Альберт Лиханов - Мужская школа Страница 46

Может, так наступает взрослость? С осознанием, что победа не даётся желанием других, а лишь только твоим собственным усилием? И что только упование на окружающих, даже самых лучших друзей, это наивная, ничем не укреплённая надежда? Надо выложиться самому, вот что главное. Самому — пахать.

Ещё немного, и все ведь мы разбредёмся по этой жизни.

23

А потом пришла и моя победа. Не тайная, а настоящая, с пьедесталом почёта и даже с нескрываемым удивлением окружающих. Тоже, доложу вам, немалое испытание.

Ну так вот, начались первые городские соревнования легкоатлетов в закрытом помещении. Тренер, то есть Васильевич, заявил нас всех на все виды программы, хотя видов-то этих, как я теперь понимаю, кот наплакал. Дом физкультуры наш — обыкновенный спортзал в старом монастыре, так что беговая дистанция — всего тридцать метров, суперспринт. Да ещё прыжки: высота и длина. Ну, толкание ядра — на маты. Правда, можно заработать настоящий разряд и чемпионский титул, ну и народу немало, я имею в виду участников. Зрителей, увы, в зал не пускали, потому что поместить их было просто некуда.

Ни о какой такой славе я не думал, в прыжках силен не был, тут сразу ясно, кто победит — Лешка Масляков, худющий, доброжелательный парень, он даже спортивной-то зависти не вызывает: скок, и выше всех, а сам виновато улыбается, простите, мол, братцы, я не виноват, просто так получилось.

Тут надо заметить, что прыжки в высоту тогда разрешались всего лишь двумя способами — ножницами и перекатом. Ножницами чаще прыгали женщины, а перекатом мужчины. И в нашу эпоху мировой рекорд для мужчин составлял ровно два метра, так что у мальчиков младшего возраста в провинциальном городке рекордом было сто шестьдесят сантиметров. Лешка его и установил прямо у меня на глазах под наши искренние аплодисменты. Я взял сто сорок. Кимка на пять сантиметров больше. По прыжкам в длину я вообще в хвосте оказался, к пяти метрам всерьёз не приблизившись. Оставался бег.

Вообще первые соревнования в закрытом помещении торжественно назывались открытыми стартами, это значит, любой человек мог прийти, заявить свою фамилию и участвовать — выявлялись как бы неожиданные и неизвестные таланты, и один такой дядька нашёлся. В Доме физкультуры кроме легкоатлетического были и ещё зальчики поменьше, так вот оттуда вдруг зашёл штангист по фамилии Щукин, прямо в тренировочном штангистском костюме и специальных ботинках, попробовал толкнуть ядро, да сразу и засандалил его в дальний угол, побив областной рекорд — вот шуму-то было! Здоровенный и добродушный мужик смеялся от неожиданности, его окружили судьи, среди них наш Васильевич, главный сегодня среди всех судей, предлагали ему сделать ещё две попытки, но он отмахивался, говорил, что шутит, что никакой он не легкоатлет, а штангист, и всё это недействительно, но всё-таки толкнул очень нетехнично, как бы шутя — второй, третий раз и снова установил рекорды — один чище другого.

Словом, к весне сманят Щукина всё-таки из штанги, и он этим же летом станет чемпионом России по метанию молота, мастером спорта, будет захватывать призовые места по толканию ядра, диску и копью это я к тому, что польза от тех знаменитых соревнований была, и, видать, спортивное начальство возлагало на них надежды не зря.

Среди участников, а не тренеров, на этот раз был и наш Борбор. Он прыгал, показывая хорошие результаты, толкал, готовился к бегу, а главное, то и дело подходил к нам и давал разные советы. Всё теперь смешалось в наших двух секциях — ведь старший Мазин на лето брал Борбора себе в помощники по лёгкой атлетике, но сейчас была зима, и Борбор был наш главный по лыжам. Ну а тут снова лёгкая атлетика, только в зале, и Васильевич занят судейством. Мне, ей-богу, нравились их такие отношения один другого заменяет не когда попросят, а когда надо, и всё это как-то по-хорошему получается. Такое нормалецкое настроение у всех выходит — ведь наши группы, что в лёгкой, что на лыжах, всегда не разлей вода, все подражают отношениям тренеров. Если чего-то получается, какое-нибудь недоразумение, учились мы говорить об этом тут же, без всякого ехидства или подъелдыкивания, голосом спокойным и рассудительным, как наш главный тренер. Вообще же все эти подробности не нужны даже, они, пожалуй, от запоздалого волнения. Тогда-то, в свои четырнадцать с половиной, я ни чуточки не волновался, не заглядывал вперёд. Но сейчас смотрю я сам на себя в ту минуту, из седых своих лет, и, честное слово, волнуюсь за мальчишку, люблю его и жалею.

Вы скажете, любить себя легко.

Однако ведь главное то, что именно тогда я себя не любил, так что не страшно. Не только не был самовлюблённым пацаном, а напротив, презирал себя за кое-что уже, увы, случившееся со мной. Так что не считаю великим грехом сейчас любить того худенького голенастого мальчишку в единственной своей приличной спортивной майке, и той-то казённой, выданной спортивным обществом.

Нет у того пацана больших спортивных шансов, и вовсе другие преодоления ждут его. Ничегошеньки-то он не ведает о своем будущем, даже самом ближайшем, и похож на слепого щенка, который тычется во все стороны, отыскивая мамкину сиську.

Тыкается в занятия фотографией, в книги, теперь вот в спорт, и есть какая-то непростая правда в этой, на ощупь, пробе жизни. Так оно устроено, это беличье колесо, что все бегут в одну сторону и, в общем, одним способом. Примерно одинаково и кончается это всё, так что дальнейшее не так и интересно, вопреки заклинаниям мудрых, нежели самое начало. Вот начало — оно действительно непохоже у каждого. И прекрасно непохоже своей искренностью — снимем же шляпу, седые люди, перед своим собственным детством! Снимем и поклонимся этим мальчикам и девочкам нам самим, без всяких хитростных уловок выбирающим жизнь, пробующим её на вкус, тем, кто, в отличие от нас, ещё не знает, что же, когда и как случится с ними. Да здравствуем мы, не знающие себя, мы, вступающие в мир и полные надежд, люди, не имеющие представления, чем кончится следующий час их жизни, и так легкомысленно верящие ей!

Итак, сначала были забеги предварительные — девочек, девушек, женщин. Дистанция — эта волшебная тридцатиметровка — казалась забавой, аттракционом, обставленным, впрочем, со всей торжественностью момента: множество судей на финише в белых брюках, стартовый пистолет, протоколы, в которых фамилии сверяют с номерами, предстартовая гробовая тишина, нервность, вызываемая краткостью дистанции, а по этому поводу и фальстарты, так что иной раз, прежде чем побежать, дважды понуро остановятся и вернутся на исходную позицию — словом, бег был заключительным номером программы, получалось, самым торжественным, не хватало только циркового треска барабана, как перед смертельно опасным номером.

А номер был действительно опасным: из-за малости зала противоположная стена его была увешана спортивными матами для бурных финишей. Травма, правда всего одна, уже была, её заработала Кимкина пассия Валентина, не сумевшая остановить свою пышную плоть после финиша и врезавшаяся в эти самые маты так плотно, что поначалу показалось, будто они — маты и тело — слиплись навсегда.

Когда настала моя очередь стартовать, я идиотски улыбался и вовсе не готовил себя к успеху. Видно, сказывалась манера Лёшки Маслякова.

Васильевич скомандовал «на старт», поднял стартовый пистоль, под его грохот я вовремя сошёл с места и финишировал в забеге первым.

Никто не знал, каким должен быть результат. Тридцать метров, таких дистанций не существует теперь. А тогда в нашем городе не было иных залов — да и теперь, впрочем, нет. Так что три секунды ровно был мой первый результат, абсолютно не взволновавший меня.

Я даже на Кимку не обиделся, когда он прямо в глаза сказал мне:

— Хо! Случайность! — а подумав, добавил: — Хотя неплохая случайность!

— А чё? — не понял я.

Если тридцать метров — три секунды, значит, сотка за десять. Мировой рекорд негра Оуэна! Представляешь?

Я отмахнулся, хотя знал, что в теории старт — самый сложный кусок всей спринтерской дистанции. Хорошо стартовал, значит, победа.

Тем временем Кимка показал три и три десятых, мосластый Лёшка — три и две. Стартовали и взрослые. Лучшее время вышло у Борбора, и тоже три секунды ровно, как и у меня. Надо же, а он мой тренер и соревнуется, естественно, со взрослыми, а не со мной.

Мне стало неловко, ни о какой борьбе со взрослыми я не думал, время своё действительно считал случайным, в душе соглашаясь с Кимкой. Объявили общий финал. Юношей и взрослых объединили в один забег, примерно с одинаковым временем набиралось четверо — двое взрослых и мы с Лёшкой.

Я совершенно не мандражил, странное дело. Я только испытывал неловкость перед людьми, которые, явное дело, сильнее меня. Вот и всё. Я был совершенно уверен, что в финале меня обставят все трое, но это был замечательный результат попасть в сводный финал, хотя я в группе младших юношей.