Эдуард Веркин - Мертвец Страница 5

Потом показалась мать. Она улыбалась. А глаза красные.

— Ну что? — спросил я.

Хотя я уже понял, что всё в порядке. Убедился. Что на самом деле ничего непоправимого не произошло.

Плечо вывихнул, — ответила мать. — Ну и током ударило. Недели две полежит. Ну и потом...

Она поглядела на бритого парня, тот всё понял и протянул ей сигарету с зажигалкой. Вообще мать не курила, а сейчас, видимо, переволновалась. Она долго искрила колёсиком, всё-таки добыла огонь, задымила, моргая ресницами. Хорошо, что её сейчас не видят.

Котлов упал, — сказала она через полсигареты. — С опоры. Поломался здорово.

Сильно?

Угу. Руки-ноги, с черепом чего-то. В реанимации.

Плохо дело. Котлов — хороший мужик, всем помогает и почти всегда бесплатно. Даже Сеньке он и то помог. Сенька какую-то корову дохлую отыскал или овцу, точно не знаю, поволок её на своём велике и раму сломал. Котлов ему за просто так сварил. И вообще Котлов нормальный, месяц назад только женился.

Котлова жалко, и отцу будет плохо. У него из-за техники безопасности проблемы уже случались, а теперь... Котлов его прямой подчинённый — это раз. Вчера был ветер — это два. Не то чтобы уж совсем ураганный, но был. В ветер нельзя проводить монтажные работы. Скорее всего, отец не хотел никого посылать. Но откуда-нибудь позвонили. Позвонили, наорали, отец велел Котлову лезть на опору. И сам полез. Слетели оба. Котлову не повезло.

Отцу тоже не повезло. Злоупотребление служебным положением или как это там ещё называется? Короче, преступная неосторожность, повлёкшая...

А это ничем хорошим закончиться не может. Мать это понимала. Наверное, поэтому за первой сигаретой последовала вторая.

Ты бы не курила, — сказал я, но она не услышала.

Я заметил, что курит мать по-настоящему, профессионально. А при мне она никогда к сигаретам не притрагивалась. Наверное, раньше дымила, в молодости.

И что? — спросил я.

Что «что»?

Что с отцом будет?

Мать не ответила, потому что появился звук. Сначала я решил, что это бензовоз из Сибири тащится, но потом понял, что нет. Из-за леса выскочил вертолёт.

Мать забыла стряхнуть пепел, он дополз до фильтра, обжёг пальцы. Значит, на самом деле худо. Вертолёт только в самых поганых случаях вызывают. Зимой на грузовом дворе одного мужика брёвнами перемололо, тоже вот вертолёт прилетал. А мужик потом всё равно помер...

Вертолёт прогремел над корпусами и стал заходить на посадку на стадионе возле первой школы.

Скорее всего, за Котловым вертолёт.

Поедем отсюда, — сказала мать.

Но мы не поехали. Вернее, далеко не уехали — почти сразу у «ижака» лопнула цепь. Так что всю дорогу до дома мы его толкали.

Так тот день и закончился.

Дома мы молчали, да и говорить совсем не хотелось. Мне лично. А назавтра, само собой, двинули с передачкой, отцу разрешили уже вставать. Утром с матерью сходили на рынок, купили сок, творог, сметану. Сенька с нами не соизволил, сказал, что раз там всё в порядке, то ему и беспокоиться нечего. У него и без этого дел немерено. Свинья.

Приёмные часы начинались после двенадцати, мы явились в одиннадцать. Я решил немножко посочинять, в этом деле нужна тренировка. Посочинял про метеорит, потом загремел «Костромич», и я побежал к травматологическому отделению. Ну, уже рассказывал.

Отец невесело сидел на ступеньках, выглядел старее, чем на самом деле. То и дело коротко оглядывался за плечо, ждал. Ну да, ждал, скоро дверь открылась, и на крыльце показался мужик в джинсах, чёрном пиджаке, в длинноносых кожаных туфлях. Отец сразу поднялся, и они принялись о чём-то негромко говорить. А потом заметили меня и замолчали. Мужик ещё что-то спросил, а отец кивнул.

Я подошёл ближе.

У мужика были необычные для нашей местности глаза. Какие-то слишком белые. Белые и неуловимые, будто в овсяном киселе плавали. Он скользнул этими кисельными глазами по мне и уставился на трубу котельной, на ней было написано: «Дура».

— Здравствуйте, — сказал я.

Мужик лениво зевнул, как-то стрясся со ступенек, равнодушно прошёл мимо меня. От него пахло духами. То есть одеколоном. Таким мрачным одеколоном, если бы я придумывал для такого одеколона название, я бы что-нибудь такое придумал: «Безнадёга», «Блокада», «Чума». «Чума» больше всего подходило, пожалуй.

