Владимир Добряков - Зуб мамонта Страница 49

Лишь с Динкой на большой переменке немного отвлекся. Опять встретились в школьном буфете. Она сидела за столиком, пила кофе с коржиком. Алька хотел встать в очередь, но Динка позвала его, отломила от коржика половинку.

— Бери.

Алька не стал отказываться. Пожевал коржик, обсыпанный засохшим сахаром, и вдруг почему-то сказал:

— Толик был моим другом. Понимаешь, лучшим другом. — Никому другому Алька, наверное, не сказал бы об этом.

— Да, — кивнула Динка. — Глобус тогда тебе подарил… А как пудель мой себя чувствует? — оживившись, спросила она.

И Алька оживился, в глазах блеснули игривые искорки:

— А как Гарик себя чувствует?

— Гарик строчит из Норильска индианке пылкие послания.

— Во как! — удивился Алька. — Это тебе, что ли?

— Разве не похожа на индианку? — Котова вздернула голову. — Ну, отвечай!

— Похожа, — улыбнулся Алька. — Что же пишет миллионер?

— Нельзя. Это останется между нами… Так как же чувствует себя мой песик?

— Нельзя. Песик тоже не разглашает свои тайны… — Алька вдруг устыдился, что так весело разговаривает, когда Толик сейчас в больнице. — Как думаешь, долго он пролежит?

Динка не сразу сообразила.

— Ах, Толик… — Она недоумевающе подняла плечи. — Гребешкову спроси. Она видела, знает. Пирожки с вареньем носила.

Кулак

Так тщательно и долго глобус Луны Алька рассматривал впервые. Бывало, глянет, улыбнется, а то и улыбнуться забудет — и все знакомство. Иной раз, правда, удивлялся про себя: надо же, сто тридцать семь названий!

В этот раз — все иначе. Он внимательно прочитывал надпись за надписью, словно человек, ранее лишенный слуха, вдруг обрел его и теперь жадно вслушивается в незнакомые, странно волнующие звуки симфонии. «Мыс Гумбольдта», «Бухта Круглая», «Кратер Лемонье»… Эти звучные, неведомые названия сейчас почему-то волновали Альку, будто и его самого делали причастным к чему-то большому и таинственному. Волновало и то, что этот таинственный мир был так близок Толику. Как тщательно и ровно выписал он все буковки, нарисовал цветными карандашами эти бесконечные хребты, пики, моря…

Ах, если бы можно вернуть время! Алька все бы сделал, чтобы в их отношениях не осталось никакого пятнышка. И уж, конечно, Толик не оказался бы сейчас в больнице.

Как же получилось, что дружба с ним дала такую трещину? Из-за Валерки, с которым до этого никогда не дружил? Из-за увлечения рыбками?.. Или когда пожалел для его братишки несколько несчастных мальков?.. А может быть, причина — он? Алька взглянул на серого пуделя с алым шелковым бантом. И ему почему-то не понравилось, что серый пес так уверенно, по-хозяйски восседает на черной полированной крышке пианино…

Потом Алька увидел в ящике Галкин подарок — рыжие усы с красным носом, над которыми нависли проволочные колеса очков. Как все давно это было! И как хорошо было!..

Уже вечерело, когда Алька вспомнил, что не кормил рыбок. Как только подошел к аквариуму, рыбки стайками завились у стенок, высовывали носики из воды — просили есть.

— Вы-то не виноваты, — сказал Алька. Он взял мелкий сачок и вышел во двор, где рядом с водосточной трубой уж сколько месяцев стояла кадка с живым кормом. В темной воде дафний почти не было видно. Когда-когда точкой проскользнет у поверхности. Давно уже не ходил за кормом. Да, маловато. И в банке с холодной водой, хранившейся в ванной комнате, лишь небольшим розовым комком шевелились черви-трубочники. Может, всего на раз и хватит покормить…

Чего бы тут долго рассуждать — взять сачок, банку и побежать, пока светло, на пруд. Не сто километров! За полчаса обернется.

Но идти не хотелось. «Завтра принесу», — подумал Алька и, вздохнув, принялся вылавливать из кадушки оставшийся корм.

Вскоре из театра пришла тетя. Спросила, что нового слышно о Толике.

— Лежит, — коротко ответил Алька. — Уколы всякие делают.

Они поужинали. Не помыв тарелок, тетя Кира ушла в свою комнату. Алька посидел, включил телевизор. Шел какой-то концерт. Волосатые молодые ребята в светлых курточках дули в свои трубы, лихо стучал в барабан веселый парень в очках, с бородкой. Алька снова потушил экран и постучал к тете.

Она сидела на диване, поджав под себя ноги, и держала в руке знакомую Альке открытку с изображением церкви Святой Анны. Только смотрела не на церковь, а на фиолетовые прямые строчки с обратной стороны, которые недавно еще старательно выводил ей Петр Шмаков в далеком литовском городе Вильнюсе.

Алька подсел к тете на диван и хмуро сказал:

— Говорят, судить будут. И правильно.

— Да, конечно, — обронила тетя Кира и, помолчав, с болью добавила: — Но ведь было в нем, было что-то хорошее…

— Все равно кулак он, — сказал Алька.

— Тоже верно, — печально согласилась тетя. Прищурившись, добавила: — И все виновата собственность, эта проклятая собственность, от которой у таких людей, как Петр, один шаг до самой примитивной философии: все — к себе. Только к себе. Мое! Мое! Только посмейте протянуть руку к моему!..

— Тетя, — неожиданно спросил Алька, — ведь ты не хотела выходить за него замуж? Правда, не хотела?

— Ох, Алик, Алик. — Она покачала из стороны в сторону головой. — Как все это сложно… А ведь бывали минуты — говорила себе: а почему бы и не он?.. Боже, теперь об этом и подумать страшно.

Три апельсина

Галке первый раз было тяжело прорваться к Толику. А на другой день она уже просидела у него в палате целых полчаса. Рассказала все новости, даже с дежурной сестрой поговорила и, разумеется, снова и яблоки принесла, и кусок арбуза, и пирожки. Толик просил, чтобы не оставляла, пусть возьмет обратно (вчерашнее не поел и вообще полная тумбочка продуктов), но с Галкой спорить было бесполезно.

Потом и редактор стенгазеты побывал у Белявкина. Еще кое-кто из ребят. Прежних строгостей с посещением Толика уже не было. Наверное, потому в первую очередь, что ему стало легче, внутри не болело, и в четверг, как только прибежала в класс, Галка радостно объявила, что, возможно, сегодня вечером Толика привезут из больницы. Дома будут долечивать.

Ребята сразу же стали договариваться о том, кто пойдет к нему сегодня вечером, а кто — завтра. Всем же нельзя идти. В комнате невозможно будет поместиться. Да и родители Толика не пустят всех вместе.

Алька, может быть, больше других радовался, что дела у Толика пошли на поправку так хорошо, что даже домой его отпускают. И он бы первым побежал к нему, но… с грустью понимал: вряд ли решится, не побежит. Если бы до этого между ними все было нормально, тогда бы, конечно, какой разговор! А так…

Толика действительно к вечеру привезли на больничной машине домой, и Алька знал об этом. Он видел из своего окна, как по их Чкаловской улице гурьбой прошли оживленные ребята из его класса и направились дальше, к дому Белявкиных. Если бы ребята догадались забежать к нему, то, вероятно, Альке ничего бы не оставалось делать, как идти вместе с ними. Но ребята, спешившие к Толику, не догадались забежать к Альке, да вовсе и не обязаны были забегать (он это понимал и все же чуточку обиделся), а самому Альке, одному, идти было и неудобно, и стыдно. Как это — без приглашения идти?

Вечером он сообщил тете о Толике, и она тотчас спросила, как он выглядит. Алька потупился и сказал, что еще не ходил к нему. Нельзя же всем.

Тетя Кира заметила на это, что он, пожалуй, прав, но все-таки на его месте она бы сходила к Толику. Тетя достала из сумки три больших апельсина (сказала, что продавали в театральном буфете):

— Отнеси завтра два апельсина Толику. А этот можешь съесть сам.

Утром он положил в сумку два апельсина, прошел к дому Толика, но сразу заходить постеснялся. А когда решился и придумал, что скажет Толику, из калитки вдруг выбежал Котя. Он увидел Альку, насупил брови, отчего круглые глаза его стали очень сердитыми, и спросил:

— Чего здесь стоишь?

— Ничего, — растерянно ответил Алька.

— Ему два укола сделали. — Котя показал, куда укололи брата, и добавил: — Он спит.

Уколы. Спит… Разве Толику до него! Алька вернулся домой, достал из сумки апельсины и положил их на стол рядом со своим. Апельсины были рыжие, большие, аппетитные, и Альке ужасно захотелось полакомиться. Свой же он может съесть? Он уже и в руке его подержал, почувствовал приятную тяжесть плода, только в последнюю минуту все же пересилил себя. Нет, пока не отнесет Толику, и к своему не притронется. И почему «свой»? Вот возьмет и все три апельсина отдаст ему. А почему бы и нет? Отдаст! Не пожалеет!

Такая жертва словно придала Альке бодрости, словно часть тяжести сняла с него. Он сел к столу и принялся делать оставшиеся с вечера уроки. Закончив все, Алька посмотрел на старинные часы и решил до школы съездить за трубочником — рыбок-то кормить надо. Алька, видимо, должен был бы зайти к Валерке, предложить и ему поехать за кормом (всегда вместе ездили), но он постоял в нерешительности и не пошел к Валерке. С того дня, когда Толика увезли из сада Шмаковых на «скорой помощи», Алька еще ни разу не заходил к Валерке в дом. И сегодня не пошел…