Дмитро Ткач - Шторм и штиль Страница 45

— И сейчас она есть? Записана? — с внезапным интересом взглянул на Лаврова Юрий Баглай.

— Конечно, есть. А ты думаешь, что я только выговоры получаю? Но я еще не рассказал тебе о другом походе. Вышел как-то со мной в море один из работников нашего штаба. Его уже нет… Ну, имел я неприятность! «Не так командуете, старший лейтенант! Плохо отчаливаете от берега! Плохо швартуетесь!» И почудилось мне, будто и не командир я вовсе на корабле, вконец растерялся. Собственного голоса не узнаю. Каждого своего приказа боюсь. Опять будет кричать: «Не так! Плохо!» Вот что можно сделать с человеком…

— Ну, а потом что? — спросил Юрий после того, как они некоторое время шли молча.

— А дальше — рапорт, — невесело улыбнулся его собеседник. — Лавров, мол, неумелый командир, на береговую службу его… Хорошо, что этого штабиста куда-то перевели, иначе я кораблем уже не командовал бы. Это очень просто: скажи о ком-нибудь плохо раз, другой — и нет человека. А скажешь доброе слово — у него и крылья вырастут.

— Хорошо ты рассказал, — ответил Юрий Баглай, — только не понимаю, к чему вдруг? О чем-то другом ты думаешь.

— Конечно, думаю, — легко, даже охотно согласился Лавров. — Ты вот говоришь: «На соревнование». Трудно мне будет с тобой соревноваться. У тебя от похвал крылья за плечами, а я сейчас бескрылый… Но головы перед тобой не склоню, не жди.

— Ну, вот и хорошо… Хорошо… — Юрий хотел еще что-то добавить, но промолчал, какое-то неясное и тревожное чувство охватило его.

— Спокойной ночи, — официально, по-служебному козырнул Лавров, круто повернулся и ушел, не подав руки.

6

Все видели, что замполит Вербенко стареет.

Высокий, худощавый, он еще больше ссутулился, и даже строгий, хорошо сшитый флотский китель уже не мог сделать его стройным. А, кроме того, Вербенко начал носить в карманах две пары очков: одни — для чтения, вторые — чтобы смотреть вдаль.

Лавров, сидя однажды рядом с Баглаем, шепнул:

— Складывает крылышки наш старик. Он улыбнулся, довольный своей остротой.

И раньше эта мимолетная, кривая улыбка в уголках рта раздражала Юрия, а теперь она сделалась просто невыносимой.

— Нам бы с тобой в его годы быть такими, как этот старик, — ответил Юрий недовольным шепотом.

Неприятная улыбочка на лице Лаврова исчезла. По-прежнему — резко очерченный профиль, и в нем — что-то холодное, отталкивающее.

«Странно, — подумал Баглай, — каждый день видишь человека, а до конца так и не разгадаешь, каков он… Или, может быть, я не умею понимать людей? А может, и на меня вот так же смотрят и тоже не понимают?»

Однажды вечером пожаловал неожиданный гость.

Почти неслышно, коротко прозвучал звонок, и когда Юрий открыл двери, то невольно подтянулся: на пороге стоял замполит Вербенко.

— Извините, что нарушил ваш домашний покой.

— Пожалуйста, прошу вас, товарищ капитан третьего ранга.

Юрий Баглай смутился. Он был в серой домашней куртке, не совсем опрятный, потому, что чистил рыбу, которую тут же на газовой плите жарили Поля и Мария Васильевна.

Услышав звонок, Поля вышла вслед за Юрием в коридор, увидела Вербенко, и глаза ее засияли. Ей просто.

— Григорий Павлович, какими судьбами? Входите, входите! Чувствуете, чем мы вас сейчас угощать будем. Вербенко весело улыбнулся: тепло встретили, по-домашнему, а ведь ему и хотелось этого.

— Как не почувствовать. Свежая рыба. А для нас, моряков, нет лучшего угощения. Ясное дело, зайду, если уже стою на пороге. Но я — не по служебным делам. В теплую хату, в хорошую семью потянуло.

Вышла из кухни и старенькая Мария Васильевна и добродушно укорила сына и невестку:

— Э-э, молодые да зеленые! Не умеете человека принять! Вы ведь не ужинали, Григорий Павлович? Ну, так вот, по-простому: от порога да и за стол. Иначе из дому не выпущу.

— Честно скажу: ужинал, но от жареной рыбы не откажусь.

За столом было хорошо. Двое пожилых. Двое молодых. Вместе — будто одна семья. Поля разлила по рюмкам вино и сказала, улыбаясь смущенно:

— Старший лейтенант угощать вас вином не имеет права, так я — за него.

— Откуда у вас такое чудесное вино? — отпив из рюмки, спросил Вербенко.

— Дядя Федор, — довольно улыбнулся Юрий. — Запорожец… Я его так и зову: дядя Федор. И рыба тоже его… Это же, как получилось? Меня и Поли дома не было, он позвонил у дверей, маме пакет в руки, а сам повернулся и ушел.