Мурод настоящий, я их чувствую почему-то.

Эта кисельная чума направилась в сторону стоянки к здоровенному чёрному джипу и забралась в него, машина совершенно бесшумно покатила к больничному КПП. Понятно, подумал я, начальство отцово. Я подождал, пока это начальство не смоется окончательно, и сказал:

Привет, па.

Привет, — кивнул он. — Как дела?

Нормально.

Отец рассеянно покачал головой.

Ну не знаю. Мне вот показалось, что он стеснялся. Причём не вообще стеснялся, а меня стеснялся. Старался не смотреть в глаза, напрягался, руки мял...

Вообще это было странно. Обычно мы с отцом в спокойных отношениях, безо всяких. Всё нормально, всё как надо. А тут... Тут ему будто стыдно за себя было, он даже что сказать мне, не знал. Молчал как пень сморчковый.

Не знаю, сколько бы мы так молчали, если бы не появилась мать. Она несла в руках большую бутылку морковного сока и какие-то более мелкие лекарства в пакете. А я и забыл совсем! Про апельсины, про другой сок, про творог, пришлось дуть за ними к памятнику. Успел, а то уже две вороны к творогу подкатывались.

Когда вернулся, они ругались. Не по-настоящему, а так, из-за морковного сока. Отец вяло отнекивался, а мать настаивала, говорила, что он гемоглобин повышает. Гемоглобин повышает вообще-то гранатовый сок, но он дороже.

Я появился, и они перестали лаяться — и снова на меня. Уставились, как в первый раз человека увидели. Но тогда меня это не насторожило вовсе, что-то я не о том всё думал, смотрел на эту трубу с «дурой» и думал, кто туда залезть решился. Ладно бы написал: «Люська — дура», это понятно. А просто «дура»...

Когда комиссия приезжает? — спросил я.

Всегда, когда кого-нибудь калечит, приезжает комиссия, в этот раз должна тоже, я спросил для того, чтобы родители очухались слегка.

Они не ответили.

Комиссия-то приезжает? — поинтересовался я во второй раз.

Не приезжает, — ответил отец.

А когда тебя выпишут?

Не знаю... — Отец как-то покривился. — Через пару недель, наверное...

Плечо болит?

Отец потрогал плечо пальцем и ничего не ответил. Я не знал, что ещё сказать. Как-то всё через коромысло получалось...

Наверное, это из-за больницы. В больнице люди чувствуют себя нехорошо. И те, кто лежит, и те, кто приходит в гости. Они как чужие становятся, как марсиане.

Ты это... — Отец продолжал смотреть в сторону. — Там у нас забор вроде как... А, ладно. Мухобойку завтра принесите.

Возьми сок, — снова сунулась мать.

Дальше опять покатил совсем бессмысленный разговор, я уже не прислушивался, смотрел на «дуру» на трубе, она меня просто загипнотизировала. Потом за ухо зацепился какой-то Чеков, и я вернулся в мир. Чековых в нашем городе вроде не было, и я стал прислушиваться. Они говорили, что этот Чеков вполне может помочь, это не доставит ему никаких затруднений. Даже больше, Чеков просто обязан помочь, это ему даже стоить ничего не будет...

А кто такой Чеков? — спросил я.

Мать и отец уставились на меня. С такими дебильными выражениями на лицах, что даже грустно мне стало. Совсем. И я подумал: Сенька прав, что от визита отбрыкался. Вообще Сенька во многом прав. По жизни. А я дурак. Дурак, дурак, попёрся к папочке...

Наверное, Чеков этот и есть — с кисломолочными глазами. Не нравился он мне. И фамилия какая-то. С претензиями, но в целом глупая.

Глава 3

Ёрш на цыплячьих ножках

На следующий день мы снова ходили в больницу, хотя я и зарекался. Но отвертеться не получилось. Сенька с утра удрал, и проявлять сыновью любовь опять выпало мне. Так что после отработки я встретил на переезде мать, и мы отправились к отцу.

Он опять мялся и молчал. И с матерью происходило то же самое, едва мы приблизились к травматологии, на неё напал какой-то ступор. С отцом они разговаривали только об анализах, рентгенах и правильном питании. И опять я напряг изрядный ощущал. А отец на меня посматривал украдкой, что ли. Мне ещё почудилось, что он мне что-то сказать хотел, но не сказал. Тут явно было не всё в порядке. В кино, например, родители так смотрят на своих детишек в одном случае.

Когда им надо «кое-что сказать».

А родителям есть что сказать своим детишкам тоже только в одном случае. Вернее, в двух. Когда планируется увеличение семейства и когда родители собираются развестись.

Увеличение семейства отпадало. Не то чтобы совсем, принципиально отпадало, просто если бы это увеличение на самом деле ожидалось, в тайне бы его держать не стали. Появление Сеньки ведь в тайне не держали.