Анастасия Перфильева - Лучик и звездолёт Страница 5

— А почему у него таблички нет? Отчего Ураганом прозвали? Он очень быстрый? — пугаясь собственной смелости, жадно спросил Женя.

— Ураганом прозвали потому, что коню имя так даётся: первую букву от матери берут, и чтобы от отца обязательно буква была, — ответил конюх. — Мать его Улыбкой звали… Красавица была, лебедь белая… За границу её, в Индию, продали. А табличку просто навесить не успели — в конюшню его недавно поставили.

— А потом куда? А раньше где был? — Женя уже не отрывался от денника, где стояло это серебряное чудо.

Но конюх не ответил.

Ворота конюшни отворились. Буян заворчал, вскочил с подстилки, но тут же лёг, вытянув лапы. Вошёл человек в клеёнчатом фартуке. Он держал в одной руке ящик с гвоздями и молотком, в другой — такую же полукруглую железину, о которую Женя вчера хотел чистить ноги — подкову.

— Всё в порядке? — спросил вошедший.

Конюх кивнул и стал поворачивать Гордого, заводить его задом наперёд. В проходе появился козёл. А из-за крайнего денника вдруг вышел, мягко перебирая лапками опилки, щуплый рыжий котёнок. Подошёл, дугой выгибая спину, к ноге Гордого, прижался, задрал хвост и, громко мурлыча, стал тереться о копыто, как любят, ласкаясь, тереться кошки о человека или о мебель.

— Ну и дурашка ты, Филя! — ласково обругал котёнка конюх. — Двинет тебя Гордый — один пшик останется.

Но конь, вероятно, угадывал у своей ноги маленькое живое существо. Замер неподвижно, не шелохнувшись, только осторожно косил вниз блестящим глазом.

Дня три спустя Женя сел писать Иринке письмо.

«Здравствуй, Ира!» — вывел он старательно печатными буквами. И отложил карандаш. Отец сидел за столом напротив, поглядывая в прислонённое к стакану зеркальце, брился.

— Папа, — сказал Женя, — у тебя есть ещё бумага? Большая. Дай, пожалуйста.

— Что, письмо кому-нибудь задумал писать? Маме бы неплохо!

— Я маме тоже напишу. Сперва мне порисовать надо.

— Надо? Любопытно. И что же именно ты собираешься рисовать?

— Ирке обещал. Про всё, что здесь. В заводе…

— Занятно. — Отец надул щёку, подпер языком и задвигал бритвой. — М-м-м… Вон, возьми там, в портфеле. Да, кстати: твоя Ирка сейчас, наверно, уже фью!..

— Как — фью? — удивился Женя.

— Они с Иваном, должно быть, где-то за границей, на конгрессе метеорологов. — Отец тщательно скоблил подбородок. — Молодец Иван, не боится таскать с собой девчонку! Ничего, пусть приучается видеть большой мир…

Женя внимательно дослушал отца. Достал и принёс из портфеля новый лист бумаги. Отец добрился и, крикнув с порога:

— Там в печке тебе суп и картошка печёная!.. — ушёл.

А Женя, сидя с коленками на стуле, рисовал и рисовал. Поймёт ли его Иринка? Он будет очень стараться, поймёт!

Вот эти квадратики будут левады. Длинные прямоугольники с крошечными окнами — конюшни, восемь штук. Кружок малый — манеж. Круг большой, продолговатый — ипподром. А размалёванные найденным в собственном кармане огрызком зелёного карандаша зигзаги и загогулины вокруг — лес, лес и лес. В лесу есть пруд. Женя успел уже сбегать к нему. Пруд будет вроде зелёной кляксы. Надо ещё нарисовать речку, куда водят лошадей на водопой, пастбище, где они гуляют, соседнюю деревню Матвейки. Речку можно тоже загогулиной, только чёрной; поле — точками, колхоз — крестиками… Получилось чудесно! Разве непонятно? Ясно и точно, как на карте.

У Жени затекли ноги.

Он с трудом слез со стула, попрыгал, пальцы закололо тысячью иголок. Когда перестало колоть, сел опять за стол.

Теперь самое главное. Для этого главного Женя оставил обратную сторону листа. Он перевернул его, разгладил…

Здесь он изобразит свою любимую конюшню. Ту, где стоят снежный красавец Ураган и великолепный конь Гордый. Имя-то какое — Гордый! Ту, где живут Буян, котёнок Филька — Филимон и даже шелудивый козёл Борька. Конечно, другие конюшни тоже интересные, в них замечательные рысаки.

Но таких, как Ураган и Гордый, нет больше ни в одной, ни в одной!..

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Иринка действительно не успела получить Жениного письма.

В то самое время, когда он так старательно рисовал его, Иринка, уткнувшись носом в оконное стекло, лежала на верхней полке в купе скорого поезда, и он мчал её всё дальше и дальше от Жени.

