Елена Матвеева - Ведьмины круги (сборник) Страница 59

Я разорался, они перестали стрелять. Но главный среди них, с гривой нечесаных волос, стоял с нарочито наглым видом и ухмылялся. Я никогда не пользовался авторитетом у ребятни.

– Ты давно последний раз был в лесу? – спросил я у главаря.

– Не помню, – небрежно ответил он. – Наверно, в лагере. Но нас в походы не водили. Только старший отряд.

– А ты знаешь, как малиновка поет? Ты отличишь чижа от синицы?

– Нет.

– А ты? – спросил я у длинного сутулого флегматика. – Ты отличишь?

Он покачал головой, вид у него был озадаченный и печальный.

– Ты знаешь птиц? – спросил у третьего, хорошо, можно даже сказать любовно одетого родителями паренька.

– Мне это не нужно, – неожиданно тонким голосом сказал он. – У меня в жизни другие планы.

– Я знаю воробья, синицу, ворону, снегиря, кукушку и соловья, – доверительно сказал маленький, и я сразу понял, что из всей четверки он единственный принял меня без предубеждения.

– Человек не может быть полноценным, если он не знает родную природу. Надо знать, кто поет на деревьях и что растет под ногами.

– А как узнать про птиц? – спросил длинный. Его унылому висячему носу только насморочной капли на конце недоставало.

– И вообще, биология – самый скучный предмет. Я бы, может, и хотел отличать травы и птиц, но нас этому не учат, – добавил главарь.

Теперь он не казался мне нахальным, мальчишка как мальчишка.

– Я из книжек узнавал. И всегда найдется кто-нибудь, кто подскажет. Вот у меня был взрослый друг, дядя Саша. А мой… – я чуть запнулся, – дядя, он ходил с ребятами в походы, они ставили палатки, варили на костре еду, потом строили плоты и сплавлялись по реке. Он хорошо знал природу, учил ходить по компасу и по карте.

– Он учитель? – спросил главарь.

– Он умер. Он был геолог.

– Ты с ним ходил? – допытывался главарь.

– Конечно, ходил… – сказал я.

Вот язык! Хотя ничего удивительного. Что на уме, то и на языке. А мне ведь и в самом деле еще не так давно казалось, что ходил.

– Давайте в воскресенье поедем в лес, – предложил я. – Вот мой подъезд, подходите к девяти утра. Возьмите бутерброды, а у кого есть термос – горячий чай. Послушаем птиц, посмотрим весну.

– А как тебя зовут? – спросил маленький.

– Саша, – сказал я и протянул руку.

– Лёсик. – Он доверчиво посмотрел на меня.

– Вася. – Печальный слабо тряхнул мою руку.

– Кузьмин, – представился главарь, постаравшись вложить в рукопожатие всю силу. – Юра Кузьмин.

– Игорь, – сказал хорошо одетый, и я понял, что в воскресенье он не придет.

– А тебя отпустят? – спросил я маленького.

– Отпустят, – заверил он.

А Юра угрюмо сказал в сторону, будто и не мне:

– Его отпустят, за ним некому смотреть. Отца нет, мать шлёндает неизвестно где, а бабка совсем старая.

Лёсик виновато шмыгнул носом, опустил глаза и стал что-то рассматривать на асфальте.

Я не очень надеялся, что они придут в воскресенье. Но в субботу встретил длинного Васю и Лёсика у подъезда. Может быть, они и поджидали меня, но сделали вид, что оказались здесь случайно.

– Так мы поедем? – спросил Вася.

Я уже раскаивался в своем предложении. Что делать с ними в лесу? Одно – постоять поболтать возле дома, другое – ехать в поход. Правда, мальчишки были неплохие, видно, еще не вышли из управляемого возраста.

Когда людям затруднительно общаться, помогает собака. И все-таки решил Динку не брать: до вокзала ехать двумя автобусами.

В девять утра в воскресенье у моего подъезда стояли Юра Кузьмин и Лёсик. Юра держал в руках сетку со свертком и термосом. Вскоре подошел «печальный» Вася, тоже с авоськой. Мы подождали еще десять минут, но Игорь не появился.

– Может, сбегать за ним? – спросил Лёсик.

А я, честно говоря, совсем не расстроился, что его нет.

– Не надо, – сказал Юра. – Не хочет – и не надо. У него родители академики.

– Кто? – удивился я.

– Ну, какие-то… важные. И полы лаковые…

– Ну и что ж, что лаковые, – сказал я, подумав, вдруг ребята зайдут ко мне и увидят сверкающий натертый пол. – Это ничего не значит. Просто люди аккуратные.

– А у них значит.

– Тапки надо надевать? И что ж? Тебе ничего не стоит снять ботинки, а хозяйке приятно, потому что ты уважаешь ее труд.

– Да не про полы я, как ты не понимаешь?! – подосадовал Юра.

– Тронулись! – скомандовал я.

В электричке я напрягался, зато потом совсем расслабился, как пошли широким лугом к холму с селом, окольцованным плетнем. Село обернуто лицом к другой дороге, мы огибали его задворки с баньками и шестами со скворечниками. У подножия холма рос мощный разлапистый дуб и рядом здоровенная и прямая, как струна, сосна. Такая парочка!

По горизонту краснотальник, а над ним лес: темно-зеленые пирамиды елей и дымно-сиреневые весенние осины и березы.

– Красиво, – тихо сказал Вася.

Я рассказал им, что бывал здесь с другом летом и осенью. А тогда еще красивее. По лугу бродит стадо, и вокруг стоит перезвон. Это на шеях у коров звенят жестяные стаканы с язычками или колокольчиками. Про перезвон сказал, а про мат – нет. Возле коров ходит вечно пьяный пастух с волочащимся по земле кнутом и, непонятно почему, на чем свет стоит материт буренок.

Снег лежал латками на лугу и полосами у леса и вдоль дороги. Вскоре мы услышали характерные громкие выкрики: «Чьи вы? Чьи вы?»

– Тихо, – предупредил я. – Слушать! Это чибис.

Мы увидели его, а он нас и взмыл неровным полетом, словно юродствуя, кувыркался и захлебывался криком над луговиной. Под крик чибиса мы ступили на лесную дорогу.

– Узнаете теперь чибиса? Он кричит «чьи вы»!

– А чьи мы? – с философической грустью спросил Вася.

– А ничьи, – ответил Юра. – Мы не ботинки и не рубашки.

– Другдружкины мы, – наставительно изрек я и понял, что мальчишкам это понравилось.

Потом мы видели надутые почки бузины и черемухи, барашки на ивах, ольховые сережки, из которых вылетали облачка желтой пыльцы, и косяк диких гусей, большую стаю – штук пятьдесят; подкараулили оранжевогрудую зорянку, трясогузку и зяблика. Слышали синицыны «чи-чи-ку» и барабанную дробь дятла – это самец завлекал подругу. На полянках зацветали фиолетовые пролески.

Во втором часу разложили костер, испекли картошку, ели бутерброды с чаем.

Вася пытал меня про йогов, биополе и систему чтения, сказал, что читает много, но все подряд, а это, видимо, неправильно. Я обрадовался, что он интересуется чтением, и взялся наставлять на путь истинный, но запутался и тогда обещал подумать про систему. А Юру я обещал научить ходить по азимуту (придется сначала самому научиться, по книгам).

По моим расчетам, мы недалеко углубились в лес, но почему-то в положенном месте не вышли на дорогу. Солнца, единственного для меня ориентира, не было. Я попробовал взять немного в сторону, но дорога не нашлась. Сначала я не говорил ребятам, что мы заплутали, показал им еще не зацветшее волчье лыко, бабочку-крапивницу, гнездо серой вороны и саму ворону, насиживающую яйца. А дороги все не было, и я запаниковал.

Первым догадался, что мы заблудились, Вася. Мальчишки не испугались, они пришли в непонятное радостное возбуждение, развязали языки. Для них это было приключение, кроме того, они были уверены, что я их выведу. Эта уверенность помогала, я даже немного гордился этим, но груз ответственности и страх были сильнее.

Они воображали, что я знаю, куда иду. Хуже всего, что и плана никакого у меня не было, вел наугад. Надеялся наткнуться на какую-нибудь дорогу. Вышли мы на одну, но она завела в болото, в нем и исчезла.

Лес, поначалу хвойный, сухой, по-весеннему теплый, становился неприветливым и неуютным. То и дело мы залезали в буреломные места, натыкались на болота, и приходилось идти в обход. Стали попадаться большие участки под снегом: он заполнял низины, лежал в частом мелколесье и куполками на взгорках – сухой и твердый, будто искусственный. В пятом часу вечера я понял: дело дрянь.

Мы снова разложили костер и устроили бессмысленный совет. Когда мы ехали в лес, я не обратил внимания, что Лёсик в кедах. Носки у него оказались тонкие, синтетические, ноги мокрые и ледяные. Мальчишки сушили над костром кеды, а я грел его ступни в руках, дышал на них, растирал своим свитером. Лёсик был трогательно-послушным и совсем не капризным. Я надел на него свои шерстяные носки, а сам обмотал ноги газетой и сунул в сапоги.

Юра сказал, что всегда мечтал заблудиться, не в одиночку, конечно.

– А ты не благодушествуй, – предупредил я. – После меня ты второй по старшинству.

– А что будем делать, когда стемнеет? – спросил Вася.

– Шалаш строить и ночевать, – бодро ответил я. – Такие люди, как мы, не пропадают.

Вася подбросил в костер еловых веток, и в небо устремился густой столб дыма – у основания серозеленый, выше – пепельно-голубой. Горела хвоя, просыхали влажные ветки, костер потрескивал, посвистывал, подвывал – так вырываются из кувшина, из сотеннолетней неволи, джинны. Мы доедали немногое, что осталось от прошлого пиршества, и Вася сказал: