Михаил Баскин - Не люблю опаздывать Страница 6

Кроме совести, меня кололи осколки стекла от плафона, каких «теперь не делают».

Вместо ажурного, лучистого плафона, похожего на цветок, навсегда торчала полуголая лампочка в окружении какой-то обкусанной короны.

«Что же теперь делать?» — подумал я, и эта мысль почему-то сразу передалась Владику.

— Что делать, что делать?! — сказал Владик. — Поесть надо, вот что. А то совсем энергия кончается, нечем просто гипнотизировать. Да ещё человека с таким прессом.

Я, подавленный всеми этими событиями, уселся в папино кресло с мягкой поролоновой подушкой и закрыл глаза.

— Вся еда в холодильнике, — сказал я Владику.

Владик подкрепился абрикосовым вареньем, заел его остатками сгущёнки и снова пришёл меня гипнотизировать.

— Буду тебя усыплять, — сказал Владик решительно.

У меня не было сил сопротивляться, и я даже почувствовал облегчение, когда Владик начал скакать вокруг меня. Он водил руками вокруг моей головы и приговаривал:

— Вы успокаиваетесь, расслабляетесь, вам хочется спать.

— Мне хочется пить, — сказал я.

А Владик опять крутил вокруг моей головы, как будто стриг меня.

— Вам становится теплее и теплее, тёплая вода льётся по вашим плечам. Вы засыпаете, засыпаете, за-сы-па-ете.

Ходил Владик почему-то как в балете — на носочках.

Уже стемнело, и меня вдруг как магнитом потянуло в сон.

Последнее, о чём я успел подумать прежде, чем провалиться в царство бога сна Гипноса, было счастливой мыслью, что Владик — мой старый, добрый друг — оказался феноменом. Феномен — это не сушка для волос, как когда-то говорил Владик. Это редкое, выдающееся явление…

Проснулся я от света полуразбитой люстры, которую включили мои родители, вернувшиеся из театра.

— Что здесь происходит? — вскрикнула мама.

— Что с Владиком? — с тревогой спросил папа.

И тут я увидел: возле кресла, прямо на полу, уткнувшись в палас, поджав босые ноги, спал сам Владик.

— Да мы оба феномены! — закричал я. — Сеанс гипноза удался. Мы усыпили друг друга!

А вроде на вид обыкновенные мальчики.

Я повелитель техники

Я прочитал книгу про доисторического мальчика.

Трудно даже представить, как давно это было — лет так десять тысяч назад. Но зато я хорошо представил, как тяжело тогда жилось людям.

Они ещё ничего не знали. Жили в пещерах и одевались в шкуры, даже толком не умели огонь развести и дежурили возле костра круглые сутки, чтобы он не погас.

Я бы у них был академиком — столько я знаю. Но это не моя заслуга, а всего человечества. Даже простой робот им столько мог бы рассказать…

Вот если б можно было бы туда — обратно, в прошлое послать посылку с роботами, древние люди так бы не мучались.

А вообще хорошо своего робота заиметь! Но только послушного. И чтобы если вдруг сломается, не трахнул тебя по голове и ничего из посуды не побил.

Нужен надёжный робот. Он бы мне уроки помогал делать… Не все, я бы и сам не ленился.

Но мы бы с ним советовались. У него крепкий электронный мозг. Он может думать круглые сутки. Ему от этого даже лучше. Не заржавеет — всё время под током.

Или: дал приказ роботу — и он тебя от нападений оберегает. У него силища-то электромоторная. Ручки могут быть тонюсенькие, а хватка железная.

С роботом можно в шахматы играть. В шахматах они разбираются, такие комбинации прокручивают — ого-го!

Вот до чего люди дошли.

И на этом не остановились, всё дальше идут!

Мне очень нравится современная техника. Я могу командовать всякими техническими вещами и машинами.

Я прихожу из школы, нажимаю на клавишу — зажигается люстра.

Включаю электроплиту и ставлю на неё кастрюли с обедом, которые я вынул из холодильника. В это время на меня работают могучие электростанции.

Обедаю. Тарелки сделаны на Дулёвском фарфоровом заводе. Ложки и вилки ещё где-то — марки на них нет. Но я знаю, что их штампуют на прессах.

После обеда я открываю кран и впускаю в квартиру холодную и горячую воду.

Это для меня трудятся здоровенные насосы и очистительные станции.

Я мою посуду. А чтобы не было скучно, включаю радиоприёмник — могу слушать музыку со всего света. Кругосветное путешествие за десять минут!

А могу ещё включить и магнитофон. Или проигрыватель с пластинками.

