Галина Черноголовина - Хрустальный лес Страница 5

Ах!! — рухнул тяжёлый ствол на землю.

Ах!! — отдалось по всему лесу, прокатилось по сопке и замерло где-то вдали.

— Что, здорово испугался? — засмеялся дядя Семён, ставя пилу на землю.

Гриша непонимающе смотрел на него: свалить такой огромный кедр и смеяться после этого!..

Дядя Семён понял его состояние по-своему.

— Ты не бойся, — сказал он. — Я же рассчитываю. До тебя даже сучок не долетит. Теперь перейди вон туда.

В каком-то оцепенении Гриша наблюдал, как один за другим падают красавцы кедры. Это напоминало гигантскую жатву, только если жнут хлеб, знаешь, что поле на следующий год снова заколосится, а здесь, чтобы снова выросли такие деревья, нужны долгие годы…

— Пока хватит! — опустил пилу дядя Семён. — Теперь я буду вершины и козырьки опиливать, а ты можешь шишки собирать. Иди сюда, вот здесь много.

Дорогу Грише преграждало поваленное дерево. Лежащий ствол был ему по грудь, обходить было далеко, он с трудом перелез через дерево и подошел к вершине другого кедра, возле которого стоял дядя Семён. Лесной великан бессильно лежал на снегу, разметав свои ветви с длинными тёмно-зелёными иглами хвои. Тяжёлый смолистый запах стоял вокруг, и Грише вдруг отчётливо вспомнился тот далёкий день, когда хоронили отца: гроб был убран хвоей и в комнате пахло точно так же, как сейчас в тайге, возле этих кедров, поваленных дядей Семёном.

— Ну, чего же ты? Смотри, сколько шишек! Собирай.

Шишки росли пучками на ветках, они были большие, тяжёлые, на искусно загнутых зеленовато-коричневых чешуйках проступала твёрдыми каплями прозрачная смола.

Гриша, вяло обрывал шишки и клал их в мешок. Грызть орехи совсем не хотелось. День уже не казался таким ярким и радостным, как утром. И даже на дядю Семёна он смотрел с какой-то неприязнью.

Подошёл трактор, стволы прикрепили стальным тросом и потащили вниз по склону сопки. Солнце поднялось уже высоко, и здесь, на южном склоне, было очень тепло. Дядя Семён давно сбросил телогрейку и теперь работал в одном шерстяном свитере; на лопатках у него проступили тёмные пятна пота.

— Обедать! — сказал дядя Семён, посмотрев на часы.

Он отпилил от лежавшего неподалёку сухого дерева два чурбака и подкатил их к широкому, как стол, пню со свежей розоватой сердцевиной.

— Столовая открыта, — пошутил он. — Прошу вас, Григорий Петрович.

Гриша даже не улыбнулся его шутке. Не обрадовался он и когда дядя Семён, после того как поели, выложил на пень плитку шоколада «Спорт».

«Кедры повалил, а теперь шоколадом угощает», — неприязненно подумал Гриша и отодвинул плитку:

— Не хочу, спасибо…

— Да что с тобой? — не на шутку встревожился дядя Семён. — Обиделся, что ли? Ну-ка, посмотри на меня.

Но Гриша не смог посмотреть. Он с ужасом почувствовал, что у него на глаза набегают слёзы; он шмыгнул носом и отвернулся.

— Кедров жалко, — наконец выговорил мальчуган. — Росли, росли, а теперь…

— Что теперь?

— Ну, погибли…

— Это ты зря, Гриша, — серьёзно заговорил дядя Семён. — Ты думаешь, они погибли? Нет, они ещё долго жить будут. Видел, на реке лес приготовлен для сплава? Вот тронется лёд, и поплывут брёвна вниз по реке, на лесокомбинат. Разойдутся наши кедры по всей стране. Посмотри-ка вверх…

Гриша непонимающе поднял голову. Высоко в голубом небе тянулась тонкая белая полоса — её оставлял с трудом различимый реактивный самолёт.

— Даже когда строили этот самолёт, понадобилось дерево кедра. А дома́, а пароходы? Везде служит людям кедр, и долго служит. А представь себе, остались бы эти кедры здесь… Ну, постояли бы ещё несколько десятков, может, сотню лет, а потом рухнули бы без проку, без пользы, как вот эти сухие, мёртвые деревья, которые кругом валяются. Конечно, ты думаешь: «Вот какой дядя Семён безжалостный, столько кедров повалил, и хоть бы что…» Нет, Гриша, и я лес жалею. И не так жалко мне эти большие кедры, как молодые подростки. Сколько их при валке да трелёвке погибает, смотреть больно… А ведь если молодые деревья не будут подрастать, за полсотни лет не станет у нас в тайге кедра.

— Как же тогда, дядя Семён?

— Вот и я много думал об этом, Гриша. С товарищами советовался, учёным людям писал… Ты знаешь, где Рыбачья протока?

— Знаю.

