Наталья Парыгина - Я вернусь! Неудачные каникулы Страница 5

— Верно, — соглашаюсь я.

Она уже и то начала надо, мной подшучивать. За сотни километров от дома сижу на крыльце со стариком, он рассказывает мне о своей жизни, а Витька с Сашей бродят сейчас по карьеру и, наверное, смеются надо мной: «Хорошо, что он не пошёл. Третий лишний. Ха-ха-ха…» А я пойду. Возьму и пойду.

— Ты куда? — спрашивает старик, когда я стремительно сбегаю с крыльца.

Оборачиваюсь на секунду:

— На карьер. Хочу посмотреть карьер.

— Посмотри, посмотри…

Старику, наверное, жаль терять собеседника. Но должен же я посмотреть карьер!

Отыскать его нетрудно. В конце длинной прямой улицы виднеется жёлтая гора. Там гудят машины. Там и есть карьер.

Я иду очень быстро, почти бегу, словно куда-то опаздываю. Куда я тороплюсь? К Виктору? К Саше? Ничего подобного. Дело в том, что скоро начнёт темнеть… Стемнеет, и не успею посмотреть карьер. А до Виктора и до этой вертлявой девчонки мне нет никакого дела. Я даже к ним не подойду, если увижу.

Вот и карьер.

Я стою на краю огромного котлована, стены которого уходят вниз ровными уступами. Кажется, что какой-то сказочный великан вырубил для себя эти широкие ступени. Вот придёт ночь, и он поднимется по ступеням, встанет вот на этом месте, где сейчас я, и упрётся головой в тучу.

Но никаких великанов нет. Вернее, есть, но они никогда не достанут головою до тучи. Стальные работяги экскаваторы тут и там приткнулись на ступенях террасы и грызут чёрствую гору, усердные, как слоны.

Вот подъезжает самосвал, слон-экскаватор, плавно скользнув по стене карьера стальным хоботом, набирает полный ковш руды. Задрав хобот, он медленно, тяжеловато поворачивается на оси, разжимает над кузовом самосвала свой стальной рот и выплёвывает добычу. Когда самосвал получает три ковша породы, он отъезжает, а на его место уже подруливает следующий, и снова экскаватор кланяется своим стальным хоботом, тяжело, размеренно и неутомимо.

Кроме экскаваторов и самосвалов, на карьере работают буровые машины на гусеничном ходу, ищут новые пласты, исследуют мощность залежей. Если вслушаться в гул машин, закрыв глаза, то кажется, будто сразу летит много самолётов.

Стены карьера перемежаются в цветах: то они жёлто-коричневые, то серые с оттенками от пепельного до чёрного. Охристые побежалости, словно языки подземного пламени, оттеняют горные клады. Потом я узнал, что это медные колчеданы. А тогда просто стоял и смотрел, захваченный трудовым ритмом, зачарованный незнакомой и непонятной красотой этих пёстрых ступеней карьера, и мощных машин, и змеино извивающихся дорог. Я в самом деле забыл о Викторе и о Саше и вспомнил о них, лишь когда вплотную надвинулись сумерки и в карьере зажглись первые огни.

Я поглядел вправо и влево. Никого не видно. Тогда я двинулся вдоль карьера! Изредка из вечернего сумрака выплывали мне навстречу человеческие фигуры. Всякий раз — незнакомые. А я шёл и шёл, пока не обогнул кругом весь карьер.

Внизу всё больше становилось огней, и гул машин сделался по-новому таинственным, и фары автомобилей разбрасывали по дорогам стремительные яркие полосы. Я постоял ещё немного у края карьера и направился обратно, к дому Шехислама Абубакировича, который Вольфрам назвал «базой». Витька с Сашей, конечно, давно уже там, стоят, должно быть, у калитки и с нетерпением поглядывают на дорогу, ожидая меня.

В одном сантиметре — пять километров

У калитки стоял Шехислам Абубакирович:

— Посмотрел?

— Посмотрел. А наши, парень с девушкой, пришли?

— Нету, — сказал старик. — Вечер хороший. Разве скоро придут?

— Понятно.

— Спать хочешь?

— Хочу!

А что мне оставалось, если я даже и не хотел спать? Опять сидеть со стариком на крыльце?

— Пойдём, — сказал Шехислам Абубакирович. — На сеновале ляжешь. Любишь на сеновале спать?

— Очень люблю, — сказал я, хотя в жизни не спал на сеновале.

В книгах я читал, что это приятно. Пахнет сухими травами, луна смотрит прямо тебе в лицо и шуршат мыши. Да, кто-то писал про мышей… Я бы предпочёл, чтобы они не шуршали.

— Полезай, — сказал старик, подведя меня к какой-то лесенке.

Я поднялся по лестнице и нырнул в чёрную дыру. Что-то зашуршало. Мыши? Нет, не мыши, это у меня под ногами сено шуршит.

Старик влез на сеновал следом за мной. Он разворошил сено, постелил одеяло.

