Виктор Баныкин - Повести и рассказы Страница 41

— «Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке и об их приключениях, отважных, забавных и достославных, во Фландрии и иных странах».

Геннадий приподнялся, чтобы взглянуть на книгу с таким причудливым и задорным названием.

— А картинки есть? — спросил он. — А мне, Миша, потом можно почитать?

— Читай, — сказал рулевой, поминутно глядя на плот и все улыбаясь. — Скоро Куйбышевская ГЭС, ребята. С опережением плана идем. И знаете, на сколько? Более чем на сутки!

— Скоро? — обрадованно переспросил Геннадий. — Через часок?

— Ретивый какой! Вечером… часов в семь.

— Да разве это скоро? — разочарованно протянул Геннадий.

— Скоро, скоро! — закивал рулевой, не спуская чуть прищуренных глаз с отвалившей от плота большой, неуклюжей лодки. Глаза его были затенены длинными ресницами, но они никак не могли притушить струившийся из них яркий, глубокий свет. — Девушки к нам едут… И Вера, должно быть, с ними. — И, краснея, он потупился, сложив на коленях руки. — Позапрошлой весной с ней познакомился. Она тогда простой сплавщицей была. Робкая такая, пугливая. Пока вели плот до Сталинграда, раза три всего виделись. Потом… потом целых два года не встречались. Целых два года не видел ее, а вспоминал каждый день. На других девушек и смотреть не мог. Гляну на какую — а перед глазами все она, сероглазая. Написать хотел — адреса нет… Извелся весь. Не знаю, что и было бы со мной, да вот вдруг встретились! — Михаил откинул голову назад и вздохнул. — Теперь уж… теперь уж на всю жизнь! — Агафонов засмеялся, порывисто вскочил и взмахнул рукой: — Едет! Она едет! Вон за кормовиком стоит.

И, сорвавшись с места, он побежал на нос, чтобы помочь девушкам зачалить завозню.

С утра, когда Жигулевские горы не обозначились еще на горизонте даже легкими штрихами, их скорое появление уже чувствовалось во всем.

Волга стала шире, необозримее, она будто раздвинула берега, смело устремляясь вперед, то делая крутую излучину, то разливаясь на два-три рукава. И уж нелегко было отличить коренную Волгу от рукавов — воложек. Родные сестры реки спорили с ней в раздолье и красоте.

Вдоль правого берега все чаще и чаще стали вырастать меловые отроги и взгорья — дальние родственники великанов Жигулей.

А там, в Жигулях, разворачивалась сейчас невиданная работа, и Геннадию, каждую минуту бегавшему на нос судна, не терпелось поскорее все увидеть своими глазами.

— Юрий, а где же горы? — спрашивал он товарища. — Может, мы нынче до них и не доберемся?

— Доберемся! — сощурился Юрий.

После обеда они поднялись на капитанский мостик.

Геннадий долго смотрел вперед на тихую васильково-синюю реку с редкими белыми пятнышками облачков, отражавшихся в ней, на далекий лесистый берег и застывшую над ним горным хребтом дымчато-лиловую тучу.

«А Жигулей так и не видно!» — подумал он, и лишь собрался спросить Юрия, когда же они все-таки появятся, как тот сказал:

— Молчишь? Не понравились горы?

— Горы? Какие горы?

— Жигулевские, какие же еще! Вон они. Или не видишь? — И Юрий сунул в руки Геннадия бинокль.

— А я думал, туча… А это самые настоящие горы! — проговорил Геннадий, опуская бинокль, и засмеялся.

А спустя часа полтора можно было уже и без бинокля любоваться высокими косматыми горами.

Стоял конец дня, и горы курились золотистой мглой. У скалистых уступов лепились осинки и березки, насквозь просвеченные солнцем, а в глубоких оврагах, уже скрытых синими тенями, чернели дубняк и орешник. А неприступные широкогрудые курганы, взлетевшие до облаков, были окружены частоколом прямых, острых, как пики, сосен.

Выгибая щетинистые хребты, веселые зеленые великаны росли, надвигались, поднимаясь гряда над грядой.

Теперь на «Соколе» уже многие с нетерпением поглядывали вперед. Вот-вот должен был показаться железный шпунтовый забор, отгораживающий большой участок, около трехсот метров. Этот участок строители отвоевали у Волги под здание самой мощной в мире гидроэлектростанции.

На скамейке возле штурвальной рубки сидели Сергей Васильич Глушков, Геннадий и Юрий.

— Сдадим, ребята, нынче плот, и за новым отправимся, — сказал Глушков. — Тяжеловато пришлось нам в этот рейс, не обошлось без несчастного случая. Но зато, молодцы, мы всему миру доказали… доказали, что можно водить по Волге большие плоты. Можно! — При последних словах капитан хлопнул ладонью по колену. — И теперь уж стану я вас к штурвалу приучать, — помолчав, продолжал он, косясь на Юрия и Геннадия. Обветренные губы его тронула улыбка: — Верно, уж обижаетесь на капитана? На судне, мол, около трех недель, а капитан за все время ни разу не дал подержаться за штурвал. Так, что ли?

Геннадий сначала потупился, но спустя минуту вскинул веки и встретился с глазами Глушкова.

— Я, Сергей Васильич, думал… думал, что вы сразу поставите нас к штурвалу, — откровенно признался он.

— Я так и полагал, — добродушно усмехнулся Глушков, кивая головой.

Геннадию вдруг почему-то вспомнилось, как час назад тайком от Юрия он выбросил в иллюминатор разорванный на мелкие клочки свой «План ускоренного прохождения практики». Заодно с бумажными лоскутками в воду полетели и старая футбольная камера и поломанный компас, на которые Геннадий случайно наткнулся, доставая из рюкзака чистую майку.

— Сергей Васильич, а если бы… если бы к вам на судно попросились ребята из ремесленного, — заговорил опять Геннадий и покраснел. — Окончили бы училище и попросились… Вы взяли бы их на «Сокол»?

— Если они не ленивые, учились хорошо, тогда… почему же не взять? Взял бы!

Глушков раскрыл портсигар, но тотчас захлопнул крышку.

По трапу поднимался запыхавшийся Кнопочкин. Он так торопился, что даже забыл снять с головы радионаушники.

— Радиограмма, Сергей Васильич!

Пробежав глазами радиограмму, капитан достал папиросу.

— С окончанием рейса поздравляют, — сказал он и, поспешно встав, зашагал к мостику.

Вдруг из-за поворота открылся вид на широкий Жигулевский плес, и все увидели высокий ребристый забор. Отсюда казалось, будто забор этот достигал чуть ли не середины Волги.

У каменистого правого берега и около забора стояли копры, земснаряды, а воду бороздили взад и вперед бойкие катера. Над оврагом, к которому примыкала шпунтовая стена, клубилась пыль. В лучах заката густая пыль порозовела и казалась клубящимся дымом невиданного сражения.

Да оно так и было на самом деле. С парохода пока еще не виден был овраг во всю его ширину, с экскаваторами, семитонными самосвалами, сновавшими непрерывным потоком, но по тому оживлению, которое происходило вокруг, чувствовалось, какое небывалое наступление ведут здесь советские люди.

Высоко в завечеревшем небе медленно кружил орел, еле шевеля распростертыми крыльями. Орел кружил уже давно, и чудилось, он совсем не узнаёт знакомых мест: так тут все изменилось.

— А ну, народ, выходи! — закричал кто-то из матросов на нижней палубе. — Гидрострой!

И в тот же миг послышался звонкий детский голос:

— Мамуля, мамуля! Гляди, где я!

Геннадий подбежал к поручням и глянул вниз.

На плече у Агафонова сидела дочка помощника механика. Девочка махала обеими руками летевшей навстречу «Соколу» моторной лодке. Алый бант на ее голове трепыхался, точно огромная бабочка взмахивала крыльями. Вдруг до мостика донеслась песня. Она лилась свободно и непринужденно:

Летим мы по вольному свету,

Нас ветру догнать нелегко…

— А ну, Генка, подхватим, — проговорил за спиной у Геннадия Юрий, обдавая его затылок горячим дыханием, и негромко запел:

До самой далекой планеты,

Не так уж, друзья, далеко!

МАЧЕХА

Повесть

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Жарко-нажарко. Даже ветерок, изредка лениво пробегавший по дымчато-серой от пыли дороге, дышал в лицо банным зноем. От этого зноя запеклись губы.

А укрыться от палящего солнца совсем негде. Куда ни поведешь глазом, кругом только небо да степь, степь да небо. И кажется, этому необозримому простору белесого неба, чуть засиненного в вышине, да зеленовато-бурому морю хлебов нет ни конца ни краю.

Уже больше часа валко шагал Федя по жесткой, укатанной грузовиками дороге. И странное дело: когда неделю назад они с Кузей отправились на хутор Низинка в гости к совхозному бахчеводу Митричу, Кузиному дедушке, тоже припекало щедрое степное солнышко, но Федя тогда почему-то ни капельки не притомился и пришел на хутор бодрым и резвым. А сейчас он с трудом переставлял ноги.