— Ну вот, лес там несколько лет назад ещё вырубили. А прошлой весной посеяла там наша бригада семена кедра…

— И взошли, дядя Семён?

— Взошли. Нынче думаем ещё на одном участке посеять. Я не сказал тебе: орехи из шишек, которые ты собираешь, нам для посева пригодятся. Ну, брат, отдохнули — пора и за работу.

В солнечный июньский день лёгкая моторная лодка поднималась вверх по Рыбачьей протоке. В ней сидели Гриша и дядя Семён.

В тихой воде отражалось голубое небо, зелёные сопки. А позади лодки разбегались от винта волны, раскачивая высокую траву и кусты тальника, росшие из воды у берега.

Моторка причалила. Дядя Семён и Гриша вышли на берег. Трудно было представить себе, что на этом пологом склоне, залитом солнцем, не так давно стояли великаны деревья. От прежней тайги остались только кусты лещины, рябинолистника; попадалась аралия, жимолость. Как прежде, приходилось то и дело отводить рукой лианы винограда, лимонника, актинидии. Воздух был напоён густым запахом трав, разомлевших на солнце.

Дядя Семён остановился возле колышка:

— Здесь начало! Смотри, Гриша…

Под кустом аралии, пышно и надменно раскинувшей свои широкие гладкие листья, рос малютка кедр. Сейчас он был ещё слаб и беззащитен, но иглы хвои на его веточках были такие же длинные, как у взрослых кедров, и храбро топорщились в разные стороны, словно антенны у спутника, который Гриша видел на картинке.

— Дядя Семён, а может быть, аралия ему мешает?

— Нет, Гриша, маленькому кедру на первых порах тень необходима. Вот подожди, наберёт он силу, тогда ему ничего не страшно будет. А траву лишнюю придётся выкосить и землю подрыхлить. Завтра на катере сюда всей бригадой приедем.

— Дядя Семён, можно и мне с ребятами?

— Конечно.

Они долго бродили по участку. Гриша бережно трогал лапки маленьких деревцев, а в мечтах уже видел над собой вершины новых кедров, ещё могучей, ещё прекрасней прежних.

Хрустальный лес

Пекла бабушка оладьи. Сняла последние со сковородки, глядь — а на дне миски ещё маленько теста осталось; соскребла его бабушка ложкой да шлёп на середину сковородки — не пропадать же добру. И получился оладушек, маленький, кругленький, с двумя дырочками, будто чей носик торчит, того и гляди, зашмыгает. Только носик, а больше ничего…

— А если вот эдак? — улыбнулась бабушка и разложила на тарелке вокруг оладушка два лесных коричневых орешка, пару лепестков шиповника да ягодку клюквинку.

— Ты чего это, старая, забавляешься? — удивился дед.

— Да вот мечтаю: была бы у нас внучка эдакая: глазки, как орешки, щёчки, как цветочки, а ротик, как клюквинка.

Не успел дед засмеяться над бабушкой, глядь — а тарелка-то пустая… И стоит в дверях девочка: глазёнки карие, как лесные орешки спелые; щёчки — ни дать ни взять, цветы шиповника и рот точно клюквинка. Шмыгнула девочка маленьким носиком, а потом как запрыгает!.. И назвали девочку Катя-попрыгунья…

Эту историю Кате Жданкиной её бабушка поведала, Катя подружкам рассказала, а подружки смеются и говорят, что это сказка.

Может, и сказка, только почему же тогда, если пойдёт Катя в лесок, что за селом, орехи собирать, все орешки так и просятся к ней в руки, так и выглядывают из-под резных листочков. У подружек ещё только уголки мешочков набьются, а Катин мешочек завязывать пора…

А попросится Катенька с бабушкой за клюквой, так берестяные корзиночки — чумашки — у неё мигом до краёв полнятся, будто ягоды сами к Кате в чумашку прыгают.

— Эдак, эдак, — смеётся бабушка. — Родню чуют…

И букеты с лугов Катя приносит домой всегда такие красивые, такие душистые, что пчёлы со всего села слетаются, вьются над цветами, а Катю не трогают.

Нынче Катя в школу пошла, некогда ей стало по лугам да по лесочкам бегать. Учительница ей понравилась. Молодая, весёлая. Антониной Ивановной зовут. Платье на учительнице всё в цветах, как луг в июне. Засмотрелась Катя на цветы и даже не поняла, что ей пора садиться, ведь все ребята уже сели. Антонина Ивановна взяла Катю легонько за руку и сказала:

— Будешь вот за этой партой сидеть.

За партой уже сидел один мальчик. Волосы у него были белые, кудрявые, а лицо и руки загорелые-загорелые. Уж на что Катя всё лето на солнышке была, и то не такая смуглая. Улыбнулась она мальчику, а тот даже и не смотрит на неё, сложил руки на парте и глаз с учительницы не сводит: куда Антонина Ивановна, туда и он глазами. «Наверно, ему тоже платье нравится», — подумала Катя. Сидела, сидела, потом толкнула мальчика в бок и сказала: