Глеб Паншин - Веселая дорога Страница 6

Потом мы стали обсуждать, что нам делать с Ерохиным, и решили, что можно попробовать исправить его через шефство. Буксировать Ерохина по физкультуре поручили Иванову. С начала буксирования прошел почти целый месяц, и все видят, как Иванов не жалеет сил и тащит Ерохина в гору успеваемости по физкультуре. А Ерохин не проявляет сознательности и брыкается, как сивый мерин, то есть, как упрямая лошадь.

Ребята, наш долг — не дать Ерохину брыкаться. И сам Ерохин, наконец, должен понять, что отлынивать от физкультуры и ГТО — это не по-пионерски.

Наблюдатель.

«Наблюдатель…» Пусть Ершов не врет! Поджигатель он, а не наблюдатель. За «сивого мерина» надо бы наподдать ему как следует, только связываться неохота.

И все-таки, будь моя воля, я совсем отменил бы физкультуру. Ненавижу ее! На других уроках я чувствую себя нормальным человеком — не хуже ребят. Только на физкультуре у меня ничего не получается.

Когда подходит моя очередь идти на гимнастический снаряд, все бросают заниматься и смотрят на меня. Как будто я Олег Попов или Юрий Никулин! Я еще ничего не успею сделать, только возьмусь за брусья, а ребята уже смеются. Это глупо и нечестно с их стороны. Ведь я не смеюсь, если кто-нибудь из них отвечает плохо.

Вот недавно с Федором произошел случай на уроке ботаники. Учительница сказала, что у нас будет не совсем обычный урок и что мы должны рассказать о своих наблюдениях над растениями и животными. Только не о том, что мы вычитали из книжек или из учебников, а что видели своими глазами.

Первыми начали отвечать девчонки — им всегда не терпится выскочить раньше ребят. Но дальше васильков, незабудок и ромашек дело у них не пошло. Даже Танька, которая водится больше с ребятами, чем с девчонками, целых пять минут говорила об одуванчиках. Потом поднял руку Федор и сказал:

— Около детского парка, на газоне, одна тетка пасла корову. Эта корова ела одуванчики и облизывалась.

— Глупости! — фыркнула Танька. — Что, ей травы не хватило?

— Может, и хватило, — ответил Федор. — Только она, может, цветы не меньше твоего любит.

— Ну, а еще что ты знаешь? — перебила Федора учительница.

— Что коровы бывают без рогов, а бык без рогов не бывает. Что у кошки язык такой шершавый, как будто она наелась черемухи. Что свинья хрюкает носом, а не ртом…

— Врешь! — крикнул Славка Ершов.

— Я не вру, — сказал Федор. — Специально затыкал поросенку дырочки на пятачке, чтобы проверить. И сам пробовал хрюкать.

Для доказательства Федор заткнул пальцами нос и стал хрюкать. Ребята, конечно, расхохотались.

— А еще я знаю, — продолжал Федор, — что гебемот, если захочет, проглотит целую буханку хлеба и не почешется. Потому что у гебемота…

Дальше Федору не дали говорить — такой поднялся в классе хохот.

— Хватит балаган на уроке устраивать, — остановила всех учительница. — Запомни, Дыблин, надо говорить не «гебемот», а «бегемот».

— Я и говорю: не гебемот…

Лично я над Федором не смеялся. Подумаешь, слово человек не может выговорить. Научится когда-нибудь.

По поводу насмешек друг над другом единственный человек в классе думает примерно, как и я. Это Сашка Иванов. Он говорил мне: «Ты ведь учишься, а сразу в спорте ничто не может получиться. Поэтому не обращай внимания, когда над тобою смеются. Во-первых, этот смех дурацкий. Во-вторых, закаляй силу воли. Посмотрим, что они скажут, когда ты догонишь и перегонишь их по физкультуре».

Мне было бы легче терпеть насмешки ребят, если бы не одно неожиданное обстоятельство. Раньше я на уроках физкультуры делал вид, что стараюсь. Мне было все равно, получается у меня или нет. Теперь же с помощью Сашки я стараюсь изо всех сил, а у меня выходит одна комедия.

На позапрошлом уроке мы проходили волейбол. Меня включили в команду. Сначала я не хотел играть, а потом незаметно разошелся. Бегал по площадке, прыгал и кричал: «Давай! Бей!» В общем, делал все, что положено, когда играешь по-настоящему. А мяч за всю игру попал ко мне только раз. Да и то как треснет по носу, так что у меня вместе с искрами из глаз чуть мозги не вылетели. Разве это физическая культура? По-моему, это издевательство над человеком.

Я уже писал, что у меня страшно болят все мышцы. Это от молочной кислоты — так мне объяснил Сашка. Оказывается, когда человек делает трудные физические упражнения, у него в мышцах появляется молочная кислота.

Когда я утром встречаю Сашку около подъезда, молочная кислота закипает в моих мышцах, а внутри организма становится холоднее, чем на улице.

Сашка уговорил меня пойти с ним париться в баню. Он сказал, что все мальчишки из гимнастической секции один раз в неделю обязательно ходят в парную и для этого специально заготавливают березовые и дубовые веники. Я сначала не соглашался.

— Лично я каждую неделю моюсь в ванной. С шампунем, — заявил я Сашке. — И потом, насчет моего мытья тебе поручения не давали.

— Я тебя не по поручению в баню зову, — сказал Сашка, — а по-товарищески. Ванна — одно, а баня — другое. После парной у тебя мышцы не будут болеть. Сам увидишь, что парная — это здорово.

— Насчет «здорово» или нет — мне безразлично, — ответил я. — А если не врешь, что от парной во мне станет меньше кефирной кислоты, пойду.

— Не кефирная, а молочная кислота. Сколько раз можно тебе объяснять?

— Это для тебя она молочная, — сказал я. — А для меня она хуже горькой редьки. Из-за нее я теперь молоко и кефир есть не могу.

Вечером я сообщил родителям, что собираюсь идти в баню париться. Мама запротестовала:

— Не выдумывай, в ванне помоешься.

И тут неожиданно меня поддержал отец:

— Пусть сходит. А то ведь, действительно, малый еще ни разу в парной не бывал. Избаловало нас благоустройство, обленились. Во время войны в баню как в театр или на праздник ходили. В парной-то веничком по спине да с оттяжечкой протянуть — это, я скажу, блаженство!

— Простудиться ему после бани? — сердито сказала мама.

— Чепуха! — засмеялся отец. — На Руси баней испокон веков простуду и разные хвори вышибали. Между прочим, наша русская баня модной финской сауне десять очков даст вперед. Потому хотя бы, что строится у нас баня из осины, а не из сосны, как у них. Об этом даже в журнале «Наука и жизнь» писали. Читал, Тимоха?

— Читал, — ответил я, хотя ничего подобного не помнил.

Мать махнула рукой, не желая больше спорить, и приготовила мне белье.

После школы я с Сашкой отправился в баню. Я думал, мы явимся первыми, а все ребята из гимнастической секции оказались уже там. Сашка показал на меня и пояснил:

— Это мой друг. Вместе учимся.

Ребята по очереди пожали мою руку. Потом мы разделись. Потом взвесились (во мне по-прежнему было 25 килограммов). Потом все остальное.

Врать нечего, баня и парная мне понравились. Веселее, чем дома, в тысячу раз.

Среди Сашкиных друзей из спортивной школы оказался один мальчишка, наверное, из второго или третьего класса. Ребята его звали почему-то Гаврилычем. Гаврилыч — ужасно смешной человек. То вдруг начинал подтягиваться на поперечной трубе около душа, то стойку на руках делал, то мостик. Это голышом-то!

Сашка ему сказал:

— Гаврилыч, давай сегодня вместе с Тимкой парься. Ему для первого раза твоей нормы хватит.

Гаврилыч взял березовый веник и спросил:

— Что же ты, до пятого класса доучился, а ни разу в парной не был? Может, ты больной?

— Я не больной, — ответил я ему. — Я здоровый, как буйвол.

Он посмотрел на меня недоверчиво и сказал:

— Тогда пошли, буйвол. — И пропустил меня первым в дверь парной.

Я как вошел, так сразу на корточки от страха присел и голову обхватил двумя руками, потому что горячим воздухом меня ошпарило с ног до головы. «Ну все, пропал! — подумал я. — Добуксировал меня Сашка до самой точки!»

А Гаврилычу хоть бы что, шлепнул по моей спине веником и приказал:

— Иди, ложись на лавку. Вон на ту, на дальнюю.

— Не могу! — из последних сил простонал я. — Сейчас сгорю.

— Не сгоришь. Тут мокро. Ты на четвереньках иди, если тебе жарко.

Врать нечего, я и на четвереньках еле-еле добрался до лавки. Между прочим, ходить на четвереньках страшно неудобно. Это я теперь по себе знаю.

Потом я лег на лавку животом вниз, и Гаврилыч стал лупить меня веником по спине. Бьет, а сам кряхтит: «Где мои пятнадцать лет? Где мои пятнадцать лет?» Вот чудак, ему же от силы десять лет без хвостика!

Когда Гаврилыч устал меня колотить, то провел рукояткой веника по моим ребрам, как по забору из прутьев, и заметил:

— Говоришь, что здоровый, как буйвол, а сам тощий.

— Тебе-то какое дело? — возмутился я.