской ряске.

— Это новая артистка нашего театра. Она будет жить с нами вместе, Глаша, — пояснила Долина служанке.

Глаша приветливо улыбнулась Ксане румяными пухлыми губами и прошла в сени, освещая путь высоко поднятой свечою.

В первой комнате было светло и уютно. На столе шипел чисто-начисто вычищенный самовар, стояла сухарница с булками и кренделями, лежал холодный кусок мяса, очевидно, оставшийся от обеда. Из другой комнаты, соседней со столовой, доносилось легкое сопенье. Очевидно, за дверью сладко спали.

Часть столовой была отгорожена сиреневой занавеской. Зиночка, смеясь, указала на нее Ксане.

— Там моя спальня. Там и вы будете спать со мною! — весело проговорила она. — А теперь садитесь и кушайте хорошенько, что Бог послал.

И говоря это, она проворно, быстро резала мясо, намазывала маслом булки и наливала чай, не переставая в то же время бросать восхищенные взгляды на Ксаню. Та, в свою очередь, мельком, исподлобья поглядывала на хозяйку дома.

Без теплой шапочки и пальто Зиночка казалась еще меньше, и в своем гладком коричневом платьице, с туго закрученной на затылке белокурой косой, совсем уже походила на девочку-гимназистку.

Худенькое личико Зиночки менялось ежеминутно. Когда она смеялась, оно казалось детски, ребячески беззаботным, но вдруг неожиданно облако грусти набегало на него, и тогда Зиночка имела вид болезненной и чем-то опечаленной девочки.

Ксаня смотрела на свою новую приятельницу, и ей казалось непонятным, как мог такой ребенок очутиться среди артистов. Неожиданно для самой себя Марко спросила: