Наталия Роллечек - Деревянные четки Страница 51

– А ты? – обратилась монахиня к Сабине.

– Я еще нет, но думаю о нем.

– Помните. Меня вы можете обмануть, но ока божьего – никогда!

Мы размышляли над тем, какое искупление взяли на себя обе наши "святые", когда в прачечную влетела разгневанная Зоська.

– Вот свинья! – заорала она еще с порога. – Представьте себе, Сабина попросилась у сестры Алоизы натирать полы! Это – ее искупление! Ну, и сестра Алоиза приняла ее. А теперь Сабина обжирается хлебом, потому что в детском садике еще со вчерашнего дня оставалось много кусков.

– А Йоаська?

– Эта совсем с ума сошла. Заперлась в хлеве и сидит там. Я стучалась, стучалась, но она даже голоса не подала. О чем она думает?

– Лучше бы в искупление вины чулки малышкам выстирала. Целый тюк их лежит уже неделю, – вздохнула какая-то из девушек.

Йоася появилась за столом во время ужина. Она сидела, неестественно выпрямившись, двигалась неловко, словно какой-то физический недостаток ограничивал свободу ее движений. И вообще это была уже не та Йоася – от веселости, резвости в ней и следа не осталось. На ее побледневшем лице теперь всегда было написано кислое выражение, а под опущенными глазами красовались огромные синяки. Пушистые некогда косы она связала в один пучок, который как-то странно торчал у нее сзади, оттопырив даже платье. Проходя по коридору, она не подпрыгивала, как раньше, на одной ноге, а плелась медленно, важно. И эту теперешнюю Йоасю мы ненавидели всем сердцем. Йоаська это чувствовала и со слезами на глазах обещала нам исправиться. Но стоило только показаться поблизости сестре Модесте, которая спрашивала ее вкрадчивым голосом: "Ты не забыла, Йоася, прочитать свою часть четок?" – как Йоася тут же превращалась в богобоязненную послушницу.

Через несколько дней после того, как Сабина подралась с Йоаськой, меня разбудил среди ночи громкий плач. Я села на койке и осмотрелась. Матушка-настоятельница и сестра Модеста, обе со свечами в руках, стояли, склонившись над койкой Сташки. Я выскочила из-под одеяла, одолеваемая любопытством посмотреть, что там происходит. В этот момент сестра Модеста дала звонкий тумак малышке, ударив ее по голому заду, торчащему из-под одеяла. Получившая тумак громко вскрикнула и, протирая глаза, села на койке. Это была Людка. Перепуганная Сташка спряталась за ее спину. Я сразу же поняла, в чем дело: это сестра Модеста захватила на месте преступления обеих малышек; они, Сташка и Людка, спали вместе, на одной койке, что в нашем приюте было строго-настрого запрещено и считалось самым тягчайшим аморальным поступком.

Тем временем Людка, усевшись на койке, крутила во все стороны головой, удивленно тараща глаза то на одно, то на другое суровое монашеское лицо. Все девушки проснулись и с нетерпением ожидали, что же будет дальше.

Людка, так неожиданно и жестоко пробужденная от сна, не чувствуя за собою никакого преступления, решила, что просто подошло время вставать. Поэтому она набожно сложила руки и дребезжащим голосом начала молитву:

– Ангел господен…

Я взглянула на девушек. Все они сидели неподвижно и недоуменно смотрели то на монахинь, то на малышек – Людку и Сташку.

Дребезжащий голосок продолжал с усилием:

– …возвещал деве Марии…

– Хватит!

Сестра Модеста стянула ее с койки. Людка стояла теперь на полу и, перенося взгляд с настоятельницы на воспитательницу, мужественно сдерживала плач, подступавший у нее к горлу, и тянула слова молитвы:

– …Се, раба господня…

Сестра Модеста и матушка-настоятельница неподвижно застыли по обе стороны от койки, на которой, свернувшись, словно котенок, клубочком лежала Сташка и испуганно блуждала взглядом по их зловещим фигурам.

– …да будет мне по слову твоему… – всхлипывала Людка, которая выглядела сейчас совсем маленькой и беззащитной рядом с неподвижными, черными и широкими фигурами монахинь.

Мне показалось даже, что обе они почему-то стали выше ростом, лица их заострились, а свечи, которые они держали в руках, были тоже больше и длиннее, чем обычно.

Зловещую тишину спальни прервал вдруг чей-то необычно грубый голос:

– Пусть матушка не разрешает ее бить!

Сабина! Это сказала Сабина! Напряжение в зале было так велико, что даже дух захватывало. А Сабина повторила охрипшим голосом, заикаясь на каждом слове:

– Пусть матушка не разрешает сестре Модесте бить малышей.

Матушка шевельнулась. Опустив голову, она с минуту постояла в молчании, словно глубоко задумавшись, а потом выдавила из себя:

– Да.

Она отошла от койки и, шелестя рясой и ни на кого не глядя, вышла из спальни. Мы проводили ее ненавидящими взглядами. "Да". Что же это соломоново "да" могло означать по существу дела?…

Когда мы обернулись, то сестра Модеста с длинным, тонким хлыстом в руке направлялась уже в сторону Людки.

Мы сидели, как окаменевшие, не в состоянии выдавить из себя ни звука. А наша опекунша на цыпочках подбиралась сзади к Людке, которая, накрыв голову одеялом и сжимая ее обеими руками, душераздирающе рыдала.

– Людка, убегай! – гаркнула Сабина. – Сестра хочет бить тебя!

Просвистевший над Людкиной спиной хлыст угодил в край одеяла, а Людка стремительно бросилась под койку.

И вдруг все словно с ума сошли. Дружным хором девчонки начали со своих мест руководить движениями Людки, которая в темноте блуждала под койками:

– Людка, осторожнее! Не туда! Назад! Назад! Теперь прямо! Дальше, дальше!

Людка на четвереньках металась под койками взад и вперед через всю спальню. Сестра Модеста, отшвырнув в сторону хлыст, притащила из своей кельи зонтик с изогнутой ручкой, которым она, словно крючком, пыталась зацепить Людку, как зацепляют кота или клубок ниток, закатившийся под кровать. Перегнувшись почти пополам, запыхавшись, она пихала зонтик под каждую койку, носилась в проходах между койками, стараясь во что бы то ни стало поймать сбежавшую.

И тогда-то Сабина свершила поступок, который стер с нее пятно комизма, увековечил ее имя в истории приюта и окружил его венком славы.

Услышав крик Людки, возвещавший о том, что ручка зонтика наконец-таки зацепила ее, Сабина, совершенно разъяренная, бросилась к той койке, схватила с нее матрас, приподняла его и со всей силой обрушила на голову сестры Модесты.

В тишине, которая моментально воцарилась в спальне, слышно было только шелестение осыпающейся соломы. Монахиня исчезла под лопнувшим матрасом.

Сабина коротко, победоносно вскрикнула и в еще большем возбуждении набросила на шевелящуюся копну соломы одеяло, за которым последовали подушка и две доски от койки. Ее азарт передался и нам. Все мы словно ошалели. С криком мы швыряли Сабине всё, что только попадало под руку: одеяла, матрасы, доски, мешки… Кто-то погасил свет. И вот темноту, несмотря на писк, шум, истерический смех, вопли, прорезал захлебывающийся голос, в котором звучали животный страх и бешенство:

– Спасите! На помощь!..

В дверях спальни с фонарем в руке появилась матушка. За ее спиной виднелись перепуганные лица хоровых сестер…

Боже мой, а что было потом!

О тайны темных коридоров и монастырских залов! Сколько же вас там, холодных, гулких, беспощадных, жестоких, отвратительных!

В одном ночном белье, босые, с поднятыми вверх руками, мы стояли на коленях в холодном, промерзшем насквозь коридоре. Сестра Алоиза, прохаживаясь между рядами воспитанниц, шепотом читала молитвы и время от времени внимательно поглядывала в нашу сторону, чтобы кто-либо из нас не опустил поднятых вверх рук. Когда двум малышкам сделалось дурно, самые младшие от наказания были освобождены. А мы оставались на коленях до самого рассвета.

Как только первые утренние лучи осветили каши желтые лица, а "Ангеле божий" закончился дружным хором кашля, сестра Алоиза, не глядя на нас, сказала пренебрежительно:

– Сестру Модесту вы больше не увидите. Сегодня она покидает наш монастырь. Она служила вам своими незаурядными знаниями, своим умом и добротой, но вы были недостойны ее усилий. Молитесь, чтобы господь бог простил вам ваш недостойный поступок.

Она уезжала! А значит, несмотря ни на что, победа – за нами!

Сладость этой победы, позорное бегство сестры Модесты, поспешно оставляющей приют, сгладили нам тяжесть дней, в течение которых мы были обречены на искупление своей вины и на покаяние.

Отъезд сестры Модесты вдохнул в нас уверенность в своих силах. Однако эта уверенность значительно уменьшилась, когда мы узнали, что нашей новой воспитательницей будет назначена сестра Алоиза. Зато мы горячо радовались, видя, как изменилась в поведении и отношениях к окружающим Сабина.

Да, Сабина, которая с того момента, как швырнула матрас в голову монахини, жила всё время в каком-то возбуждении, окруженная уважением старших девушек и любовью малышек, начала играть значительную роль в жизни нашего приюта. Она перестала общаться со святым Антонием, и он уже больше не грезился ей по ночам, зато у нее широко раскрылись глаза на бедствия наших самых младших девчушек. Через некоторое время стало совершенно очевидно, что она заняла в их сердцах то место, которое раньше занимала Рузя. И именно Сабина потребовала выяснить причину, почему Людка, нарушая запрет, провела ночь в койке Сташки. Мы вызвали Людку в прачечную, где и учинили ей тщательный допрос.