Юрий Бородкин - Санькино лето Страница 5

Шофер, облокотившись на дверцу, хитро подмигнул из-под козырька учетчице и дал с места газу, машина сорвалась, как пришпоренный конь.

— Ах ты черт, укатил! — спохватился мастер и спросил ребят: — Сами-то заболотские?

— Ага.

— С дедушкой вашим я как-нибудь потолкую. Может, там взять-то нечего, одна канитель?

— Дедушка зря говорить не станет, он — охотник, знает лес как свои пять пальцев, — убежденно повторил Санька. — Мы найдем то место. Правда, Валер?

— Хоть завтра сходим в бор.

— Попытайте счастья, — недоверчиво усмехнулся мастер.

Тяжело ступая по песку и покачивая короткими руками, словно пингвин, он направился к зеленой будке на колесах.

— Эх, на мотоцикле бы рвануть по этой шоссейке! — мечтательно произнес Санька, глядя на легкое пыльное курево, оставшееся после самосвала.

— Ну и полетишь, так костей не соберешь на камнях.

— Ничего не полетишь, меня папка учил — получается. Сначала можно в деревне потренироваться, вот научусь, мы с тобой вдвоем гонять будем.

— Пошли лучше к Феде Косульникову.

Свернули с шоссе в лес, чтобы напрямую пройти к заполью. Тракторная трескотня вначале глушила все звуки, но, постепенно отдаляясь, затихла. Впереди перепархивал пестрый дятел в красной шапочке, будто показывал направление. Коровьими тропами ребята вышли к самой реке.

Стадо лежало возле ольховника, коровы дремотно пережевывали жвачку. Косульников тоже по-царски развалился на плаще, пускает в небо сизые колечки дыма. В изголовье у него — транзисторный приемник: по «Маяку» передают музыку, здесь, в поле, она кажется необычной, дивной — коровы и те вроде бы заслушались.

Ребята завидуют пастуху, потому что в его распоряжении находится верховая лошадь Зорька. Вон, оседланная, пасется вместе со стадом, коровы привыкли к ней, и она — к ним.

— Здравствуй, дядя Федя!

— Здорово, орлы! — Косульников перевернулся на живот, подпер руками щетинистый подбородок. — Садитесь да хвастайте. Каникулы; значит, теперь? Хорошее дело.

Скучно ему целый день одному в поле — приветливо щурит светло-голубые, как будто выцветшие на солнце глаза.

— Купаться, что ли, собрались?

— Не-е, мы просто так… Верхом хочется прокатиться, — простодушно признался Санька. — Можно, дядя Федя?

— Можно, только с уговором; я подремлю часок, а вы посмотрите за коровами.

— Ладно!

— Чур, я первый! — опередил Валерка.

Пусть первый так первый, все равно не умеет ездить, притряхивается, как куль с овсом. Полной рысью ему ни за что не проскакать — свалится. Санька помог Валерке забраться в седло, хлопнул ладонью Зорьку и сам побежал вперегонки с лошадью. Валерка боялся понукнуть ее, словно окоченел, уцепившись за поводья, а Зорька — умница, трусила тихонечко, остерегаясь потерять неопытного седока.

— Сиди свободней, никуда не денешься! — подбадривал Федя. — Полетишь, дак на землю.

Санька едва дождался своей очереди. С бугорка сам забрался в седло, лихо присвистнул, толкая пятками в упругие Зорькины бока — сразу взяла вскачь. Грудь сдавил холодок азарта, как будто мчался в атаку, земля барабаном гудела под частыми копытами; небось со стороны лошадь казалась неукротимой, но Санька-то чувствовал, что Зорька слушается каждого его движения, он даже с уверенностью кавалериста покрутил над головой кулаком, вроде бы сверкающий клинок сжимала рука.

Ах, если бы заиметь свою лошадь! Вот такую, как Зорька, рыжевато-соловой масти, а грива и хвост почти белые, впрожелть. Ее Санька полюбил еще прошлым летом, когда научился ездить верхом: часто прибегал в поле к доброму Феде Косульникову.

Стадо по-прежнему не трогалось с места, пастуха сморил сон. Ребята решили купать Зорьку. Она обрадовалась, когда сняли седло, встряхнулась, вздрогнула всей кожей и сама зашла на песчаную отмель. Стали плескать на нее пригоршнями воду, отпугивая появившихся слепней; Зорька стояла смирно, ей нравилось купаться, только изредка ударяла копытом по воде, словно озорничая. Потом в глубину ее завели — переплывала через реку вместе с ними.

Вода в Талице, что стекло: можно попить, можно нырять с открытыми глазами. По всему дну — белый промытый песок, и всю реку насквозь видно. Устанешь плавать, перевернешься на спину да чуточку шевелишь ладошками, как рыба плавниками, и несет течением будто с пологой горы, медленно поворачиваются ольховые берега, а в них широко разлилась другая река, небесная, и заметно, как верховой ветер сдувает с ее поверхности легкую пену облачков. И кругом — безгранично щедрое солнце, каким оно бывает лишь в июне…

Совсем забыли про коров, опомнились, когда услышали суматошный крик Косульникова:

— Куда вас, окаянных, запропастило с лошадью-то? Коровы в рожь ушли! Э-эй!

Санька в одних трусах поскакал на неоседланной Зорьке помогать пастуху выгонять коров с поля. Федя бегал по ржи, хлопал длинной плетью, будто из ружья. Санька боялся, как бы не стеганул он вгорячах по голой спине. Не тронул, а ругался вовсю:

— Я те, блудне, задам! Ишь, раздула пузо-то, волчье мясо! Э-э, пошли!.. Вот и понадейся на вас, приятелей! Кабы не проснулся, всю рожь потравили бы. Отвечай после. Где седло оставил?

— Вон Валерка тащит.

— Деятели! Купаться вздумали безо время! Живо слезай с лошади!

Оправдываться бесполезно. Провинились перед Косульниковым, пожалуй, больше не даст прокатиться на Зорьке. Сами виноваты.

Нехотя побрели вдоль закрайки ржи, измятой коровами. Стыдно было обернуться назад и встретиться взглядом с пастухом.

Глава пятая. Отцовский мотоцикл

Отец Санькин плотничает в Ермакове: село круглый год строится, новые улицы выбежали в поле, где раньше пахали. На работу он ездит на мотоцикле, а сегодня почему-то оставил его, видимо, уехал попутно с Валеркиным отцом: за ним присылают утром машину. Зато мотоцикла у Никитиных нет.

Старый «М-105» стоял в палисадничке у крыльца, давно искушая Саньку, но сперва нужно было сделать свою норму: ошкурить пятьдесят тычинок, чтобы вечером отец мог загородить еще одно звено тына. Пришлось звать на помощь Андрюшку, хватит ему баклуши бить — забавляется на пруду. Караси в эту пору плещутся у самого берега, хоть руками хватай.

— Иди сюда! — Санька поманил братишку пальцем. — Не все бездельничать, так и будешь за моей спиной всю жизнь маленьким прикидываться.

— Тебе велели, ты и делай.

— Ну хорошо, сейчас поеду на мотоцикле, посмотрю, что запоешь.

Вытирая мокрые ладошки о штаны, Андрюшка нехотя подошел к тыну! Губы выпятил, насупленный, лобастый, как бычок.

— Еще попробуй завести.

— Это не твоя забота. Держи вот, — подал Андрюшке тычинку.

Сам Санька ошкуривал тычинки дедовым охотничьим топориком, а братишка — просто руками: кора отстает легко, сок под ней. От этого соку ладони становятся черными, смолисто-липкими. Солнце, обходя вокруг дома, добирается до скамеечки у крыльца, скоро выманит оно дедушку, лучше уехать до той поры, а то дождешься лишней ругани. Осталось подготовить несколько тычинок.

— Доделывай! — уже приказал Санька брату. — Я пока заводить буду.

Он долго дергает ногой заводную педаль, мотоцикл молчит, как упрямое существо, послушное только хозяину. Санька про себя и бранил его и умолял самыми ласковыми словами, рубашка взмокла от переживания. Отвинтил крышку бачка, подергал его — есть бензин. В чем же загвоздка? Стоп! Кажется, нашел. Отец специально снял головку со свечи, чтобы не заводилось. Качнем еще… Вздрогнул, отозвался мотор, словно кот мурлыкнул, а со второго раза взял во весь голос, пулеметной очередью.

Андрюшка спешит, так и рвет кору с тычинок, настороженно поглядывая за братом: как бы не улизнул один, но Санька великодушно подрулил к нему, кивнул назад: дескать, садись. Отбросив тычинку, Андрюшка прыгнул на седло, прижался к разгоряченной спине брата, теперь только давай побольше скорости, жаль, что Санька не умеет пока ездить, как отец.

Они сначала тихо едут деревней, притряхиваясь на березовых корнях; Саньке хочется в этот момент встретить Ленку Киселеву, специально проехал возле ее дома, украдчиво скользнув взглядом по окнам, — нигде не видно. Ну не беда, все лето впереди.

Мотоцикл сам катится под уклон от гумна Чебоковых к полю, тропинка утоптана плотно, ровная и белая, как половица; Санька берет ручку газа на себя, прибавляет скорость, щекотливый ветерок забирается под рубашку, все приходит в движение — зелеными волнами раздвигается в обе стороны рожь, бегут в обгон перелески, солнышко прыгает над ними, как футбольный мяч. Санька весь напрягается, будто теперь уже не суметь остановиться, поэтому и не выезжает пока на большак, где лихо пылят машины. Здесь ничто не мешает, и полетишь, так во ржи не так ушибешься.