Ирина Стрелкова - ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст) Страница 42

- И тебе от меня! - Москвич снял с руки часы.

Что-то сделали с Салманом слезы Витькиной сестры. От ее слез Салман становился все старше и слабее.

Ехала, хрустела по мерзлой земле машина. Теплые руки трогали лоб Салмана. Хотелось глаза приоткрыть, но Салман себе не разрешил: еще успею, погляжу; не убили, долго проживу…

Машину трясло, кидало. Мысли его путались. Не Салман он вовсе, а другой мальчишка тех же лет, фашистами расстрелянный, да не до смерти. Боевой комбат нашел его среди убитых, поднял на руки, понес: ты теперь долго будешь жить, парень… Салман потерся щекой о колючую шинель: он знал, кто его несет. Полковник - Витькин отец…

В больнице Салман открыл глаза - от Доспаева прятаться не станет.

Доспаев больно ковырял где-то под ребрами:

- Ты везучий. Три сантиметра влево - было бы, брат, очень худо.

Салман - против лампы раскаленной - глядел не моргая, ухмылялся.

Доспаев спросил:

- Ты не думал, что у бандита может оказаться нож?

- Про нож-то? Знал! - хвастливо сказал Салман. - Он мне показывал. Большой нож.

- Вот как? Ты знал?

Доспаеву был непонятен этот мальчишка, преследовавший Сауле мелкими злыми пакостями. Дурная трава, но здешняя. Не только сын своего отца, но и сын степи. Что ему надо? Не скажешь… Чего не надо? Жалостливости! Крепкий орешек.

Только тут Салман заметил: по другую сторону стоит Витькина мать в белом халате. Откуда взялась? Оттуда. Она здесь работает. Потерпи, Салман! Тебе еще рано ум-память терять…

- Вы, Наталья Петровна, мне пока не нужны, - распорядился Доспаев. - Пусть пришлют Мануру из хирургического.

- Она уже домой ушла.

- Не Манура - пусть кто-то еще. Поопытней!

Салман тужился голову поднять, но не оторвал от чего-то липкого - клеенка, что ли?

- Нет! Она не уйдет. Пусть она. - Он требовательно глядел Доспаеву в глаза. - Пусть она!

Доспаев уступил:

- Оставайтесь, Наталья Петровна. - Отошел, чем-то занялся, издали спросил Салмана: - А ты не загордился сгоряча? Уже командуешь в больнице. Разве ты тут хозяин?

- Нет, - угрюмо сказал Салман.

- Не хозяин и не гость. Больной. Шуметь и требовать в твоем состоянии нельзя - опасно. Тебе тихо надо лежать, даже если ты очень храбрый.

Салман понял: уважительно заговорил с ним гордый Доспаев, признал верх за Салманом Мазитовым. Но радости от победы не было. Откуда-то стыд пролез: кому мстил? Девчонке! Салман прежде не знал этого едкого чувства - стыда. Незачем был ему в прежней жизни стыд. А тут подловил, взялся щипать. Салман глаза спрятал: «Ладно, буду тихо, я не гордый, я везучий, не опоздал…»

Над самым ухом Витькина мать шепнула:

- Спит, ослаб. Бедный малыш! Пойду Вите скажу. Он прибежал. Маша там, сын Мусеке, все ребята. Я им сейчас скажу. Что им сказать, Сакен Мамутович? Девчонки просятся по очереди дежурить.

- Очень похвально, однако нет необходимости. Дежурства, Наталья Петровна, допускаются тогда, когда они нужны больному, а не тем, кто рвется дежурить. Скажите им, чтобы шли по домам.

- Хорошо, я скажу. Там и Сауле.

- Тем более, что там и Сауле.

Салману думать стало трудно, больно. «Не о чем мне больше думать, тихо полежу, отдохну, думать не буду; пора беспамятливым стать, такое мне время пришло - не боязно, я не маленький, мне время пришло - беспонятливым стану, все, что знал, забуду, из больницы выйду - живи без оглядки…»

Доспаев сказал:

- Вот теперь он на самом деле спит. Спокойной ночи, Наталья Петровна.

Еркин проснулся от запаха яичницы с салом. За столом, завесив лампочку газетой, сидели дядя Паша и Ажанберген.

- Уже ехать? Я проспал?

- Какой там! Два часа ночи. Ты погляди, Еркин, вот сидит счастливый человек, он только что стал отцом. - Дядя Паша еще что-то говорил, а человек, который стал отцом, знакомый Еркину Ажанберген из Тельмана, улыбался от уха до уха: успокоенно, блаженно. - Если тебе, Еркин, не спится, давай сюда за стол. Поговорим про жизнь, обменяемся опытом. Ажанберген у нас самый старший, отцом стал, сыну два часа от роду, вес три восемьсот. За Ажанбергеном по званию следующий я. В армии отслужил - раз, женатый - два. А ты у нас самый молодой и пока что холостой. Ночь нынче у нас, мужики, святая. Во-первых, выпивки нет и не надо: мне завтра пацанов везти в Жинишкё-Кум. Во-вторых, человек новый на свет явился и выбирает, как говорится, свой жизненный путь: в чабаны ему идти, в шоферы или - попроще - в академики. А в-третьих, у меня лично свой праздник - чудотворное спасение Паши Колесникова… Между прочим, когда у меня сын родится - хотя Тоня дочку хочет! - так вот сына я непременно Сашкой назову, в честь своего спасителя.