— Вот, ложись. Товарищ твой с тобой ляжет. Девушку мы внизу положим, в сарае.

— А Вольфрам спит?

— Вольфрам не спит. Светлану давно не видал. Вместе в Сибири ходили по тайге. Сидят дома, разговаривают. Пойду к ним… Ты ложись, спи.

— Ладно.

Старик ушёл. Я лёг, руки закинул за голову. Разве в самом деле попытаться заснуть? Попробую закрыть глаза.

Я долго лежал с закрытыми глазами. Пахло сеном. Деревья шелестели листьями. Из окна доносилась тихая музыка — в доме включили приёмник. А мне вдруг захотелось домой. Хорошо это было — и запах сена, и шорох листьев, и музыка, — а вот захотелось домой, и всё. Так бы галопом и помчался сейчас на станцию.

Не спалось. Я открыл глаза. Было уже совсем темно. На том куске фиолетового неба, какой виделся мне из дверей сеновала, светилась одна-единственная звезда. Словно серебряная брошь на бархатном платье артистки. Выступала у нас одна недавно во Дворце культуры. Пела разные романсы.

— Ты, Светлана?

Голос послышался так близко, что я вздрогнул. Потом сообразил — это в сарае под сеновалом.

— Я, Андрей. И Вольфрам со мной. Вы познакомились?

— Ты ложись, Вольфрам, тут свободная раскладушка.

— У нас девушка, пусть она… А я на сеновал к ребятам полезу.

— Устала я, — сказала Светлана.

— Но ты так и не рассказала мне, что же произошло с Владимиром.

— Инвалидом он стал, Вольфрам, вот что произошло. Преподаёт в техникуме. А с экспедициями — всё.

— Инвалидом… Так.

— Это у нас недолго — инвалидом стать, — проговорил Андрей. — Ползаем по горам, как жуки.

— Кто тебя заставляет? — угрюмо проговорила Светлана. — Сидел бы дома, не портил людям настроение.

— Двое детей, — сказал Жук. — Без полевых туго.

— Давно это случилось? — спросил Вольфрам.

— Пять лет назад…

Выходило — вроде я подслушиваю. Но я не подслушивал. Я же не виноват, что мне отвели место здесь, на сеновале. Пришёл и лёг спать на своё место. А они там разговаривают.

Не разговаривают — одна Светлана говорит. Вольфрам молчит. И Жук молчит. Я его так мысленно окрестил: Жуком. Вернее, он сам себя окрестил.

Можно было кашлянуть, чтобы знали, что я тоже слышу. Но интересно рассказывала Светлана. И всё равно ведь не один Вольфрам слушал. Жук тоже слушал. Значит… В общем, всегда можно найти оправдание самому себе, если хорошенько постараться.

— Он меня не отговаривал. Прежде отговаривал: «Не езди со мной на Север, поезжай на Урал или на Кавказ». А в этот раз ничего не сказал. После того я на Севере не была. И не поеду, наверное. Старею. Кажется, не выдержала бы сейчас. А тогда не боялась. Даже интересно было. Семьсот километров на собаках. Замечательно! Романтика…

Вольфрам ездил на собаках — знает. Ты, Андрей, не знаешь. Едешь, едешь, и всё снег, и всё мгла, и безмолвие, только полозья нарт скрипят да подвывает на разные голоса полярный ветер. И не верится, что под снегом есть земля, самая настоящая земля, на какой где-то стоят деревья и будут зеленеть весной травы. Будто ничего нет в мире, кроме льда, и снега, и серого неба, будто мёртвая, в белом сагане планета, и только и есть на ней живого, что наш маленький отряд на этом собачьем поезде…

В глубь материка нас везли уже на оленях. Это приятнее. Очень милые животные. Володя говорил, что ему всё равно — на собаках или на оленях. Не видел разницы. А мне на оленях больше нравилось.

Выезжали мы в феврале. Ещё ночь и лютейшие морозы. Едем, молчим. Только пар изо рта белыми клубами.

На базе несколько дней блаженствовали. Отогревались. Отъедались. Я немного простыла — меня под шубами парили. Не семь потов, а, наверное, семьдесят семь пролила. Ничего. Отлежалась.

Отсюда мы уже расходились группами — по два человека. Набрали с Володей продуктов, одежду запасную, буссоль, анероид — всё, что нужно… Пошли. Задача — провести топографические съёмки, сделать карту. «Белое пятно» было. Первую карту делали. В одном сантиметре — пять километров.

Вдвоём ходили мы подолгу, иногда — около месяца. Еды много. Ружьё у нас есть — плохонькое, правда, ружьишко, но Володя умел с ним ладить. Куропатки, глухари, раз оленя подстрелили… В общем, мяса хватало.

Но однажды ружьишко это нас чуть не подвело.

Как раз далеко ушли от базы. Продукты почти кончились, чуни совсем истрепались, а возвращаться не хочется — время самое хорошее, лето, торопимся побольше обойти. Решили: во что бы то ни стало осилить весь маршрут.