Анатолий Голубев - Никто не любит Крокодила Страница 58

Потом Роже забыл o Гастоне и обо всем, что происходило вокруг. Он жил только скоростью и собственной болью. В минуту наивысшего напряжения, когда Крокодилу показалось, что вот-вот его постигнет участь Гастона, откуда-то сбоку вынырнул автомобиль прессы. Цинцы что-то кричала, Роже не слышал — только видел длинную трубу телеобъектива.

— Хотите, чтобы я улыбался или был серьезным?! — захлебываясь встречным ветром, прокричал Крокодил.

В машине засмеялись. И со смехом отхлынула усталость. Но ненадолго — сразу же пришла новая беда: прокололся Нестор. Пришлось его ждать. Пока Оскар и Жаки меняли колесо на машине Нестора, Крокодил подумал о нем: «Везет! Для него — несколько минут передышки. А тут специально проколоться захочешь — и поганой стекляшки на дороге не найдешь! Когда не надо — все гвозди в трубку лезут!»

Дурные предзнаменования не оправдались. Эдмонд, оказавшийся слабейшим из четверки, выдержал. Поборол себя. И когда они, подстегнутые криком Оскара «пошли!», еще яростнее ринулись вперед, словно только что стартовали, Эдмонд усидел в зачетной тройке.

От скоростной работы вытошнило Жан-Клода. Обливаясь блевотиной, ухватившись рукой за живот, с выпученными глазами, Жан-Клод прямо из головки струны скатился к обочине. Оставшиеся замолотили ногами, уже не думая ни о тактике, ни о технике. Они представляли собой три обычных автомата, смонтированных в одну конвейерную линию.

Потом был финиш. И ласковые теплые одеяла. И покой: можно сесть на траву под самое колесо «технички» и не двигаться…

Они не догнали русских. И почти ничего не выиграли для командного зачета. Это было пустое, нелепое испытание. Можно спокойно вернуться на тридцать миль назад.

Их кормили здесь же, недалеко от финиша. Старик Дамке организовал питание, будто в стационарном ресторане с хорошо оборудованной кухней. Но гонщики ели неохотно. Мысль, что до вечерней индивидуальной гонки всего три часа отдыха, умеряла аппетит. За удовольствие, полученное от еды, вечером придется расплачиваться тройной ценой.

— После обеда собираемся внизу, — сообщил Оскар, усаживаясь с подносом, на котором грудились фрукты: два яблока, груша, апельсин и огромная гроздь подернутого дымкой черноплодного винограда. Оскар соблюдал диету, боясь располнеть.

«Мне бы твои заботы! Будь моя воля, попросил бы старика Дамке изжарить отменный английский бифштекс. С кровью… Да посочнее…» Роже представил себе такой бифштекс, и у него перехватило горло, и он с трудом проглотил кусок сухого торта.

— Отсюда автобусами поедем до Центрального парка. В теннисном клубе организован отдых. Старт вечерней гонки — метрах в двухстах от клуба. Советую как следует подышать свежим воздухом. Кислорода потребуется прорва,-пошутил Оскар.

— И так уже надышались,-мрачно ответил Гастон. Он сидел у подноса, так и не притронувшись к еде.

— Ты ешь, — мягко сказал Роже.-Потихоньку, но ешь. А еще лучше — возьми в сумку и постепенно, не торопясь… К вечеру отойдешь…

Гастон благодарно и все-таки недоверчиво улыбнулся в ответ. Когда Роже вышел из легкого, переносного здания ресторана, он увидел явно дожидавшуюся его Цинцы.

— Здравствуй, Роже,-без обиняков начала она. — У тебя три часа времени. Не хочешь прокатиться по Монреалю? Я сама за рулем…

— А ты знаешь город?

— Не волнуйся. Трижды была. И ты в свой Центральный парк вернешься вовремя. У меня такое впечатление, что тебе надо развеяться.

— Ну раз у тебя такое впечатление — едем!

Они недолго кружили по улицам. И Роже был крайне удивлен, когда их машина буквально с главной улицы выскочила прямо в лес. Цинцы молчала, а Роже, отдыхавшему в мягком кресле автомобиля, не очень хотелось начинать разговор. Он лениво думал, зачем понадобился Цинцы этот выезд. Но поскольку думал он лениво, ни до чего не додумался.

Машина начала тем временем карабкаться вверх по узкой дороге. Через пять минут они оказались на большой площадке для парковки, подковой охватывавшей высокий, метров в двадцать пять, металлический крест. Он венчал собой вершину крутого лесистого холма, вздымавшегося в самом центре города.

Отсюда открывался прекрасный вид.

Крокодил рассеянно следил, как по дороге, опоясывавшей вершину, чинно выстукивали копыта разряженных лошадей и колеса фаэтонов, на которых зеваки объезжали холм, наслаждаясь круговой панорамой.

— Роже… — Цинцы обняла его за шею и прижалась головой к плечу.-Хочу с тобой поговорить. Я знаю, что произошло в отеле…

— Откуда?

— Мадлен была у меня…

— Неужели рассказала?!

— Она в отчаянии…

— А я в восторге! — Роже смотрел на Цинцы с недоумением. — Клоунада неуместна. Мне показалось, что Мадлен слишком трагично воспринимает случившееся.

— Видишь… Тебе не угодить. Я — слишком весело. Мадлен — трагично. Ну а ты-то тут при чем?! Это наше семейное дело. Наше семейное дело…— Роже повторил последнюю фразу, прекрасно понимая, что оскорбляет Цинцы.

Но вопреки своему вспыльчивому характеру Цинцы сдержалась.

— Мадлен была близка к самоубийству… Ты должен…

— Опять я должен! Всем я должен! Убирать постель после того, как моя жена забавлялась в ней с моим механиком, тоже я должен?! Идите вы все к черту! Никому, слышишь, никому я ничего не должен! — прошипел Роже. — И, честно говоря, я не очень понимаю, чего хочешь ты?

— Твоего благоразумия…

— Ах вот что! Я-то терялся в догадках, чем вызвана твоя доброта — вдруг пригласить меня прокатиться по городу! Теперь понимаю. Юбочный заговор! Кто с кем в постели, вам неважно — вы все равно вместе, заодно!

— Ну и дурак ты, Роже!

— Конечно дурак. Всю свою жизнь, оказывается, работал ради обыкновенной потаскухи!

Железная логика! — Цинцы вынула изо рта сигарету и прищурила глаза.

Роже знал, что за этим следовало ждать удара.

— А ты ангел? Был верен своей жене до гроба? Давно ли выбрался из моей постели?

— Перестань!

— Не нравится?! Так вот, перестань строить из себя оскорбленную невинность. Если говорить честно, пойди Мадлен на панель, она не скоро сравняется с тобой.

— А ты окончательно обнаглела, Цинцы. — Роже смотрел ей в глаза, но, странное дело, она не обращала внимания на его грубые слова, будто они ее не касались.

— Я жду, когда ты и меня назовешь шлюхой… Давай, не стесняйся! Впрочем, ты всегда был скромным и считал, что на континенте Европы есть две Франции: одна собственно Франция, другая — Франция Роже Дюваллона. Иногда обе страны выглядели как одна. Но это было только оптическим обманом, созданным славой Дюваллона, чья фантастическая тень покрывала страну Францию таким образом, что она казалась куда более значимой, чем была на самом деле.

Франция Роже Дюваллона с тысячелетней историей, населенная легендарными королями и героями, издревле склонна к величию. Страна же Франция, по твоему мнению, выглядит не старше, чем холодильники, которые производит, планы реконструкции, которые обсуждает, и автомобили, о которых мечтает. Пятьдесят миллионов ее жителей — люди слабые, утомленные историей и такими словами, как «великий» и «долг». Но больше всего они устали от состязания с Францией Роже Дюваллона. От постоянной потуги выглядеть значимее, чем есть. Но однажды они произнесут слово, которое ты, Роже, не предполагаешь услышать. Это слово — «нет». И все, что было сделано тобой за последние годы, рухнет. Франция Роже Дюваллона сгинет… И куда денешься ты, обыкновенный Роже Дюваллон? Вернешься к Мадлен, двум кафе?

— По какому праву ты лезешь в чужое дело?

— Вот как?! В чужое?! Пятнадцать лет ты жил со мной и не спрашивал, по какому праву я это делаю. Когда ты нашкодившим малышом лез под стол в ресторане, увидев подругу Мадлен, или представлял меня своим знакомым бог знает кем, ты не спрашивал, по какому праву. Ты не спрашивал, по какому праву я, женщина, пятнадцать лет жизни, и не худших лет, отдала тебе, ни разу не заикнувшись, что мне тоже хочется иметь дом, семью, детей, а не жить постоянным воровством, — Цинцы захлебнулась возмущением.

Роже испуганно посмотрел на нее.

— Ладно, Ваша женственность, ладно…— примирительно протянул они попытался обнять Цинцы.

Она решительно отстранилась. — Ну нет! Сегодня это твое постоянное «ладно» не пройдет! Я тебе выскажу все, что думаю. Все, до конца.

— Может, сядем на скамейку? — озлобляясь, предложил Роже. — Судя по настроению, тебе понадобится все время, оставшееся на отдых перед вечерней гонкой.

— Успеешь еще нагоняться! А я буду краткой. Мадлен с тобой разводится. Она уже давно тебя не любит. По крайней мере, равнодушно относится ко всем твоим известным ей и неизвестным проказам. Она давно знала о наших отношениях и еще о многих твоих иных похождениях, о которых я и не догадывалась. — Накрашенные губы Цинцы скривились в отвратительную, садистскую усмешку.

Роже, не отрываясь, смотрел на яркий знак: «Осторожно — сверху падают дети!» — укрепленный на ветвистом дереве, стоящем у самой кромки дороги.