Аксель Хаке - Маленький король Декабрь Страница 6

Хорошо бы разворотить стену, подумал я однажды, хорошо бы просверлить стену перфоратором да посмотреть, что там. Но тогда я, не ровён час, окажусь в квартире соседей, ввалюсь в чужую столовую, весь, с ног до головы, в пыли, и растерянное соседское семейство вытаращит на меня глаза, позабыв про ужин. А я смущённо пробормочу: «Извините, я только посмотреть хотел, нет ли тут маленького короля».

Однажды король Декабрь спросил:

— Почему тебе непременно хочется увидеть, что там такое, за твоими стенами? Почему ты не хочешь просто вообразить, что там могло бы происходить? Вот сел бы ты, закрыл глаза и вообразил себе разные картины, какой-то другой мир. Когда ты был маленьким, ты видел их, даже не закрывая глаза. А теперь забыл, как это делается? Почему же ты забыл?

Итак, тихими зимними днями я сижу тихо-тихо, затаившись, в старом кресле. Недавно, когда я опять вот так, тихонько, сидел, из-за книжного стеллажа пожаловал король. Он не подошёл ко мне, а отправился на другой конец комнаты, туда, где стоят мои игрушечные автомобильчики. Они остались у меня с тех времен, когда мне исполнилось тринадцать лет, ну и стоят себе, с какой стати мне их выбрасывать?

Королёк остановился возле старинного грузовичка-«мерседеса». Грузовичок этот синий с красными бамперами и довольно коротким кузовом. На крыше кабины две жёлтые мигалки, сзади большой красный крюк, и к нему прикреплён прицеп — платформа на двенадцати колёсах. На таких платформах перевозят железнодорожные вагоны, если надо доставить их в какое-нибудь место, куда не проложены рельсы. Сейчас прицепная платформа была не нагружена.

Королёк закинул на платформу мармеладного медвежонка, уже объеденного со всех сторон, — он притащил его с собой. А потом открыл дверцу грузовичка и протиснулся в кабину. Декабрь всё ещё был толстоват и великоват для неё, так что пришлось ему немало потрудиться — он и кряхтел, и вздыхал, и плевался, и вопил, что он, мол, ждёт не дождётся дня, когда сделается наконец таким малюсеньким, что сможет с удобством расположиться в игрушечной машинке. Забравшись в кабину, он завёл мотор, и грузовичок, тихо пофыркивая, покатился по паркету прямиком к моему креслу.

Притормозив возле моей правой ноги, король опустил стекло, высунулся и крикнул:

— Эгей! Нынче у нас дел невпроворот!

— Каких?

— Картину великому картинщику доставить надо.

— Кому? Великому картинщику?

— Ты что, не знаешь великого картинщика?

— Никогда не слыхал о нём.

— Великий картинщик очень богатый, а живёт он неподалёку от твоей кафельной печки, — сказал королёк. — Ни у кого нет такой уймы картин, как у него.

— Для чего же тогда везти ему ещё одну картину?

— А то ты не знаешь! Время от времени королям приходится продавать что-нибудь из картин, иначе протянешь ноги.

— Что же ты получаешь за картины?

— Мармеладных медвежат. У меня всего один остался, тот, который на платформе лежит. Но знаешь, погоди-ка! Сначала давай поиграем.

Почти каждый день мы с королём играем. В микадо[1] играем, и он таскает на плече палочки, точно большущие брёвна. И в шахматы! Декабрь всегда сам себе шахматный король. Играя белыми и сделав свой ход, он спешит вернуться на то поле, где в это время должен стоять его шахматный король, и ждёт моего ответного хода. Получив мат, он театрально валится на доску и декламирует:

Руке, которой ты меня сразил,Гореть в огне неугасимом мало:Мой край моею кровью запятнала [2].

А если выигрывает, то, опрокинув моего короля, он, торжествуя, восклицает:

Вот, блудодей, убийца окаянный, пей свой напиток![3]

— Я-то думал, становясь старенькими и маленькими, вы всё забываете, — заметил я однажды. — Шекспир что же, исключение?

— Ричард Второй! — воскликнул Декабрь. — И Клавдий, король датский! Разве можно забыть таких коллег, как они!

Но в тот день он предложил другую игру, сказав, дескать, самое время хорошенько размяться. Я вытащил настольный футбол. Одна нога у этих жестяных футболистов сгибается, а на голове — особая кнопочка. Нажмёшь на кнопочку — нога ударяет по мячу. Королёк сбросил свою тяжёлую алую мантию и в белой нижней рубахе бегал по зелёному полю. Забив гол, он бросался обнимать своих жестяных футболистов или, шумно пыхтя, плюхался навзничь. Толстяк, вот и выдохся, едва начав игру.

