Эдуард Веркин - Герда Страница 57

– «Эй Си Ди Си – короли, – упрямо прошептала Алька. – Гавпосад – собаки злые. Выпуск восемьдесят девять. Валя, я тебя люблю. Ктулху видит тебя. Макаронный монстр придет за тобой».

Про Ктулху и Макаронного монстра в автобусе, конечно, не написано, это Алька выдумывала. Автобус стар. Судя по надписям, еще из восьмидесятых, тогда про Ктулху знали лишь избранные, под строгой распиской о невыезде. Оранжевый «пазик», похожий на батон, я таких раньше в городе и не видел, а тут вот водятся, оказывается. Кстати, ничего такой раньше у автобусов дизайн был, стильный, сейчас они гораздо хуже выглядят.

– Ставь, старуха, самовар, будем слушать «Мановар», – изрекла Алька.

– Ты ведешь себя как маленькая, – сказала Аделина терпеливо. – Ты еще вывески начни вслух читать. И надписи в туалетах фотографировать.

– Ну и буду! – огрызнулась Алька. – Ракитин был здесь.

Она секунду помолчала, а потом сказала:

– Моя сестра Ада, восстала из ада, сломала мизинец, какая засада.

Аделина ущипнула Альку еще раз.

Алька не заплакала, стерпела. Через год она собирается на тайский бокс, поэтому учится переносить боль стойко, только глазами сверкнула.

И Аделина тоже сверкнула. Она злится из-за того, что мы на автобусе поехали. Сама Лина хотела на такси, но такси мы не дождались. Вот и едем.

Алька любит автобусы. Трамваи, троллейбусы, электрички, особенно маршрутки. Потому что она в них не ездит. Почти не ездит, редко, раз в два года, а в маршрутке вообще ни разу, кажется. А ей хочется. Чтобы вокруг были люди, чтобы они смеялись, пели песни, чистили вареные яйца, скрипели зеленым луком, хрустели огурцами, чтобы ветер врывался в окна, а двигатель завывал в гору, а по салону метался вырвавшийся из корзинки поросенок…

Одним словом, чтобы как в кино. Алька вообще любит, чтобы в жизни все было как в хороших старых фильмах, а в них ведь никто не ездит на немецком минивэне, в них все больше на барже плывут с балалайкой, на крыше вагона с гармонью, а так, чтоб в минивэне со смартфоном…

Скука. Поэтому Алька так автобусу и обрадовалась – он соответствовал ее представлениям о правильном в жизни. Старый, полупустой, звонкий, с переводными картинками – цветы и девушки, с урчанием в двигателе, с кондукторшей с кожаной сумкой.

С пассажирами.

Напротив нас сидел мальчишка с удочкой и трехлитровой банкой, в банке покачивались серебристые караси, мальчишка надувал щеки, поглядывал на остальных пассажиров с превосходством бывалого рыболова.

Рядом с ним в обнимку с пластиковым ведром дремала большая тетенька, тетенька гудела губой, из ведра торчала молодая петрушка, и молодой фиолетовый базилик, и еще что-то красное, не знаю, что за растение, молодая марсианская трава, наверное.

А через проход дед с бородой, в тельняшке, борода широкая, как плотина, седая, а тельняшка с дырьями, как от пуль, Нептун такой, саженцы везет на дачу.

– Аделина-Аделина, почему же ты… дубина, – промурчала Алька.

После чего вытянула из кармана наушники и стала слушать «Blind Guardian». На повышенной громкости, чтобы Аделина помучилась, потому что Аделина весь этот металл не переносит, джаз уважает. А я не знаю, что люблю, мне и металлюги по вкусу, и джаз не совсем отвратителен, так и живу. А Алька джаз совсем не переносит, когда Аделина, бывало, в своей комнате заводила какого-нибудь Майлза Дэвиса, Алька немедленно отвечала массированным ударом «Арии», ну, или тех же «Анаболиков». А когда Аделина бежала ругаться, Алька ей из-за двери цитировала Михалкова и Маяковского, ну, что они думали про джаз и его почитателей, и вообще про всяких направо-налево буржуа.

Поэтому сейчас, заслышав «BG», Аделина презрительно поджала губы и стала глядеть в окно. А Алька, напротив, вся сосредоточилась на музыке, подыгрывала ей мимикой и в такт ритму пинала коленом переднее сиденье.

Ухаб, да еще, кажется, в глину влетели. Из-под колес брызнула грязь, залила стекла, мотор заревел, задок повело.

– Застряли, – с отвращением произнесла Аделина. – Вот.

Алька злорадно ухмыльнулась.

Автобус простонал, как надорвавшийся штангист. Под полом загудело, машина прокатилась метров десять и встала. Двигатель заглох.

– Сломались?! – стянув наушники, с восторгом спросила Алька.

– Кажется…

Запахло паленой резиной.