— Да, да, — вступила в разговор Мария Васильевна. — Я подумала, может, Юра что-нибудь купил и передал? А когда развернула пакет, все поняла: сам наловил, только почему-то постеснялся в дом войти… А знаете, Григорий Павлович, когда дали ему грамоту за картины, так он ее под стекло в бронзовую рамку вставил и на стенку повесил. Была у них, видела.

— Славная жизнь у Запорожца, — сказал Вербенко. — Такое не каждому дается: и на войне, и на старости лет оставаться человеком…

— Потому что много пришлось ему пережить, — покачала головой Мария Васильевна. — Настоящий человек не прячет голову, как страус, а держит ее высоко, поэтому и нелегок его путь. И есть о чем людям рассказать. Спокойной да благополучной жизнью не похвастаешься, скажут: петух пышнохвостый, да и только. А если ты такие трудности смог преодолеть, значит, ты — человек.

— Мария Васильевна, а вы были строгой учительницей? — спросил Вербенко.

— Не знаю… Скорее, наоборот. У доски строго спрашивала, чтобы знающими росли мои ребятишки… А так… давала волю. Не боялась, что какой-нибудь сорванец синяк подхватит или придет в школу с разбитым носом.

— И Юру не баловали? — лукаво улыбнулась Поля.

— Да где там! Таким был озорником, что хоть плачь. Однажды с утра ушел из дому, нет и нет. Уже смеркается, а он все не приходит. Конечно, забеспокоилась. И вдруг ребята приводят его, еле ноги передвигает. Бросилась я к нему: что случилось? Оказывается, с камня спрыгнул.

— С какого камня? — поинтересовалась Поля. А Юрий молча улыбался.

— Пусть он сам расскажет.

— Было, было, — сказал Юрий. — Лежал у нас на пустыре огромный валун. Почему мне вдруг вздумалось прыгнуть с него, сам не знаю. Вскарабкаюсь, гляну вниз — страшно, а спрыгнуть хочется… Три дня прицеливался и прыгнул-таки. Так ударился, что подняться не мог. До самого вечера пролежал, пока меня ребята не нашли.

— Ну а потом я отчитала его хорошенько и за уроки усадила. Тут уж я была строга… Вам, Григорий Павлович, легче, у вас военные да корабельные уставы. Что-нибудь не так сделал мой Юрка, не выполнил — получай, как устав велит. А у меня в школе, какие уставы? Вот и думала я всегда: пусть растет, как хорошее дерево — корнями глубоко в землю, а ветвями вверх и вширь.

— Я тоже учительствовал, Мария Васильевна, и знаю, что молодое деревцо обрезки требует, — осторожно возразил Вербенко.

— Надо, конечно, надо, — согласилась Мария Васильевна, — только очень осторожно, чтобы нужную веточку не срезать.

В уютной комнате, из окна которой хорошо была видна труженица-бухта, они сидели долго, ужинали не торопясь. А тем временем Юрий пересказывал свой разговор с Лавровым о соревновании. Вербенко слушал, не перебивая, только изредка хмурился да бросал сквозь стекла очков короткие изучающие взгляды на Юрия.

А когда Баглай закончил, он воскликнул, довольный:

— Ну, вот и хорошо! Поборетесь с Лавровым. Посмотрим, кто из вас сильнее. Важно, чтобы этот разговор не остался между вами, чтобы о соревновании знали все. Это закроет вам обоим путь к отступлению, у каждого из вас появится упорство, даже злость…

Он перехватил удивленный взгляд Юрия и подтвердил:

— Нет-нет, я не оговорился. Именно злость. В таком деле она полезна. А так что же? Спокойствие? Написали, подписали… — он покачал головой. — Нет, это не соревнование, а бумажка на стену. Соревнование, как я понимаю, это творчество. Творчество во всем. Не только в том, чтобы выполнять требования устава, что-то усовершенствовать в механизмах, но в первую очередь, в том, чтобы совершенствовать самого себя… Вы опять смотрите на меня удивленно? Напрасно. Поймите, все исходит от человека. От нас с вами. От Лаврова. От каждого матроса и офицера… — Вербенко вдруг улыбнулся смущенно и устало. — Заговорил я вас всех. Целую лекцию прочитал.

— Что вы, товарищ капитан третьего ранга! Мыс удовольствием слушали вас, — сказал Юрий.

— Ну, а если с удовольствием, то еще немного послушайте… Чаем угостите, Поля?

— Да что же это я? — спохватилась молодая женщина. — Сейчас будет на столе, Григорий Павлович.

— Сиди, сиди, — остановила ее Мария Васильевна, — я сама принесу.

Вышла и через минуту возвратилась с чаем. Хоть и старенькая, а подвижная, сноровистая, видно, что никогда не пользовалась чужими услугами, все делала своими руками.

Вербенко отпил из чашки, оживился, и глаза у него заблестели.