Николай Печерский - Восемьдесят восемь дорог Страница 6

Я сел на «сковородку» и притих. На столе перед Расулом Расуловичем лежала целая гора юнкоровских писем. Вечером редактор читал их сам, а утром раздавал нам на обработку. Но сейчас перед Расулом Расуловичем лежала совсем не юнкоровская заметка. Это была какая-то официальная бумага. Со штампом, печатью, с размашистой крупной подписью. Я не удержался и заглянул через локоть Расула Расуловича в эту бумагу.

Расул Расулович перехватил мой взгляд. Он с готовностью подвинул бумагу и сказал:

— Читай. Тут про тебя и про Олима. Это что, в самом деле так?

Сердце мое замерло. Я сразу догадался, что это «телега» — то есть какая-нибудь кляуза. Я не ошибся. «Телегу» прислал на меня и на Олима Турдывалиева директор рынка Зуб. Директор не пожелал ударить перед редакцией лицом в грязь. Круглую печать Зуб придавил с такой силой, что ее можно было прочесть даже на обратной стороне бумаги. Но больше всего эмоций Зуб вложил в подпись. К фамилии из трех букв он присобачил на целую страницу каких-то крючков, завитушек и росчерков. При одном взгляде на такую подпись хотелось немедленно снять тюбетейку и стать по стойке «смирно».

Зуб перепутал все на свете, приплел к истории с Олимом и меня. Оказывается, мы с Олимом клеили на лошадей и верблюдов бумажки с хулиганскими словами, отчекрыжили ножницами хвост какому-то породистому коню и отпилили с неизвестной целью рога барану. Кроме всего прочего, в этот день у одного дехканина кто-то стащил корзину с урюком и камчу. И это, конечно, Зуб тоже приписал мне и Олиму.

Я уже давно прочел «телегу», но все еще боялся поднять глаза. Конечно, Расул Расулович поверит этой очень официальной бумаге. Тут печать, тут штамп и подпись. А что могу предъявить в свое оправдание я, — Олима? Я сидел и не дышал. Хотел оттянуть ту последнюю минуту, которой я боялся и ждал три месяца подряд. Если я спугну тишину, Расул Расулович сразу заметит меня. Он подкрутит в стрелочку свои усы, покашляет для подготовки и скажет: «Ну, что ж, Саша, срок твой окончился. Я старался, но журналиста из тебя сделать не смог. А похождения твои на рынке тоже не того… Одним словом, хулиганов я держать не могу. Сам понимаешь…»

Я сидел на «сковородке», будто перед отъездом в незнакомую грустную дорогу. Последние минуты перед прощанием всегда дороги и тяжелы. Сейчас редакция стала для меня особенно близкой и родной. Прощай, мой милый «катафалк» возле двери, прощайте, замусоленные папки с письмами, которые я забыл убрать в ящик. Прощайте и вы, Расул Расулович. Не хочу оправдываться. Скажу только — и редакторы иногда ошибаются…

Шло время, а Расул Расулович не гнал меня, не кричал, не топал ногами. Сначала он прочитал какую-то заметку, потом положил на мою руку свою легкую теплую ладонь и начал что-то тихо и убежденно объяснять. Я не слышал ни одного слова. Я оглох от радости. Я только чувствовал тепло редакторской руки, знал, что я снова в редакции и все это снова мое. Лицо у меня было, видимо, глупейшее. Расул Расулович поднялся и голосом, который сразу же дошел до меня, сказал:

— Когда редактор дает задание, надо слушать. Кстати, чего ты улыбаешься? Тут нет ничего смешного.

Расул Расулович повторил все сначала. Мы отправляемся на поиски Лунева и его побратима Давлятова. Десять человек. Расул Расулович выпросил денег в горкоме комсомола. Остальные, мы заработаем сами. Мы будем писать в газету корреспонденции, печатать странички из дневников, будем изучать в пути свой родной край.

— Надо достать пару палаток, — сказал Расул Расулович. — Ты поищи завтра, Саша. Может, у геологов… И списочек участников похода набросай. Хоб?

— Сделаем, Расул Расулович.

— Прекрасно… вопросы есть?

Меня мучил один вопрос. Я отважился и, будто мимоходом, спросил:

— Расул Расулович, кого назначим старшим?

В комнате горела только настольная лампа с черным, похожим на лошадиное копыто абажуром. Мне были видны лишь освещенный белым светом лист бумаги, правая рука редактора и кончик его острого и темного от жестких коротких волос подбородка.

— Я думаю, надо подобрать толкового и расторопного человека, — сказал Расул Расулович. — Горком поможет. Не волнуйся…

В душе у меня беззвучно оборвалась какая-то нитка. Она связывала меня с тем делом, которое я решил распутать и довести до победного конца вместе с Олимом, Муслимой и сибирским мальчишкой Игнатом. Теперь это дело у меня хотели отнять и поручить какому-то «толковому и расторопному человеку».

Я стоял возле редактора и ждал, хотя ждать мне было уже, по существу, нечего. Расул Расулович прочел юнкоровскую заметку, подчеркнул что-то красным карандашом и спросил:

— Ну, что у тебя еще?

— Больше ничего, Расул Расулович.

Он взял новую заметку, перелистал странички, посмотрел на подпись и положил возле себя.

— Ты, Саша, сходи к Игнату. Расскажи ему о походе. Хоб?

— Хоб, Расул Расулович.

— Надо, чтобы он скорее перезнакомился с ребятами и подружился.

— Хоб, Расул Расулович, хоб…

Утром в редакцию я не пошел. У меня было задание — достать две палатки. Я надел для солидности свою новую клетчатую куртку, нацепил галстук и вышел из дома. И тут возле самого крыльца я увидел Олима Турдывалиева. Глаза у него были заспанные, штаны и рубаха смяты. Похоже, этот гражданин всю ночь сидел на скамейке у подъезда и ждал меня.

Я поздоровался с Олимом и даже справился о его здоровье. Олим пожал руку, ответил, что на здоровье не жалуется, и зашагал рядом со мной. Он даже не спросил, желаю я или не желаю, чтобы всякие посторонние тащились за мной хвостом.

Идти рядом с человеком, который считает тебя своим другом, и молчать неприлично. Тем более Олима молчаньем не воспитаешь. Не такой это человек. Я рассказал Олиму про вчерашний разговор с редактором и еще про то, что я иду сейчас к геологам доставать палатки для похода. В путь отправится десять ребят. Разумеется, самых деловых и расторопных.

Олим услышал про поход и сразу же просиял. Это был человек практической складки. Загибая один палец за другим, он начал подсчитывать, сколько мы возьмем в поход крупы, сахару и так далее. Не упустил Олим и чисто административные дела. Меня он назначил на пост начальника похода и главного распорядителя кредитов, себя — заместителем, Муслиму — поваром и медицинской сестрой, а Игната — завхозом, поскольку он человек расчетливый и бережливый.

Должность заместителя как-то сразу придала Олиму особый вес и осанку.

— Между прочим, палатки мы достанем в два счета, — сказал он, — У меня во Дворце пионеров знакомый. — Пойдемте, рафик Нечаев. Со мной не пропадете.

Олим подробно проинструктировал меня, куда именно идти, с кем говорить и как выпрашивать эти палатки.

— Во Дворце есть секция «Изучай свой край», — сказал Олим. — Там этих палаток тьма.

— Им же самим нужны…

— Не, им не нужны, — сказал Олим, — Они энциклопедию зубрят.

— Сочиняешь?

— Между прочим, Александр Иванович, я не сочиняю. В прошлом году они везде ходили, даже в Гарме были. А теперь там вместо руководителя чурбан. Честное слово!

Я сделал Олиму замечание. Нельзя разбрасываться такими словами. К тому же взрослые — есть взрослые. Дети не всегда в состоянии понять и оценить их поступки.

Олим смотрел в землю. По лицу его неровными пятнами разлился густой румянец. Пальцы на руках чуть-чуть вздрагивали. Мне стало жаль его.

— Ты, Олим, не обижайся, — сказал я. — Кто-то распустил слухи про вашего руководителя, а ты повторяешь. Так нельзя…

— Я не от других знаю, — глухо сказал Олим, — я знаю от себя. Я у него в секции был. Он меня кружком обвел.

— Каким кружком?

— Обыкновенным. Я говорю: «Хватит энциклопедию зубрить, пошли в поход», а он говорит: «Это не твое дело. Я тебя кружком обведу».

— Интересно… А дальше что?

— Ничего. Взял журнал и обвел мою фамилию кружочком. После этого я секцию бросил. А больше ничего не было. Это все.

Мы шли с Олимом молча, занятые каждый своими мыслями. Из головы у меня не выходил дурацкий карандашный кружочек. Я понимал, что переживать, в сущности, нечего. На кружочек надо плюнуть и забыть. И все же на душе было муторно. Что ни говорите, а это очень неприятно — жить и знать, что твоя фамилия обведена кружочком.

С палатками у нас никакой волокиты не было. Директор Дворца пионеров принял нас, как министров. Усадил на стулья, угостил газировкой из сифона, а потом сел к столу и написал записку на склад.

— Может, вам еще что-нибудь надо? — спросил он, — Вы не стесняйтесь. Мы сейчас в поход не пойдем. У нас тут… В общем, у нас нет пока подходящего руководителя.

Мы простились с директором и пошли на склад. Олим был недоволен мною.

— А чего вы топориков не взяли? — спросил он. — Директор же давал.

— Топорики не нужны.

— Между прочим, Александр Иванович, вы ошибаетесь.