Я смотрю на часы и бегу звонить по телефону Юрику, чтобы ехать покупать корм для рыбок.

Выхожу на лестничную клетку и сажусь в лифт, нажимаю на кнопку.

Выхожу во двор и иду к остановке автобуса. Доезжаю до метро, которое для меня выкопали экскаваторы.

Размениваю двадцать копеек и, опустив пятак, прохожу через турникет, который подмигивает фотоэлементом.

Еду на поезде. Выхожу из метро, покупаю в автомате газету.

Пью газировку из автомата.

Я давно овладел этой техникой и распоряжаюсь как хочу.

Я повелитель машин и автоматов.

Я современный человек, и мне уже одиннадцать лет.

Подорожник — трава мира

6 августа на Хиросиму сбросили атомную бомбу. Это было давно, в 1945 году. А мы с Владиком, по правде говоря, узнали недавно. Слышать-то слышали: и по радио, и когда сбор «За мирное небо» проводили. И я даже плакат с бомбой рисовал на конкурсе рисунков на асфальте, и эта бомба была с зубами и похожа на крокодила — чтобы страшнее выглядело, но получилось почему-то немного смешно.

А вот по-настоящему мы узнали, что случилось в Хиросиме, если правду говорить, когда по телевизору увидели передачу. Там показывали чёрный пожар и маленького мальчика, он японец по национальности. От ожога он весь трясся и даже плакать не мог — так ему было больно. А до этого показывали больницы, в них лежали обгоревшие люди, у которых всё было забинтовано. И руки, и ноги, и тело, и вся голова.

Владика ничем телевизионным не напугаешь и не удивишь. И он часто, когда смотрит самые страшные фильмы, говорит: «Подумаешь — это комбинированные съёмки, подумаешь — это каскадёры, подумаешь — это не по-настоящему убили, это артисты, и я их уже видел после этого в кинокомедии».

Но здесь, в кино про Хиросиму, никаких артистов не было. Люди мучились и умирали.

И после этой передачи нам не хотелось вообще ничего смотреть — даже мультики или передачу «Что? Где? Когда?», которая нравится всем детям ещё и за то, что кончается она совсем поздно — настоящей ночью.

И в войну мы перестали играть, а это самая любимая мальчишеская игра: тр-тр бух! шчир-чук-чук-чук! — кто без этого может прожить?

Честно говоря, мы после этого хиросимского кино войну стали бояться почти так, как боишься, что вдруг умрёт мама.

— Да, — согласилась мама, когда узнала, почему мы такие задумчивые, — от войны больше всего страдают дети.

Я удивлённо пожал плечами.

— Ну, взрослые хотя бы защищаться умеют и детей защищают, — добавила она.

— Мы тоже хотим защитить, — сказал Владик — он, наверное, опять вспомнил японского мальчика.

Папа подумал и говорит:

— Это пока не ваше дело.

— А какое же наше дело? — спросил Владик.

— Вам сейчас надо хорошо учиться…

— И конечно, не ссориться с девочками, — перебил его Владик. — Нам в школе об этом каждый день говорят. А мы хотим за мир бороться. Что мы, маленькие?

— А что — большие? — Мне показалось, папе не очень понравилось, как его перебил Владик.

— Правда, как мы можем бороться за мир? — спросил я.

И папа сказал, что можно послать деньги, которые пойдут на мирные цели, — есть такой специальный Фонд.

Я слышал в школе об этом Фонде, и даже наши старшеклассники, которые работали на школьном заводе «Чайка», отчисляли деньги в Фонд мира. И нам сказали, что на будущий год там могут работать ребята из любого класса. Но мы с Владиком хотели послать деньги сейчас же.

Я попросил деньги у папы. Сказал, что это для Фонда. Папа говорит, нет, лучше послать деньги, которые мы с Владиком заработаем. Тогда я сказал, что открою копилку, в которую складывал железные рубли. Но папа сказал, что это не совсем то. А я спросил, где же взять заработанные деньги.

— Заработать, — сказал папа.

И тогда мы с Владиком стали просить его устроить нас на работу. Хотя бы, для быстроты, к нему в проектный институт.

— А что вы там собираетесь делать? — спросил папа.

Я точно не мог сказать, какая бы нам понравилась работа, но подумал, что могли бы… могли что-нибудь чертить. Потому что я неплохо рисую.

Тогда папа стал рассказывать о своей работе. Оказалось, мы смогли бы попасть туда лет через десять — двенадцать. После школы и института. А я, может, вообще в институт не пойду, а буду лесником или охотником.

— Нам надо быстрее, — сказал Владик. — Чтобы без института.