Михаил Коршунов - Воскресный день Страница 5

Люся вернулась с двумя простыми вафельными стаканчиками.

— Тебе не надо, — сказала Николаю Ивановичу, — простудишься.

— Ты сама, пожалуйста, но простудись.

— За меня не волнуйся, я удивительно сильная. Может, все-таки будешь? — протянула стаканчик.

— Ешь, — сказал Николай Иванович. — Я покормлю Пеле.

Люся принялась за стаканчик, а Николай Иванович часть мороженого на круглой бумажке, которой был закрыт стаканчик, дал Футболисту, положил перед ним на землю и сам все-таки начал есть остальное. Хотелось не отставать от Люськи. Мороженое зимой на улице он не ел с тех пор, когда жил под кличкой Коноплястый. Мимо двигалась старуха в ржавой шубе с высоким тяжелым воротником, прикрытым сверху бархатной, как тазик, шляпкой. Старуха в просвет воротника, как сквозь амбразуру, прогремела:

— Непозволительно кормить ребенка мороженым зимой.

«Так и знал», — подумал Николай Иванович и в ответ вежливо приподнял шляпу.

— Ребенок не собака, — последовало из амбразуры, и шуба двинулась прочь.

Николай Иванович смутился, Люська не дрогнула, только сказала:

— Старух не терплю.

— Нехорошо, Люся.

— Бабушек люблю. А старики добрее, не замечал?

— Я потрясающе добрый, — сказал Николай Иванович.

— Ты не старик, теперь все наоборот, я говорила. — Это была явная не прикрытая ничем уступка Николаю Ивановичу. — Купим джинсовый костюм.

— Кому?

— Тебе, когда потеплеет. Наклонись.

Николай Иванович наклонился. Люська сняла с него шляпу и примерила ему свою полосатую кепку.

— Пожалуй, слишком. — И нахлобучила снова шляпу. — Я над этим еще подумаю.

— Но…

— Со шляпой расстанешься — она мешает тебе жить.

— Я ношу ее всю жизнь.

— Всю жизнь и мешала.

Капли мороженого упали Николаю Ивановичу на пальто. Николай Иванович уже мечтал избавиться от стаканчика, в растерянности вертел его в пальцах. Подставил Пеле. Футболист сунул в стаканчик язык, подождал, пока стаканчик приклеется, и легко отправил в рот. Дрожь от удовольствия пробежала по хребту Футболиста и подняла шерсть на хвосте, будто траву ветерком.

— Ты не умеешь есть мороженое на улице, — сказала Люся и свой стаканчик тоже подставила Пеле, чтобы он насладился. Варежкой начала очищать пальто Николая Ивановича. — Ты как маленький, погляди на себя.

Николай Иванович застенчиво переминался и сделал движение вперед-назад головой, тоже от застенчивости. Люся закончила вытирать пальто, отошла, поглядела — чистое…

— Надо, чтобы между твоим животом и стаканчиком было расстояние, тогда капли будут падать не на тебя, а на мостовую.

Николай Иванович кивнул, он понял.

— Может, ты живот отрастил? Нет? Как у тебя с мускулами? Крепкие? Гиря у тебя есть?

— Гиря? — испугался Николай Иванович. — Какая?

— Пудовая…

— Что-о? — у Николая Ивановича глаза полезли на лоб.

— Ты должен быть сильным, но не толстым. Улавливаешь разницу?

— Улавливаю…

Николай Иванович никогда не был сильным, но и толстым не был.

— Нельзя как-нибудь без нее? — робко спросил Николай Иванович.

— Без гири нельзя.

«Так что же это? — в отчаянии подумал Николай Иванович. — Гиря и адское каратэ сразу!» Но решил промолчать и не напоминать, хотя бы о каратэ. Тем более, Люська, к счастью, отвлеклась: ее внимание переключилось на витрину, в которой были выставлены раскрашенные дамы — манекены.

Люська сощурилась, ногу поставила за ногу: мечтала, забыв о гирях. Николай Иванович и Пеле ждали. А куда спешить? Дамы в витрине были в длинных платьях, в сверкающих ожерельях и серьгах, в прическах, таинственно, серебристо улыбались.

— Нравятся? — спросила Люська, не оборачиваясь и не отрываясь от витрины.

— Кто? Они? Ну, если…

Люська не выслушала ответа.

— Когда вырасту — буду красивой.

— Ты красивая.

— Нет. Только для своего возраста.

— Почему?

— Мне еще не разрешают пользоваться гримом, как ты не понимаешь! — она сверкнула глазами в его сторону.

— Тебе это не надо.

— Надо. Хочу, чтобы на меня все смотрели, как на них.

Вот откуда красный шарф, полосатая кепка, вишни на застежках-«молниях», собачка на поводке.

— Знаешь, как это называется? Тщеславием.

— Ты ничего не понимаешь в женщинах.

— Я? — Николай Иванович растерялся.

— Да. Ты. Иначе бы ты женился.

Люська почувствовала, что обидела, нахмурилась, недовольная собой.

— Извини.

Они оставили витрину и пошли. Как ни странно, на этот раз первым шел Пеле, за ним — Люся и последним — Николай Иванович. Он смотрел на Люсю и понимал, что она переживает, и он тут же пожалел ее и простил, догнал, пошел рядом. Люська сказала:

— Я очень прямолинейная. Мне все говорят. Трой не обижается. Кирюша ранимый. Его надо тренировать, чтобы закалился. Ты ранимый?

Он ранимый, или просто несчастный, или просто никакой?

— Я тоже буду закаливаться, — сказал Николай Иванович.

— Обижаться не будешь?

Или они с Люсей быстро шли, или Пеле совсем не шел, но он оказался уже сзади.

— Не буду обижаться.

— Я не тщеславная, — сказала Люська. — Я очень целеустремленная. Разница, верно? — Люська засмеялась. — Пойдем в кино — я давно хотела посмотреть «Доску».

— Какую доску?

— Английская кинокомедия про доску. Ты любишь фильмы о чудаках?

— Люблю.

— Я тоже.

— Чудаки всегда веселые.

— И умные, — добавила Люська, — потому что им ничего не надо. — Люська засмеялась: — Кроме шоколада!

Николай Иванович серьезно посмотрел на Люську: или она все понимает, или сказала все это случайно.

— Как же мы пойдем?

— А что?

— А этот… — Николай Иванович показал на Пеле.

— Спрячешь под пальто. Пронесешь мимо билетерши. В зале я у тебя его возьму. Купи места у стенки, над кассой висит план.

Николай Иванович купил билеты у стены. Перед входом в кинотеатр Люся заставила его расстегнуть пальто, взять Футболиста и спрятать на груди. В толпе был Адидас, он тоже собирался идти в кино. Люська подлетела к нему. Адидас отшатнулся и загородился сумкой.

— Ходи с мамой, если боишься!

Билетершу миновали, как говорится, без сучка и задоринки. Пеле сидел под пальто. Даже в буфет проникли, где Люся выпила воды: ей хотелось после мороженого пить. Футболист безмолвствовал — знал дело. Люська небось выучила. Она кого угодно и чему угодно выучит. Прошли в зрительный зал, заняли места. Когда погас свет, Люся взяла Футболиста у Николая Ивановича и посадила под свое кресло у стенки. Все предусмотрела. Конспиратор. Пеле тут же погрузился в сон: его основное занятие. Вывалилась лапа, Люська задвинула ее ногой.

Начали смотреть фильм. Двое несли доску через город, которая всем, конечно, мешала — то она оказывалась у открытых дверей в автофургон и по ней влетали в автофургон велогонщики, то мешала людям переходить улицу, то всовывалась в открытое окно в квартиру, где женщина гладила белье, и женщина ставила утюг на эту доску, и доска тут же исчезала с горячим утюгом и всовывалась уже в другое окно, где совсем другая женщина, не глядя, протягивала руку и, думая, что берет телефонную трубку, на самом деле брала горячий утюг.

Зал изнывал от смеха. Люська подталкивала Николая Ивановича, чтобы и он изнывал, не стеснялся. Николай Иванович перестал стесняться и тоже начал изнывать, но все же изредка прикрывал рот шляпой, стеснялся. На экране появилась собака, английская, и залаяла.

И тут случилось непредвиденное: из-под Люськиного кресла раздался ответный лай и при этом Пеле еще громко стукался головой о сиденье — крепкая голова, ничего не скажешь. Собака на экране давно замолчала, а Пеле не успокаивался, самоутверждался.

Часть зала повернулась по направлению к Люсе и Николаю Ивановичу. Многие опять изнывали от смеха, но только не над тем, что происходило на экране, а теперь над событиями внутри зала.

— Пеле, не горячись. — Люся взяла Футболиста на колени и заткнула ему пасть варежками.

Николай Иванович представил размер скандала: по направлению к ним устремилась билетерша. Люся быстро сняла с себя куртку и набросила на Пеле, сверху прикрыла шляпой Николая Ивановича.

Билетерша была уже где-то рядом. Зал успокоился, и наступила тишина, тем более что на экране двое опять спокойненько несли доску на плечах и за ними пока что спокойненько наблюдал английский полицейский в высокой каске с маленькими козыречками спереди и сзади. Прозвучал сердитый голос билетерши:

— Кто здесь лаял?

Николай Иванович сидел совсем еще не закаленный, а Люся как ни в чем не бывало смотрела за действиями доски, потому что с доской на экране тоже назревал скандал.

— Я спрашиваю, кто здесь лаял? — билетерша стояла в проходе перед Люсей. Зрители по соседству с Николаем Ивановичем и Люсей молчали, не выдавали их.