Юрий Сотник - Невиданная птица Страница 42

Мы кричали, толкали плот, раскачивали его. Даже инженер как-то оживился и встал со своего чурбана:

— Гм, поистине загадочный случай! Может быть, мне сюда перейти? Тогда тот край подымется…

Но мы уже нащупали корягу, торчащую из глубины, и наконец освободили флагман. Взобравшись на палубу, команда надела сухое платье. Только адмирал с капитаном остались мокрыми после купанья.

— Этак, знаете ли, простудиться можно, — сказал Гаврила Игнатьевич.

— Ничего! Сейчас все вымокнут под дождем. Полный вперед! Нужно догнать «Таран».

Оська был прав: скоро мы чуть не захлебнулись — такой на нас обрушился водопад. Узкая речка то и дело сверкала голубыми вспышками. Наверху гремело и рокотало, словно заградительный огонь зениток. Шум ветра и дождя походил на шипящий свист несущихся в небо снарядов. Фыркая и чихая, мы торопливо, вслепую ковырялись в воде шестами. И вот тут-то сквозь шум, грохот и плеск все услышали громкий бас:

— Гм! А вы знаете, это мысль!

— Что-о? — прокричал Оська недалеко от меня.

— Я говорю: это хороша я мысль, знаете ли… доставить доски из Пичужек водой.

Блеснула молния. Я увидел застывшие в разных позах фигуры ребят между светлыми нитями дождя. Через секунду где-то рядом так грохнуло, что, казалось, весь плот подпрыгнул.

— Их можно будет связать пачками, знаете ли… штук по пять. А пачки — в плоты… (Снова удар, от которого я чуть не оглох.) Нижний слой несомненно отсыреет, но это неопасно: погода жаркая.

Только Оська изредка растерянно поддакивал инженеру. Нам было не до того…

Гроза быстро прошла. Скоро от шума и грохота остались лишь звук падающих капель с деревьев да глухие раскаты вдалеке.

Промокшие насквозь, мы постукивали зубами.

— Вот, чорт!.. — раздался в темноте голос Тимошки. — Куда они делись? Стоп машина! Готовь причал!

Как видно, его пескарь уже переварился.

Мы окликнули «Таран» и тоже пристали к берегу. Плыть ночью в мокрой одежде было слишком холодно. Гаврила Игнатьевич первый сказал, что нужно развести костер.

Мы высадились на берег. И тут нам здорово повезло.

За деревьями раздался рев и вой автомобильного мотора. Мы пошли на этот звук и увидели пятитонку, застрявшую в грязи на проселочной дороге, а возле нее двух красноармейцев. С четверть часа мы помогали шоферу, рубя топорами слеги и подсовывая их под колеса. Когда же машина выбралась из грязи и ушла, вся наша экспедиция вернулась к реке в самом прекрасном настроении. Гаврила Игнатьевич держал в руках фетровую шляпу, полную грязной картошки, и гудел:

— Поразительная удача! Просто поразительная!

Столько же картошки было в кепке у каждого из нас. А у Якова в кармане лежали еще десять кусочков сахару. Их почти насильно сунул ему шофер, узнав, что мы не ели с утра.

На берегу, под густыми деревьями, нашлось сухое место для костра. Хворост, смоченный коротким ливнем, подымил, пошипел и наконец разгорелся ярким пламенем, и от всех участников экспедиции пошел пар.

В ожидании, пока наберется достаточно золы, чтобы печь картошку, мы держали над огнем промокшие пальто, подставляли к огню спины, бока и ноги и болтали так, словно не было бессонной ночи, целого дня голодовки и работы шестами.

— Теперь, Гаврила Игнатьевич, вы покушаете, обсохнете — и можно в город пешком, — говорил Тимошка.

Мы от шофера узнали, что до Энска по дороге не больше десяти-одиннадцати километров.

Товарищ Ковчегов сидел у костра, подставив к огню ноги.

— Гм!.. Нет. Пожалуй, лучше остаться. Полезно, знаете, лично проследить характер реки. К тому же завтра воскресенье.

Мы объяснили Тимошке, что Гаврила Игнатьевич собирается сплавлять доски по реке. Завснаб пришел от этого в телячий восторг, стал кричать, что это уже второй случай, когда взрослые перенимают его методы работы, я заявил, что если товарищу Ковчегову нужно, то строительство выделит ему рабочую силу для доставки досок.

— Гм! Благодарствуйте, — медленно сказал инженер. — А что это за строительство?

— Восстановление школы-семилетки. Знаете, которая сгорела.

— Угу! Сомнительно только, чтобы ваше руководство согласилось выделить рабочую силу. Вы какого ведомства?

— Да мы райкома комсомола ведомства. И все наше руководство тут: Оська — председатель, Яша — главный инж… ну, словом, вроде прораба, а я — завснаб.

Товарищ Ковчегов пристально посмотрел на Тимошку:

— Так-так! Значит, у школы небольшие повреждения?

— Вся насквозь сгорела. Только стенки остались.

— Гм!.. Ну, а техническое руководство кто у вас осуществляет?

— Вот в том-то и дело. Гаврила Игнатьевич, самим приходится осуществлять! Мучаемся, мучаемся, работаем, работаем, а руководства нет.

Андрюшка поднял глаза к деревьям, вздохнул и сказал:

— Да, товарищи! Если бы хоть какой-нибудь инженер согласился нами руководить! Хоть часочка по два в день. А то мучаемся, мучаемся…

Он опять принялся глубоко вздыхать, но тут Оська стал ползать за спинами у ребят и толкать их в бока.

— Бросьте свои намеки! — шептал он. — Рано еще. Познакомимся поближе, тогда уж наверняка!

Мы переменили разговор. У каждого мальчишки есть что рассказать у костра, пока печется картошка и закипает вода в котелке. Пошли рассказы о приключениях в пионерских походах, о происшествиях в деревнях, куда ребята ездили помогать колхозникам, о всяких случаях в эвакуации и во время боев за Энск.

Оська поведал о том, как у него вспыхнул в мешке самодельный, изготовленный с бертолетовой солью порох, когда он ехал под лавкой из Свердловска на фронт. А Тимошка рассказал о том, как во время первой воздушной бомбежки Энска он тайком от матери выбрался из убежища и пошел в штаб МПВО — просить, чтобы его приняли связистом. Боясь осколков зенитных снарядов, он надел на голову глиняный горшок. По дороге горшок съехал завснабу на лицо до самого подбородка, и как ни бился Тимошка, ему не удалось освободиться: мешали нос и уши. Была ночь, кругом грохали фугаски и визжали зажигалки, и Тимофей возился на пустой улице со своим горшком и даже колотился головой о стену дома. Потом его нашли санитары, отвели домой и там распилили горшок…

Картошка испеклась, вода вскипела. Все занялись едой.

Держа в одной руке дымящуюся картофелину, инженер жевал так, что усы его ходуном ходили под носом. Съев с десяток картошек, он обтер усы, взял кружку с кипятком и медленно оглядел всех нас:

— Да-а! У меня, знаете ли, был аналогичный случай. Только не с горшком, а с деревянной бадьей…

Мы даже есть перестали, чтобы лучше слышать.

— Как вам известно, существует утверждение, что из глубокого колодца можно днем увидеть звезды. Так вот, мы с братом вознамерились однажды проверить это положение…

— Гаврила Игнатьевич, — сказал Оська, — простите, пожалуйста, что я вас перебил! А сколько лет вам тогда было?

— Сейчас вам скажу… — Инженер откусил кусочек сахару, отхлебнул из кружки и задумался. — Было это в тысяча девятьсот первом году. Сейчас мне пятьдесят четыре. Следовательно, тогда мне было двенадцать, а брату — одиннадцать… Да-а! Пока я садился в бадью, брат кое-как еще удерживал ворот. А спустить меня плавно не смог. Так вот, знаете ли, такова была сила падения, что меня втиснуло в бадью. Плечи, ноги, голова — наружи, а все остальное — в бадье. Из колодца меня тут же извлекли. А из бадьи… знаете ли… Пришлось расшивать бадью.

— Д-да!.. — протянул Тимошка. — Это даже похуже моего. Расшиблись, небось, еще, да?

— Не сказал бы. Кожу на теле содрал, но ушибов не помню.

— А… а звезды так и не увидели? — спросил Саша Ивушкин.

— Звезды? Гм!.. Разумеется, не увидел. Позвольте еще полкружки!

Яшка, Толя и Тимошка вскочили, чтобы налить инженеру кипятку.

— Благодарю!.. — Гаврила Игнатьевич поерзал на месте, усаживаясь поудобней, и забасил уже громче и оживленнее: — А что касается побегов из дому, так в наше время все больше в Америку или в Африку. Разумеется, с тем же результатом.

— Ловили?

— Именно. Меня шесть раз ловили. Впрочем, однажды сами вернулись. У брата зуб заболел.

— Расскажите, Гаврила Игнатьевич!

И Гаврила Игнатьевич начал рассказывать. Странно было думать о том, что вот этот усатый, угрюмый дяденька был когда-то таким же мальчишкой, как мы.

А Гаврила Игнатьевич расходился все больше и больше. Он смотрел куда-то поверх наших голов, и в глазах его, совсем изменившихся, плясали красные искорки от костра, и такие же искорки плясали на стеклах его очков. Он весь как-то распрямился, казалось стал еще больше, чем прежде; все сильнее жестикулировал, и огромные тени его рук метались по соседним деревьям.

— Меня, знаете ли, вся улица боялась! — гудел он громким, гулким басом и рассказывал нам о подкопе под снежную крепость, о войне реалистов с гимназистами, о побегах в Северную Африку для охоты на львов и об исследованиях заброшенных склепов на кладбище, где, по словам суеверных старушек, таились привидения.