Ференц Мора - Волшебная шубейка Страница 6

Из всего, что происходило за стенами нашей мельницы-дома, я в ту зиму видел лишь то, что можно разглядеть сквозь буквы, процарапанные на замерзшем окне. Видел я замёрзших птиц на снегу, ребятишек цыгана Барона с вязанками хвороста на спине. Изредка — перепуганного зайчишку. Один раз увидел шедшего вдалеке Кюшмёди с лестницей на плече, похожей на большую букву «Н». В тот вечер я нацарапал на морозных кружевах такое слово: «клаб». Отец подошёл и встал за моей спиной с плошкой, чтобы получше разглядеть, над чем я тружусь. Тени моих букв, увеличившись во много раз, прыгали в дрожащем свете ночника на снегу за окном как живые.

— Гергё, ты же вот эту последнюю буковку наизнанку нарисовал! — засмеялся отец. — Смотри, вот как надо её писать: «д».

И ногтем он начертил правильную букву-упрямицу. Но я хитро покачал головой: меня не проведёшь, я-то уж знаю, как правильно, меня мама учила!

У меня и по сей день, если я пишу быстро, то иногда буква «д» получается «наизнанку», как на вывесках у сельских бондарей. И всякий раз я вспоминаю свою милую маму, показавшую мне, как писать эту букву-головастика.

В ту зиму случилось в моей жизни ещё одно знаменательное событие: меня начали обучать скорняжному делу. Как жалко, что это занятие моим первым ремеслом было таким коротким.

— У грача и сын грачонок, — сказал как-то отец, усаживая меня рядом с собой, к рабочему столу, обучаться его ремеслу.

Играть с шелковистыми, длинношёрстными мехами, красными и зелёными дублёными овчинами, разноцветными нитками и блескучими, как молнии, стальными иглами мне сразу же понравилось. Из обрезков дублёных кож я шил шапочки, из зелёных кожаных лоскутков — кожаные переднички и спускал их в щели в полу мастерской. Я твёрдо верил, что в мышиных норках живут гномики и ночью они унесут к себе в дом мои великолепные подарки.

Несколько дней спустя после того, как я вот так подружился со скорняжным ремеслом, отец дал мне два куска кожи и велел сшить их вместе. Я зажал их в колени, точно так, как это делал отец, и действительно быстро приметал куски один к другому.

— Готово! — гордо сказал я и уже хотел вручить мастеру свою работу. Но, увы, оказалось, что я пришил оба куска кожи к своим штанам.

К сожалению, на том моя карьера скорняка кончилась.

БРИЛЛИАНТ

Под конец зимы я уже сделал такие успехи в науках, что читал домашний календарь как по писаному. Начитался до того, что хотелось чего-нибудь новенького. Принесут, бывало, из лавки или с базара какую-нибудь покупку, я тотчас же накидываюсь на газетную обёртку и жадно принимаюсь читать. А увидев в окно, как по улице ветер несёт обрывок газеты, я пускался за ним вслед и бежал, пока не нагоню, бывало, беглеца.

Матушка очень радовалась этому и теперь уже твёрдо верила: быть мне попом. А вот отцу не очень нравилась эта моя жадность на печатное слово.

— Не дело это, коли ты всё, что ни попадётся, читаешь. Осенью, если жив буду, отдам тебя в городскую школу, пусть тебя научат понимать, что годится тебе для чтения, что — нет. А пока давай пороемся на чердаке, там где-то в углу много умных книг валялось, вот их ты и читай.

Я тотчас же помчался на чердак и набрал там целую охапку книг. Насилу дотащил. Но отец прогнал меня с ними обратно.

— По одной, сударь, по одной! Суп отдельно едят от огурцов, пряниками не закусывают.

Огорчённый, тащил я назад на чердак книги. Себе я оставил самую толстую — «Историю венгров». Пока одолевал её, я всё время носился по дому с выструганной из палки саблей и крушил расписанные тюльпанами мамины тарелки, сохнувшие на печном шестке, вообразив, что это круглые головы турецких пашей.

Затем последовали другие умные книги, но эти оказались чересчур умными даже и для меня: арифметика, геометрия и тому подобные. Мама рассказывала, что их забыл какой-то бродячий студент, однажды случайно заглянувший на нашу мельницу. Разумеется, я ни слова не понимал из того, что было в них написано, но всё равно читал их громко, нараспев, усевшись посреди двора. Голуби спускались с крыши и, негромко воркуя, посмеивались надо мной. А наш старый петух подошёл однажды ко мне с важным видом, немного наклонив голову набок, и, прищурив один глаз, не дождавшись, пока я кончу бубнить, спросил по-своему, по-петушиному:

— В ка-кую ру-ку бе-рут кни-гу?

Я показал ему, как нужно держать книжку, он ткнул в неё разок-другой клювом, потом повернулся и пошёл прочь, покачивая кроваво-красным гребнем над иссиня-чёрной головой и потрясая такой же красной, длинной-предлинной бородой. Взобравшись на свою любимую навозную кучу, он тут же поведал всему миру, что один глупый мальчик сидит во дворе и по книжке пытается научиться кукарекать.

Так я мучился с умными книжками до тех пор, пока однажды матушка, вернувшись домой с базара, не подозвала меня к себе и не сказала:

— Смотри-ка, работничек мой, что я тебе принесла!

С этими словами она вытащила из-под шали на груди красивую, в ярком, красочном переплёте книжку.

— Только ты её сейчас отцу не показывай. В ней, знаешь, науки не слишком много. Больше всё для интереса напридумано.

Я поспешно засунул книжку за пояс, под рубаху, и открыть её решился, только уже спрятавшись в бурьяне у плетня.

— «При-клю-че-ни-я Синд-ба-да-мо-ре-хо-да». — читал я заголовок на золотом поле переплёта губами и пальцем одновременно и уверяю, что с тех пор никакая другая книга не доставила мне большей радости, как в этот день эта. И мне очень хотелось похвастаться кому-нибудь. Но кому? Тут я вспомнил про старого петуха и принялся искать его. Но нигде не нашёл. Побежал к матушке спросить, а она зажала мне рот ладонью и шепчет:

— Тише ты, глупенький! Продала я нашего петуха, а на деньги те купила тебе хорошую книжку. Но ты об этом ни гугу! Будешь и мне иногда из неё вслух читать, что поинтереснее.

Забрался я с книжкой на чердак, на своё любимое местечко, где я обычно читал, сидя на карнизе под уксусным деревом и свесив ноги в пустоту. Над головой — небо, как синий луг, и по нему — белые копны. Подо мной, чуть поодаль, — залитые солнцем крыши домов, зелёный сноп лесов, перевязанных золотым пояском реки, а сзади, за моей спиной, полумрак чердака, полный колышущихся теней и таинственных шорохов.

Однажды я читал про Аладдина, сына багдадского сапожника, и его волшебную лампу. На картинке было нарисовано, как он набивает сокровищами свою суму. При виде сокровищ я сразу же вспомнил о нашей фамильной сумке-скарбнице. Быть может, и мои предки забыли в ней одну-другую горстку жемчугов?

Скарбницу я действительно отыскал, она висела на стропиле крыши. Вытащил я её на свет и нетерпеливо запустил руку внутрь, но оказалась она набитой старыми, трухлявыми отрубями. Хотя видно по всему — не для отрубей её в своё время заводили: была она из красной кожи с зелёным кантом, расшита всевозможными цветочками-листочками, которые, правда, к тому времени, как я её нашёл, уж осыпались, отпоролись.

Вокруг защебетали потревоженные мною ласточки, им-то я и высыпал отруби из сумы: пусть поищут в них себе мучных червяков. И вдруг среди отрубей что-то блеснуло на свету. Схватил я находку, поднёс к глазам, а она горит так, что аж смотреть на неё невозможно!

— Бриллиант! — завопил я и принялся вытирать найденное сокровище рукавом рубашки. Вблизи моя находка не шибко блестела, но на солнце она так и сверкала, так и сыпала искрами.

Но всё равно в доме нашем никто, кроме меня, за драгоценность её не посчитал. Да и я ныне уже сам знаю, что это был осколок какого-то гранёного бокала. Но тогда, едва взглянув на него, я сразу же точно определил, что это — бриллиант! И был твёрдо убеждён, что забыл его в суме кто-то из моих предков. А у старого Кюшмёди в кладе, может, и целый мешок таких драгоценных камней наберётся.

Стремглав полетел я вниз, спрятался в кустах терновника за мельницей и принялся обстоятельно изучать находку.

— Да ведь через него Страну фей можно увидеть! — вскричал я изумлённо.

Действительно, волшебное стекло превращало скромные стебли молочая в какие-то невиданные деревья всех цветов радуги. Обычные песчинки на дорожке сверкали под его лучом ну прямо как жемчужная пыль! Ползавшие по земле муравьи казались синими, а жужжавшие вокруг мухи — рубиновыми, как звёзды.

Наверное, в целом мире не было в тот час ребёнка счастливее меня. Ведь теперь я мог отправляться в Страну фей когда угодно, стоило мне только захотеть. А главное — мне нечего было бояться, что кто-то заберёт себе моё сокровище. Ведь все считали его самым обычным осколком стекла. Отец как-то раз даже пожурил меня, приметив в кармане моей праздничной одежды этот бриллиант.

— Послушай, Гергё, и чего ты таскаешь по карманам всякую дрянь? Наверное, до тех пор не кончишь забавляться этой стекляшкой, пока руку себе не порежешь?