Всеволод Нестойко - Незнакомец из тринадцатой квартирыНезнакомец из тринадцатой квартиры, или Похитители ищут потерпевшего… Страница 5

История с Кнышем и Бурмилом закончилась нашей победой. Мы ходили героями, и Ява несколько раз полушутя, полусерьезно закидывал удочку — написать Вальке письмо. «Тьфу! — сказал я. — Да ты что, спятил?! Я вот, когда в лагере, домой-то пишу редко, а ты хочешь…» Один Ява написать не отваживался. Боялся ошибок наделать. Переэкзаменовка-то у него была как раз по языку. Так с письмом ничего и не вышло. Но адрес Ява сберег. Он прятал его на чердаке, и я однажды видел — он перечитывал его как какое-нибудь письмо. Только я ему ничего не сказал…

А когда мы ехали в Киев, я знал, что рано или поздно Ява заведет разговор про Вальку. Но я не думал, что так скоро. И если бы не моя провинность в приключении с корытом, я бы, наверно, так быстро не сдался. Но теперь я обрадовался, что Ява забыл про словесный портрет и милицию, и решил уступить.

— Чего скис? — говорю. — Смотри веселей! Конечно, интересно было бы встретиться и с Игорем и с Сашкой-штурманом, и с Валькой. Они бы нам Киев знаешь как показали! Какой там у Вальки адрес? Я раньше помнил… Улица какого-то восстания?..

— Январского… — буркнул Ява.

— Тю! Да это ж она и есть! Тут возле метро начинается и тянется туда, где Лавра. Айда!

Ява криво улыбнулся.

Глава III. Ява спешит на свидание. Ухо

Через несколько минут мы уже были в Валькином доме. Стали искать квартиру — нету! Все здание обошли… На самом верхнем этаже последняя квартира — восемнадцатая, а нам нужна двадцать пятая. Что такое?! Неужели обманула Валька, подшутила, выдуманный адрес дала?.. На Яву было больно смотреть — такой у него был вид. Наконец я решился спросить у какой-то бабуси. Оказалось, есть двадцать пятая, только во дворе, в так называемом флигеле.

— Выдумали какой-то флигель-мигель. Только с панталыку сбивают, — притворно сердясь, бурчал повеселевший Ява.

И в самом деле, во дворе стоял точно такой же, как и с улицы, большой шестиэтажный дом. И что его флигелем назвали?!

Когда мы входили в парадное, я заметил, как Ява, проходя мимо старинных стеклянных дверей, на миг задержался, глянул на свое отражение в стекле и пригладил рукой чуб. Я сделал вид, что не вижу.

На третьем этаже мы легко отыскали двадцать пятую квартиру. На дверях несколько кнопок от электрических звонков — наверно, в квартире много соседей. На лестнице полутемно, и мы встаем на цыпочки, чтобы прочесть надписи под кнопками. Вот… «Малиновским звонить один раз»! Это и есть. Валькина фамилия Малиновская. Точно.

— Звони, — шепчет Ява.

— Ты звони, — шепчу я и неизвестно отчего чувствую холодок в животе.

— Да позвони! Ну ты же выше, тебе удобней, — хитрит Ява.

— Тебе адрес давали — ты и звони! — не сдаюсь я.

— А ну тебя! — сердито шепчет Ява и решительно нажимает на кнопку. За дверями дребезжит звонок.

Ява отскакивает и прячется за мою спину. А мне очень надо! Я тоже отскакиваю в сторону и стараюсь выпихнуть Яву вперед.

И тут случилось что-то невероятное. Из-за выступа стены, как призрак, вынырнул кто-то огромный и здоровенной ручищей схватил Яву за ухо. В то же мгновение хриплый голос так загремел на всю лестницу, что эхо вприпрыжку поскакало вниз по ступенькам.

— Ага! Попался! Попался наконец!

Не говорю уж про Яву, которого трепали за ухо, я и сам-то от неожиданности прирос к месту и не мог шевельнуться.

А грозный голос продолжал греметь:

— Так вот кто хулиганит! Вот кто звонит и убегает!.. А бедная бабушка должна бить старые ноги, попусту выходить открывать?! Вот мы сейчас с вами поговорим!

И тут же из-за дверей послышался звонкий Валькин голос:

— Кто там?

Ой-ой-ой! Я бросил на Яву панический взгляд. Ява собрал все силы и так отчаянно рванулся, что даже если бы ему пришлось оставить ухо в дядькиной руке, он все равно бы вырвался. Да что ухо! В тот момент Ява готов был отдать полголовы, даже полтуловища, только бы вырваться, убежать хоть с тем, что останется, подальше от Валькиных глаз.

Да вы сами подумайте: в первую минуту свидания, которого вы так ждали, ваша Валечка видит (боже ты мой!), что какой-то здоровенный громила держит вас за ухо, как паршивого щенка. А вы, склонивши голову, жалко висите на своем ухе, даже не касаясь земли. Вы, который столько мечтал о той торжественной, волнующей минуте, когда откроется дверь… Она станет на пороге, и вздрогнут от радостного удивления густые ресницы, и засияют очи, и вспыхнут румянцем щеки. И она скажет: «Ой!», а потом: «Ах!», а потом: «Здравствуй, здравствуй! Это ты? Как я рада!» И все будет так прекрасно…

А вместо этого…

Как выстреленные из пушки, мы прогрохотали по лестнице вниз, выскочили во двор, потом на улицу и целый квартал бежали что есть духу, не оглядываясь. И только когда убедились, что за нами никто не гонится, отдуваясь, перешли на шаг.

Мы шли не разбирая дороги, шли и молчали.

Из Явиных глаз бежали слезы. Он морщился и отворачивал от меня лицо. Но я все понимал. Это просто механически… Просто ухо каким-то образом связано с тем органом, который вырабатывает слезы. И если ухо сильно покрутить, то слезы потекут сами собой. И это не означает, что человек плачет. Ява никогда не плакал!

Ухо у Явы вспухло, увеличилось вдвое и пылало, как мак.

Конечно, с таким ухом снова пробиваться на свидание нечего было и думать.

Мы хорошо понимали, что случилось. Произошло ужасное недоразумение: видно, какой-то шалопут развлекался тем, что звонил в квартиры и убегал. А мужчина, случайно подойдя и заметив нашу мельтешню возле дверей после того, как мы позвонили, решил, что мы хулиганим. Мы понимали, что произошла ошибка, но нам от этого легче не было. Особенно Яве. И не столько из-за уха, сколько оттого, что с Валькой не встретился и теперь, кто знает, встретится ли вообще.

Я боялся, что он во всем будет обвинять меня: ведь если б я сразу позвонил, как он просил, и если б не стал его выпихивать вперед, может, ничего бы и не было. Но Ява проявил благородство, он ни о чем не говорил, только иногда смахивал слезы.

Мне хотелось его развеселить, но я долго не мог придумать, как это сделать. Наконец я сказал:

— Эх, подловить бы это хрюкало, из-за которого нам попало, и зазвонить бы ему в ухо так, чтоб у него отпала охота звонить куда не надо, чтоб у него три дня в башке звенело! Тогда бы знал, как шкодить. Эх бы я ему дал!..

Но мое отважное настроение на Яву не подействовало. Я сокрушенно вздохнул.

Мы прошли парками над кручей, перешли через мостик и вышли к кинотеатру «Днипро».

— Во! — радостно воскликнул я, как мореплаватель, который увидел землю. — Давай в кино сходим! Тетя же нам специально денег на это дала. Айда!

Но Ява, отвернувшись, угрюмо буркнул:

— Не хочу!

— Ну и зря, — сказал я. — Чем красоваться с таким ухом на людях, лучше часа полтора посидеть в темноте в кино. А за это время ухо станет нормальным.

Все так же не глядя на меня, Ява буркнул:

— Идем!

Я мигом бросился в кассу за билетами…

Смотрели мы «Семеро смелых» — героический фильм про полярников. В картине все время безумствовал буран, и герои, обвешанные с головы до ног ледяными сосульками, мужественно хекая, карабкались на ледяные горы, проваливались в снег и тащили друг друга на плечах. Это немного ободрило Яву. Когда мы вышли из кино, у него в глазах уже не было такой безнадежной грусти и отчаяния, как раньше, хотя ухо еще имело не очень хороший вид.

Я чувствовал в животе неприятную сосущую пустоту — хотелось есть, и я надеялся, что мы сейчас поедем домой. Но Ява и слышать об этом не хотел — боялся, что тетя начнет допытываться. Чудило! Легко ведь можно что-нибудь придумать: упал и ушибся, или в переполненном автобусе дверями прищемило, или еще что-нибудь. Разве мало несчастных случаев может произойти с человеком в таком большом городе, как Киев? Но переубедить Яву я не мог. Мы спустились вниз к Крещатику. У Владимирской горки, там, где павильон «Мороженое», Ява остановился. Осторожно взявшись рукой за ухо, он страдальчески глянул на меня и сказал:

— Если холодное приложить, может, и полегчало бы… А? Как думаешь?

Я потрогал у себя на груди и пожал плечами. Я знал, на что он намекает. Теткины деньги мы уже истратили на кино. Но у нас еще были деньги. У меня на груди в потайном кармане в подкладке лежала трешка. Мы копили ее целых полгода и возлагали на нее большие надежды. Договорились тратить ее только на что-нибудь уж очень интересное или на запретные удовольствия, на которые денег тетя не даст, — на полет над Киевом на вертолете или на фильм, на который дети до 16 лет не допускаются… А из-за того, что характер у Явы не такой серьезный, как у меня, и он может ухнуть эту трешку за полчаса, мы решили, что храниться она будет у меня и тратить ее будем только с общего согласия.

И вот Ява намекает, чтобы взять из трешки на мороженое. Мороженого и мне хочется, но мы ведь не на мороженое ее берегли… А Ява сегодня пострадал, вон как за ухо держится! И глаза у него, как у цуцика, которому прищемили хвост. Я вздыхаю и решительно направляюсь к павильону. Ява за мной. Садимся за столик и заказываем по сто граммов самого дешевого — сливочного. Подумаешь, тринадцать копеек порция! Не обеднеем…