Еркин вылез из-под одеяла, пересел к гостям за стол, ковырнул яичницу.

- Что в жизни самое главное? - философствовал Паша. - В жизни как на незнакомой дороге. Ты сумей каждый ухаб вовремя вблизи увидеть, чтобы, значит, вовремя вправо-влево взять. В тот же момент успевай замечать, что у тебя по сторонам. И главное - далеко вперед гляди. По ближним кочкам дорогу не определяют, вперед глядеть надо - сколько глаз достает… Ты туда через час доберешься, а глаз уже побывал, примерился… Ближнее, значит, нужно в жизни зрение, боковой обзор и дальнее…

Ажанберген молча слушал или не слушал - улыбался блаженно. Из второй комнаты, где Еркин не топил, вывалился заспанный Исабек.

- Чай есть? В кошму закатался - и то закоченел! - Он сгреб ручищами налитую пиалушку, прихлебывал с оттяжкой, отдувался, отмякал, ни о чем не спрашивал, потому что все проспал, забравшись с горя в садвакасовскую зимовку.

- Едешь завтра? - спросил Исабека Паша.

- Не… Голова оставил на дополнительные. А то завалю на экзаменах и казахский и русский. Гавриловна по алгебре сто задачек задала. - Исабек не врал, не хитрил. Директор на самом деле не отпустил его на зимовье, где родичи, где лишние расспросы, где Амина, где в придачу ко всему - этого директор не мог заранее знать, но мог предвидеть - появятся вести: первого в поселке силача положил солдат из городка.

- Ты, Исабек, правильно держишь, - философствовал Паша. - Аттестат любой ценой добыть надо. А после куда? На курсы чабанов-механизаторов?

- Не, в военное училище. На каникулах съезжу в военкомат, договорюсь…

- Ты? В училище? - не поверил Еркин.

Ажанберген слушал - не слушал, улыбался блаженно: четвертый час идет его сыну, малой зеленой почке сильного дерева, глубоко ушедшего корнями в здешнюю землю.

- В пограничное хочу. В Алма-Ату. Мы для них лошадей поставляем. У нас в горах буду служить или на Кавказе. - Исабек хотел показать себя не побежденным, а напротив - что он уже забыл о чем-то случившемся сегодня и весь в думах о своем будущем. Он всегда отличался недогадливостью, сегодня в особенности. О том, что случилось с Пашей, с Еркином и отчего так сияет Ажанберген, Исабек узнает когда-нибудь после, а может, и вовсе не узнает.

Исабек принес из холодной комнаты кошму: то ли по белому полю черный узор, то ли по черному - белый. Еркин помнит: когда мать делала последнюю свою кошму, одинаковый кроила узор - что черный, что белый, - после точно влился завиток в завиток. Жизнь людей тоже бывает совсем разная, а встретятся - и непохожее сошлось.

Он водил ладонью по гладко укатанной кошме, нащупывал: вот извилисто течет белая река, вот - черная река. Казахский орнамент, наверное, можно рассчитать математически, и это будет не просто сделать, а ведь придумали его вовсе неграмотные люди. Кто-то вдруг проснулся среди ночи, словно от яркой вспышки: теперь знаю, как сделать!

Еркин снял гору одеял с сундука, гору подушек, разбросал по кошме и лег со всеми. Уже засыпая, вспомнил удивленно: Маша сегодня показалась похожей на Сауле.

Опять он ехал на своем вездеходе по степи мимо отар, табунов, красивых поселков. Видел: поднялся в степи саксауловый лес. Видел: русла забытых высохших рек наполнила вода. Видел: ученый-биолог Витя ставит какие-то электронные приборы у сусличьих нор. Синяя птица уже прилетела из Индии? Нет еще, но скоро прилетит. А где же твоя сестра?

Исабек в фуражке с зеленым околышем скачет Еркину навстречу на рыжем огнехвостом жеребце. Ты куда, родич мой Исабек? В свой дом вошел Еркин - там его ждал, сидя на полу, на кошме, старший брат Кенжегали: ты думаешь, что те, кто уехал из Чупчи, не сделали ничего, чтобы изменить степь? Наш Чупчи - часть великого целого, живущего единой жизнью, не забывай, Еркин…

От поселка до зимовья летом домчишь за пять часов. Зимой, отправляясь в дорогу, время не загадывают.

Темно еще было, когда Паша Колесников засигналил у интернатской арки. Но тетя Наскет уже успела всех, кому в дорогу, разбудить и накормила их не быстрым завтраком, а основательным обедом. В дороге еда как запасная шуба. Несколько лет назад в соседнем районе проглядели: с олимпиады отправили ребят по школам, не покормив. Самые дальние уехали на тракторных санях, трактор по дороге встал, а тут налетел буран. Были бы сыты, а то с утра не евши… Померзли! Тетя Наскет тот жуткий случай каждый раз вспоминает, когда своих отправлять: обед досыта да в придачу еще на всех - в руки самому старшему - мясо, хлеб, чеснок.