Елена Матвеева - Ведьмины круги (сборник) Страница 44

На этом записи кончались. И теперь я знал точно: когда Люсю искала милиция, она была в Петербурге. Может, она и сейчас здесь? В доме Рахматуллина? А может, он ее держит в каком-нибудь загородном замке, каких теперь понастроили новые русские? Я спрятал листочки в карман куртки и закрыл на «молнию». Вещественное доказательство!

В пруду Летнего сада, где лабрадоровая ваза отражается, плавал одинокий лебедь, уточки и чайки. Я думал про Люсю-чайку и Щепку-чайку, подстреленных чаек. А про икону вспомнил, когда автобус проехал Троицкий мост. Возвращаться не хотелось, решил отложить на завтра, днем встретиться с майором, а вечером – в церковь.

Ди уже была дома и успела поджарить кабачок. Я собрался было перечитать Щепкины бумажки, а потом передумал – зачем? Я и так все помню. Но, к сожалению, там про Колю-студента, про «Грозу» и «Чайку» гораздо больше, чем про Люсю. И все же я взял светло-желтый маркер и стал помечать все написанное про Люсю, чтобы облегчить майору знакомство с вещдоком. Не станет же он изучать весь этот бред. Затушевывая строчку за строчкой, я наткнулся на предложение, на которое почему-то не обратил внимания при первом чтении. А ведь это было очень существенно! «Говорит, что хочет разыскать свою крестную мать»!

– Ди! – заорал я не своим голосом и помчался в кухню, где она мыла посуду.

– Кто такая игуменья?

– Настоятельница монастыря, я думаю. А чего это ты кричишь? И вообще, уточни в словаре.

Я уточнил. Все правильно. Люсина крестная была настоятельницей монастыря, и звали ее Марией. А еще я вспомнил письмо, которое Люся получила от нее на Рождество или Пасху. Я сам принес ей это письмо. Картинку помню на конверте, какой-то парк, на фоне зелени белая скульптура. Когда Люся пропала, письма этого в ее вещах не было. И милиция, и мы сами тщательно осмотрели все бумаги. Не было писем! Не было конверта с изображением парка. Я даже почерк крестной представлял. Смутно, конечно. Я тогда подумал, что почерк у нее как у школьницы-отличницы. И писала она не шариковой ручкой, а перьевой, которую заряжают чернилами. И обратный адрес был. Письмо пришло из Ленинградской области. Только откуда? Вот этого вспомнить я не мог. Но ведь знал когда-то!

– Ди, есть у тебя карта области?

– Атлас есть. А что тебя интересует?

Я невразумительно ответил и уселся за атлас. Думалось, я узнаю это название, если увижу написанным. Правда, атлас был старый, многие названия изменились. Я переместился за стол и стал медленно прочесывать страницы с картами по квадратам. Иногда я откидывал голову, закрывал глаза, пытался выбросить из головы все мысли и снова погружался в рассматривание.

– Что тебе все-таки надо? – пристала Ди.

– Пока секрет, – неопределенно ответил я. – Провожу историческое исследование. Ты мне лучше скажи: много ли в Петербурге и области действующих монастырей?

– Откуда же я знаю! – удивленно сказала тетка. – Все время открывают подворья, то есть филиалы, разных монастырей. Мы ездили на экскурсию в Новгород, там тоже открыли…

И тут я увидел это слово! Нейвола! Конечно, я мог ошибаться, но ничего более подходящего во всем атласе не нашлось.

– Наш монастырь, на Карповке, Иоанна Кронштадтского, тоже подворье, подворье Пюхтицкого женского монастыря, который в Эстонии. Когда ветер в нашу сторону дует, можно слышать колокольный звон. Ты слышал?

Завтра я зайду на подворье и справлюсь, есть ли в Нейволе монастырь. И поговорю с настоятельницей. Что-нибудь да разведаю. Если я ошибся в названии, придется объехать все монастыри области. Вряд ли их так уж много. И только после этого я пойду к Лопареву.

Глава 32

«ЗАМКНУ В ДУШЕ…»

Хорошо, что я не отдал икону в церковь на Моховой. Ее следовало вернуть игуменье Марии. И хотя я не знал, как скоро разыщу ее, икону на всякий случай прихватил с собой.

У Карповского монастыря жались какие-то люди: один, страшный и небритый, в черном заношенном пальто, сидел прямо на асфальте и собирал в кепку подаяние. Дверь была большая, двойная и тяжелая.

Огромный холодный вестибюль, в глубине которого стоял прилавок с книгами и церковными принадлежностями, напоминал учреждение, может больницу какую-нибудь, хотя у входа висели большие иконы. За столом у телефона сидел дядька, по виду вахтер. Я остановился в нерешительности и, видя, как другие крестятся, подумал: «Может, и мне надо?» Но рука не поднялась. Дело, конечно, нехитрое – перекреститься, но в этом тоже нужен навык.

Ко мне подошла монахиня, совсем молодая, от силы лет на пять меня постарше. Наверное, это была дежурная монахиня. Она спросила, что мне надо.

– Я бы хотел поговорить с настоятельницей.

– А по какому вопросу?

– По личному.

– Это не положено, – сказала она. – Изложите свой вопрос, я постараюсь ответить.

Пожалуй, она была красивая, эта монахиня. Только смотрела очень холодно, без малейшей приветливости. Я не знал, что излагать.

– Я разыскиваю одну женщину… – начал я. – Одним словом, мне нужна консультация, справка…

– Консультаций не даем, – отрезала монахиня. – Это монастырь, а не справочное бюро.

Обвал! Я сказал: «До свидания», – и вышел. Я был и смущен и возмущен одновременно. Я ничего не понял, кроме того, что меня решительным, бюрократическим образом отшили. Но ведь церковь – для всех. Для людей. Они приходят сюда со своими проблемами в расчете на помощь. И даже если у меня на лбу написано, что я неверующий, то видно же, что не хулиган какой-нибудь… Может, я неправильно себя вел?

В небе стояло солнце, над Карповкой кружили чайки, по воде шла рябь, и с каждым дуновением ветра меня обдавал свежий запах Венеции, запах моря и гниющих водорослей. Нищий все так же сидел у дверей негостеприимного монастыря. И тут я увидел приближавшуюся монахиню. Bетер трепал длинный черный подол и полы плаща, в руках – сумка с продуктами, как у обычной домохозяйки. Она была пожилая. Я бросился к ней, поздоровался и спросил:

– Можно вам задать вопрос?

Она кивнула.

– Есть ли в Нейволе монастырь?

Она снова кивнула.

– Вы это точно знаете?

– Ну конечно, – сказала монахиня. Лицо у нее было бледное, спокойное, а взгляд и внимательный и отрешенный.

– Спасибо, – сказал я, отступая. – Большое вам спасибо.

Опять кивок, и пошла она со своей авоськой к монастырю. А я завернул в книжный магазин, чтобы посмотреть новую карту области и выяснить, с какого вокзала ехать в Нейволу. Продавщица попалась разговорчивая, покупатели заинтересованно приобщились к обсуждению, и я подумал: «Как хорошо жить в миру!»

В Нейволу я добрался около трех пополудни и пошел по шоссе, спрашивая про монастырь у встречных. Наконец подвернулся попутчик, довел меня до лесной дороги и разъяснил: «Иди через парк до еловой аллеи, она ведет к монастырю».

То, что я принял за лес, оказалось старым запущенным парком. Я обратил внимание на клены с мелкими, изощренно вырезанными листьями, необычные ивы возле пруда и какие-то деревья с серебристой листвой. Золотая осень была в разгаре. Кругом царила пестрота. Отдельные деревья пылали чисто желтыми, красными, багряными факелами, кроны других были нежно-розовы или желтоваты, словно краска иссякала в них. А потом я увидел густо-зеленые конусы столетних, а может, и стопятидесятилетних елей.

Аллея тянулась вверх, а на вершине холма белела постройка – церковь. От подножия до маковки она была в лесах, вокруг сновали рабочие, что-то пилили, замешивали цемент с песком, поднимали железо для покрытия куполов.

Обошел церковь. Когда-то здесь было кладбище, и остались старые мраморные кресты и памятники. Дверь в храм оказалась открытой, и я потихоньку просочился внутрь. В нос ударил запах свежего дерева. Ничего в церкви не было, кроме чистых стен, а пустые деревянные полки иконостаса украшало всего несколько икон. Зато под ними, в кувшинах, вазах, банках, стояли садовые и полевые цветы, рябиновые ветки с оранжевыми гроздьями и пшеничные колосья. Мужчина в комбинезоне что-то замерял на иконостасе. А больше в церкви не было никого. И монахинь я не видел, ни одной. Как-то глупо было спрашивать у рабочего, где монахини.

Я спускался с холма по тропе мимо современного кладбища, пока не вышел на дорогу. По одну ее сторону лежало большое поле, а за ним – длинные деревянные дома и маленькая деревянная церковка, а может, это была и часовня.

На поле, согнувшись, работали женщины в черном. По краю дороги стояли ящики и лежали кучи свеклы и ботвы. Подойдя к одной монахине, я спросил, как мне найти настоятельницу. Она разогнулась, потирая поясницу, и крикнула той, что работала впереди:

– Тут мальчик спрашивает матушку! Она вернулась из города?

Та, которую окликнули, стояла ко мне спиной, внаклонку. И не знаю как, но я узнал ее уже тогда, сразу, до того, как она поднялась от земли и обернулась. Она стояла, тоненькая и пряменькая, в черном длинном платье и в черном платочке. Что-то в ней изменилось, но я не мог определить – что. Словно во сне, шел к ней и приблизился вплотную, но она еще не понимала, кто я. Конечно, за три года я здорово вырос.