Поезд летел вперёд, конечно, медленнее ракеты, но очень быстро. Уже подъезжали к пограничной станции.

Иван Васильевич сидел за столиком у окна и опять читал журнал, делая в нём пометки.

Иринка сказала сверху:

— Папа, ой, папочка! Смотри, гор больше нету. И я вижу дома… Наверно, уже скоро граница? А это что? Велосипеды под крышей. Как виноград!

И правда. Показалось здание станции, возле него что-то вроде навеса. А под крышей столбы с крючьями, на которых висели велосипеды.

— Железнодорожники, пограничники на работу приезжают и оставляют, — объяснил Иван Васильевич.

Поезд пошёл тише, тише… В купе постучали. Вошли два таких чудесных, бравых советских пограничника, что у Иринки дух захватило. Они были в новеньких гимнастёрках, затянутых ремнями, в ярко-зелёных фуражках, в начищенных сапогах…

— Попросим документы, — козырнули оба.

Поезд ждал у станции долго. Иван Васильевич успел побывать в таможне. Иринка, стоя на подножке, помахала уходившим пограничникам рукой — они помахали в ответ. Было очень тепло. Дул ветерок, близко в поле стрекотали кузнечики.

Мимо вагона прошли женщина и девочка. На девочке была шапочка с красным перышком, на ногах белые чулки с кисточками. Иринка помахала и девочке.

Поезд тронулся и тихо поехал вдоль узкого свежераспаханного поля.

— Папа, — спросила Иринка, — зачем с той и этой стороны столбы полосатые?

— Ничейная земля. С той стороны — наша, советская, с этой уже не наша.

— А зачем землю нарыли? Чтобы, если шпионы придут, следы увидеть?

— Ну, из этой страны к нам шпионы не придут!.. — засмеялся отец. — Здесь живут наши Друзья.

И снова вошли пограничники. Такие же молодые, нарядные, только в незнакомой форме.

— По-прошу до-кументы, — сказал один очень чётко.

Потом все пассажиры вышли из поезда. Отец нёс чемодан, Иринка — большую жёлтую сумку, в которую Александра Петровна напихала-таки пирожков, точно в их поезде не было вагона-ресторана!

Пришлось пересесть на другой поезд, местный. Он был странный: купе с полукруглым потолком, тесное-претесное, полки в три ряда. Иринка залезла, конечно, на верхнюю, легла свободно. А напротив лёг незнакомый военный, согнув ноги, — иначе не помещался. Тут поезд страшно закачало и замотало. Казалось, вот-вот вагон оторвётся. Громыхая и подскакивая, он летел вперёд, и всё летело навстречу: дома с красными крышами, мост через реку, жёлтый грузовичок, виноградники, церкви…

Наконец приехали. Совсем.

Вокзал был огромный, серый, мрачный. Люди в плащах, с зонтиками быстро и молча шли куда-то. Подхватили Иринку с отцом в общий поток и вынесли на площадь, где стеной стояли машины. У себя в городе Иринка и Женя давно научились различать «Волги», «Победы». Здесь Иринка не могла угадать ни одной. Громко вскрикнула, увидев пробиравшийся по площади малиновый «Москвич».

— Ты что? — испугался Иван Васильевич.

— Папа, наш! Смотри, наш!

К ним подошёл мужчина в шляпе, поклонился и сказал:

— Приветствую вас, товарищ Лузгин.

Сели в машину, большую и чёрную, как рояль, и поехали в гостиницу. Города Иринка разглядеть не успевала: всё время их загораживали другие машины. Только один раз мелькнул высокий дом с острой крышей и перед ним памятник: каменный человек на каменной лошади…

В гостинице, пока отец оформлял документы, Иринка ждала, провалившись в глубоком, как нора, кресле. Вместе с ключом от номера отец принёс пачку цветных наклеек — вот откуда у него было их столько на чемодане, наверно, всюду дарили на память!

Лифт распахнул важный лифтёр. В пустом длинном коридоре с трудом разыскали свой номер. Свой! Уф!.. Иринка от удовольствия повалилась на кровать.

— Устала? — сказал Иван Васильевич. — Ничего. Мы с тобой, Ириша, в ресторан, пожалуй, не пойдём. Закусим кулинарией Александры Петровны здесь. Согласна?

Иринка закивала.

— После этого я на часок уеду, а ты отдыхай. На улицу одна ни-ни. В общем, отдыхай и готовься: вечером будем показывать плёнки, диапозитивы, ну, да ты знаешь что…

Иринка кивнула раз десять. Она так ждала этих слов!..

Иван Васильевич переоделся и ушёл. На столике лежали покрытые салфеткой пирожки, из пластмассового мешочка торчала куриная нога. В дверь постучали.

— Входите, не заперто! — крикнула Иринка, как это всегда делал отец.

— Наздар! Теши ме же вас познавам![1] — сказала вошедшая женщина в белой кофточке, с высокой чудной причёской.