Сглазил. Подумал про автобус хорошо, а он и сломался. Не надо ни про кого думать хорошо, даже про автобус. Буду брать пример со старшей сестры, она всех подряд ненавидит, и в жизни ей, кажется, везет, вон, с Симбирцевым познакомилась в прошлом году в Альпах на горных лыжах.

– Здорово, – радовалась Алька. – Ставь, старуха, самовар.

– Чего радуешься? Теперь не успеем.

Аделина разозлилась еще больше. Опоздать она никак не могла, мы ведь не просто так ехали, а на дачу к Симбирцеву. То есть к Симбирцевым. Сегодня у мамы Симбирцева Софьи Поликарповны юбилей творческой деятельности, она принимает поздравления и припадания, вот и мы тоже едем припасть; Симбирцев, как человек интеллигентный, позвал не только свою подружку, но и ее родственников. Нас с Алькой. И мы отозвались. Однако по случаю солнечных майских деньков за городом закупорились пробки, такси вызовы не принимали, и мы пробирались на автобусе, причем не по шоссе, а окольными, чуть ли не лесными дорогами.

– Дальше не идем, – объявила кондукторша. – Все, господа, вылазьте.

Она лениво зевнула и добавила, что следующий рейс через четыре часа, кто хочет, может посидеть в автобусе, подождать, кто не хочет ждать, денег обратно за билеты не получит, потому что…

Узнать, почему денег не будет, я так и не успел, поскольку в автобусе мгновенно разгорелся скандал. Алька этому обрадовалась и стала наблюдать жизнь с интересом, а Аделина брезгливо подергивала подбородком и сжимала кулаки. Наверное, ей тоже хотелось хорошенько поругаться, но она сдерживалась.

Алька достала смартфон, принялась сверяться с навигатором, смотреть в потолок.

А я ждал себе потихоньку. Приятно было наблюдать, как старшая сестра моя нервничает, кусает губы и морщит нос. Аделина девушка чрезвычайно пунктуальная, ценит время, опаздывать не любит. Тем более к Симбирцевым. Я так подозреваю, что со временем она сама не прочь стать мадам Симбирцевой и уехать в какую-нибудь шоколадную Швейцарию. А если она опоздает, Симбирцевы могут подумать, что Аделина девушка легкомысленная, таким в Европе не место.

– Можно пешком дойти, – Алька указала телефоном в лес. – Тут по прямой три километра всего, а погода хорошая.

– Погода хорошая, идея плохая, – возразила Аделина. – Лучше дождаться здесь другого автобуса.

– Другого можно до вечера ждать, – заявила Алька. – Вон как все сердятся, нервничают. А мы быстренько, раз и там.

– Нет, – отрезала Аделина. – Будем ждать.

Странно. Вроде бы она так торопится к своим Симбирцевым, а через лес идти не хочет.

– Зачем ждать? – спросил я. – Ведь на самом деле недалеко. Прогуляемся, воздухом подышим.

– Нет.

Непреклонно так.

– Да она боится просто, – усмехнулась Алька. – По лесу пойдем, а штукатурка и обсыплется. А она ее три часа шпателем накладывала…

Я наступил Альке за ногу.

– А что, это правда. Она вокруг своего Лешика скачет…

Я надавил Альке на ногу сильнее.

– Ладно, молчу-молчу.

– Мы все-таки пойдем, наверное, – сказал я. – Действительно жарко становится…

– Идите, – пожала плечами Аделина. – Если вы совсем безмозглые, то идите.

– Это все нормальные идут, только она остается. Трусиха.

Народ действительно расходился. Ждать нового автобуса почти никто не захотел, поругиваясь, пассажиры выгружались на воздух, закидывали за плечи поклажки и шагали по дороге. Кондукторша играла на телефоне, водитель вооружился гаечным ключом и залез под днище, в салоне осталась пара неходибельных бабушек и мамочка с коляской.

– Мы скажем Симбирцеву, что ты тут сидишь, – сказала Алька. – А он, может, за тобой на белой лошади прискачет. Или на квадроцикле. Тебе что больше нравится: лошадь или белый квадроцикл?

Аделина не ответила, Алька продолжала размышлять:

– Лошадь тебя, наверное, испугается…

Аделина скрипнула зубами, Алька отскочила в сторону.

– Значит, квадроцикл. – Она показала старшей сестре язык и выпрыгнула из автобуса.

– Послушай, ты, бестолочь, – прошептала Аделина мне. – Ты головой хоть иногда думай, а? Я понимаю, тебя со стола в детстве уронили, а потом подменили, но все-таки хоть что-то ты должен соображать?

– Я соображаю.

– Сомневаюсь. Если бы ты…

Если бы я был хоть чуть умней, то мы бы сейчас не сидели тут. В моем возрасте пора уже начать думать не только о себе, пора думать о жизни, и вообще, я как-то совсем не похож ни на мать, ни на отца, ни на бабушку, это потому, что…