— Всё равно это нечестно! — закричал я. — Ты по всему полю бегаешь, а моим-то игрокам не сойти с мест!

Королёк крикнул в ответ:

— Железные парни, железные! Я после матча едва дышу, а им хоть бы что!

Тут я напомнил:

— Ты ведь хотел отнести картину покупателю. А кстати, какую? Ты же никакой картины не принёс с собой.

— Так сначала её надо нарисовать, — ответил Декабрь. — Дай-ка мне бумагу и цветные карандаши.

Я достал из ящика стола лист бумаги и коробку с карандашами. Но не угодил королю.

— Велики! Отрежь такой кусочек бумаги, чтобы размером был в точности как платформа грузовика. А карандаши… да они же громадные, настоящие брёвна! Неужели у тебя не найдётся маленького карандашного огрызочка? Я не могу рисовать бревном!

Я опять выдвинул ящик стола, запустил в него обе руки чуть не по локоть и долго рылся в груде старых батареек, тюбиков с клеем, верёвочек, ленточек и ломаных телевизионных пультов. Наконец откопал ножницы и крохотный огрызок карандаша, светло-зелёный. Потом я ножницами отрезал от большого листа бумаги маленький прямоугольник, чуть-чуть длиннее, чем платформа моего грузовичка, но точно такой ширины. Огрызок карандаша я протянул королю.

— Светло-зелёный, — проворчал он, — не то! Я хотел нарисовать королевскую корону о семи зубцах, светло-зелёный цвет для неё не годится.

— Но у меня нет другого такого маленького огрызка, только этот зелёный тебе подойдёт. Все мои карандаши слишком большие, а точилку искать — напрасный труд, нет у меня точилки.

Король уже погрузился в глубокое раздумье, так что лишь рассеянно пробормотал, не слушая меня:

— Пожалуй, сойдёт. Скажу ему, таков авторский замысел. Были же художники, которые несколько лет подряд писали картины сплошь в голубых или розовых тонах… Ну и он пусть в этот раз получит светло-зелёную королевскую корону.

Обеими руками обхватив огрызок карандаша, он вертикально приставил его грифелем к бумажному прямоугольнику и принялся ходить туда-сюда маленькими шажками, царапая грифелем по бумаге. Таким манером он криво-косо нарисовал маленькую королевскую корону, светло-зёленую, о семи зубцах.

— Хорошо, не правда ли?

— Очень хорошо, — похвалил я. — Никогда не мог взять в толк, почему королевские короны непременно должны быть золотыми.

— Эта корона медная, позеленевшая от сырости, — заявил Декабрь. — Это корона короля Ноября Позднего, прозванного Кровельщиком. Не поможешь ли погрузить картину на прицеп?

Королёк обеими руками приподнял один конец картины, я кончиками пальцев взялся за другой, и мы осторожно и бережно перенесли её на прицеп грузовичка. Король скомандовал:

— Забирайся, едем!

— Как же я помещусь в такой малюсенькой кабинке?

— Ах ты беда-то какая! Ну хорошо, садись в своё кресло, закрой глаза и вообрази, будто сидишь в кабине грузовика. И всё получится.

Я так и сделал: сел в кресло, закрыл глаза и тотчас почувствовал, что стал таким же махоньким, как королёк Декабрь. Но, слава богу, не таким толстопузым. А королёк меж тем уселся на водительское место и опять скомандовал:

— Залезай! — и открыл изнутри дверцу с моей стороны. Я забрался в кабину и захлопнул дверцу.

— Где же картинщик живёт? Возле печки, а точнее?

— Да прямо у печки, за плинтусом, — сказал королёк и включил двигатель. — Между плинтусом и стеной зазор, вот там он и живёт.

— А ты уже бывал у него?

Королёк вёл грузовик вдоль по паркетинам, так что трясло не слишком сильно, и всё-таки, когда мы переезжали через щель между паркетинами, нас так подбросило, что макушками мы крепко стукнулись о потолок кабины. У короля едва не слетела с головы корона — пришлось надвинуть её пониже на лоб.

— Конечно, я часто у него бывал, — ответил он. — Я чуть ли не каждый месяц отдаю ему какую-нибудь картину.

Мы объезжали ножку стола, и мне показалось — это ствол гигантского дерева.

— А как там, у него, всё устроено?

— У него много комнат. Больших и маленьких. Есть комнаты огромные, как спортивные залы, есть крошечные, вроде твоей кладовки для продуктов. В одни комнаты надо подниматься по узеньким винтовым лестничкам, а в другие ведут широкие и пологие лестницы, как во дворце. И на всех стенах висят картины.

— И все картины принадлежат картинщику? Он один там живёт?