Владислав Крапивин - Рассказы Страница 59

Часовым назначили, конечно, Севку. Но он не стал караулить во дворе. Кому же в голову придёт растаскивать металл, если во дворе ходит часовой? Севка поступил хитрее. Он смотрел во двор из кухонного окна. Но никто из соседских мальчишек не покушался на собранные сокровища.

Севка размечтался. Он гадал, что сделают из их металла на заводе. Хорошо, если построят большой белы теплоход, вроде «Комсомола», который ходит, говорят, до самого Нового порта. И назовут его «Пионерский», чтобы все знали… Правда, сам Севка ещё не пионер. Просто Лёнька записал его на лето в своё звено. И Вовчика из 4 «А» тоже записал.

Но это ничего, что он не пионер. Он ещё успеет вступить, пока строят теплоход… А может быть, не теплоход построят, а переплавят железо, вытянут из него телефонные провода, повесят на столбы — и, пожалуйста, говори, с кем хочешь. Но теплоход лучше… Он мог бы доплыть до самого Ледовитого океана.

И Севка вспомнил о своём кораблике, который тоже уплыл в океан. Это было весной, когда под заборами лежал грязный ноздреватый снег, а в канавах вдоль высыхающих тротуаров медленно двигалась тёмная вода. Кораблик сделал Лёнька. Он вырезал его из сосновой коры и подарил Севке. Тот пустил его в канаву. Теченье подхватило судёнышко, и не успел Севка опомниться, как оно было уже далеко. Попробуй догони, достань, когда кругом лужи, широкие, как озёра!

— Ничего, — сказал Лёнька. — Пусть плывёт кораблик в океан.

И он рассказал Севке, что вода из канавы попадёт в реку, а их река впадает в Иртыш. Ну, а Иртыш впадает, как известно, в Обь, которая течёт прямо в Ледовитый океан.

Севка живо представил лунную ночь, чёрную воду в трещине среди зеленоватых льдов, а в воде свой маленький парусник. На льдине лежат глупые тюлени, таращат на него круглые глаза и от удивления хлопают себя ластами по тугим кожаным животам.

Было немного жаль кораблик, зато интересно…

Вдруг все воспоминания у Севки разлетелись, как городки от меткого удара. Знает, что он увидел? Он увидел, что не Борька Табаков и не ещё кто-нибудь из завистников, а длинный Сергей (тот самый, который вратарь) вытянул из кучи погнутый велосипедный руль с вилкой и потащил к себе в дровяник.

Вихрем вылетел Севка на улицу и встала на дороге у Сергея, который уже выходил из сарая.

— Стой, — сказал он зловеще прищурившись, зачем взял руль?

Сергей неожиданно смутился. Он что-то пробормотал и хотел пройти мимо, но Севка стоял, расставив ноги и загораживал путь. Он был готов даже получить по шее, но выполнить свой долг. Потому что он был часовой.

— Волоки назад, — приказал он.

— Да брось ты, — миролюбиво сказал Сергей. — Мне для велосипеда руль нужен. Для ремонта.

Севка от возмущения чуть не задохнулся. Он вцепился в рукав Серёжкиной рубахи и заорал изо всех сил:

— Лёнька! Ребята! Тревога!!

Первыми примчались Татьянка и Люська. Затем с треском скатился с лестницы Лёнька, выскочил из окна Вовчик. Наконец, появился Славка, на ходу дожёвывая кусок колбасы.

— А тебя кто звал? — сказала ему Люська.

— Во! Руль стащил из кучи, — начал Севка, не выпуская Серёжкиного рукава. — Несчастный индувалист…

— Говорить научись, — хмыкнул Сергей и вырвал рукав.

— Я научусь, не бойся! А ты воровать не учись!

Севка был очень доволен своим остроумным ответом. Но ребята почему-то остались спокойными. Вовчик погладил стриженый, покрытый блёстками рыжих волосков затылок и сказал:

— Да пускай берёт. Подумаешь, руль! Я думал, кровать украли.

— А я не согласен, — нерешительно заявил Севка. — Пусть отдаст.

Тогда вмешался Лёнька:

— Ты не спорь. Руль для дела нужен.

— Для какого дела?

И тут увидел Севка, что все ребята смотрят на Лёньку как-то странно.

— Я потом скажу, — нахмурился Лёнька. — Ну чего ты привязался?

— Почему потом? Скажи сейчас, — попросил Севка. — Я тоже хочу делать дело.

— Отвяжись, — ответил Лёнька, и все ребята согласно промолчали.

— Как караулить, так сразу я, а как… если что хорошее, так можно… плюнуть? Да?

Севка повернулся и зашагал домой, чтобы не подумали, будто ему хочется зареветь.

— Предатели! — бросил он, не оборачиваясь.

Придя домой, Севка стал думать о мести. Драться он, конечно, не мог. Даже Люська, если говорить по правде, могла с ним справиться «один на один». А Серёжка и Лёнька и возиться не стали бы… Надо было придумывать что-то другое. И Севка придумал.

Он взял кусок мела и пошёл за сарай, где по вечерам собирались ребята, чтобы поболтать о своих делах. На длинном деревянном заборе он нарисовал всех шестерых обидчиков. Свет не видывал таких страшных уродов! Особенно досталось Сергею. Он получился длинный-длинный, глаза, как плошки, зубы оскалены, а в руках краденый руль. Внизу для ясности Севка написал: «Серёжка — индивидуалист». Как правильно писать это слово, Севка заранее посмотрел в словаре у сестры.

Он осмотрел свою работу. Пусть теперь порадуются! Уж рисовать-то Севка умел!

И теперь он второй день сидит на подоконнике и скучает. Ребята укатили в Верхний бор. Наверно, так. Ведь с самого утра никого не видно во дворе. Верхний бор далеко, километров двенадцать от города. Может быть, раньше Лёнька и взял бы Севку… А сейчас лучше во двор при ребятах не показываться, а то ещё получишь за рисунки. И о дальней экспедиции на Зелёную горку, куда уже давно собираются ребята, не стоит мечтать. Лёнька и раньше-то ворчал: «Всегда с грузом на корме…»

— Севка! Выйди! — слышится вдруг со двора Лёнькин голос. «Приехали,» — думает Севка. Он молчит. Не такой он дурак, чтобы идти на улицу. Пусть кричат, если охота.

— Севка! — снова слышен крик. Теперь уже три голоса: Вовчик, Люська и Татьянка. Севка знает, что ребята стоят за углом, у парадного крыльца и ждут его. Ну и пусть постоят.

Наконец, Лёнька появляется под окном.

— Трудно тебе спуститься, если зовут? — спрашивает он. — Оглох?

Севка решается. В конце концов, хоть он и не пионер ещё, но Лёнька — его звеньевой. Готовый каждую секунду дать стрекача, Севка появляется на пороге.

— Ну, чего надо? — говорит он.

Но что это? Севка вздрагивает. Сергей резким движением толкает к Севке… велосипед. Маленький, подростковый велосипед.

— На…

Севка ловит велосипед за руль. Руль тот самый — мятый, ободранный. И колёса с разными ободами. Сразу видно, что собирали велосипед из разных старых частей. Но это — пустяки! Пусть седло вытертое и расхлябанное, пусть рама покрыта голубой краской, какой мажут двери и карнизы, пусть нет щитков над колёсами! Всё это ерунда!

— Бери, художник, — говорит Лёнька. — Надоело таскать тебя сзади.

— Насовсем? — тихо спрашивает Севка.

— Насовсем.

Маленький Славка теребит Севку за штаны и просит:

— Прокатишь, а? Прокатишь?

— Прокачу, — шепчет Севка.

Вдруг он стремительно вбегает по лестнице домой, в кухне хватает тряпку и смачивает её под краном. Потом Севка выбирается из окна на карниз и прыгает, не боясь высоты. Ребята не увидят его, потому что окно с другой стороны дома.

Севка торопится, бежит к забору, где белеют на тёмных досках его рисунки.

РИСК

Это были два маленьких речных буксировщика, два катера-близнеца. Только имена они носили разные. Один назывался длинно и скучно «Иртышлес-3», другой коротко и романтично — «Риск».

Очень уж непохожи были эти имена. А потому мальчишки с береговых улиц по-разному относились и к самим катерам. «Риск» считался более маневренным и быстроходным, его команда более опытной. Кто-то пустил слух, что капитан «Риска» еще недавно командовал торпедным катером. А «Иртышлес» называли калошей. Не повезло и капитану «калоши», низенькому человеку в модном костюме и с черной полоской усиков на губе. Так его и прозвали — Усатик. Хорошо еще, что в те годы не знали слова «стиляга».

Солнце уже утонуло в желтой воде за старым деревянным мостом. Воздух, пропитанный запахом сырой древесины, стал неподвижен, и бело-синие вымпелы на катерах повисли вдоль мачт. Катера были пришвартованы у плотов, прямо к бревнам.

Мы сидели на плотах. Мы — это Женька Жмых, Славка Мальцев и я. Мы сидели и громко, так, чтобы слышали на «Иртышлесе», рассуждали о недостатках катера. Кроме того, Славка, морща от удовольствия веснушчатый нос, щелкал жареные семечки подсолнуха.

На палубе катера был только один человек — высокий сутуловатый с белесыми волосами и очень большим носом. Рядом с этим носом его глаза казались маленькими, как голубые горошины.

Матрос сидел на низкой крыше машинного отделения и невозмутимо чинил фуражку: пришивал козырек.

Прошло минут десять. В самый разгар нашей разнузданной клеветнической кампании по поводу тихоходности «калоши» парень отложил фуражку, встал и принялся разглядывать нас. Мы замолчали. Я прикинул расстояние до берега.