Вера Новицкая - Безмятежные годы Страница 6

Счастливые эти лентяи! Вот уж кому, поистине, радостно и беспечально живется - точно y Бога за пазухой. И при всем своем благополучии, они не сухие эгоисты, думающие только о себе, это самые отзывчивые, самые доброжелательные существа; мало того - это источник истинных радостей для всех соприкасающихся с ними: для родителей, преподавателей, товарищей и подруг.

Кто-нибудь сомневается? Не верит? Быть может, y кого-нибудь мелькнет дикая мысль, что уж одним своим наименованием они огорчают родителей? Какое поверхностное суждение! Пусть отрешатся поскорей от него! Скажите, разве кто-нибудь из петербуржцев не спит ночей, не допивает и не досыпает, убиваемый горем, что в ноябре царит тьма, тьма кромешная? Сомневаюсь: на то и ноябрь, да еще и петербургский, чтобы в половине второго лампу зажигать. Но, если вдруг среди этого мрака наступит ясный, морозный полдень и яркий веселый луч солнышка на час, на два заиграет над нашей столицей, как все приветствуют его! Как ценят этот краткий случайный луч, и ценят именно потому, что он ноябрьский. A в июле разве млеет кто-нибудь от восторга при виде солнца? Да ну его совсем! - знай печет без передышки. Так и лентяй. Зачем родителям огорчаться отсутствию в нем учебного прилежания, ведь уж раз навсегда положено: лен-тяй, так чего ж с него и требовать? Но когда, по той или иной причине, он вдруг приносит полный или хотя трехчетвертной балл, - какой всеобщий восторг, какое умиление! Чем вознаградить его за ту искреннюю, глубокую радость, которой преисполняются родительские сердца? - Ведь вот может же он, может учиться, только не хочет. Но «не хотеть» - не значит «не мочь», стоит ему пожелать… - И гордость зарождается в материнском сердце.

Или, порой, вдруг видят его усидчиво склоненным над бумагой час, a то и два. - Что это? Радоваться или огорчаться. Конечно… работает… хорошо… Но с чего так вдруг? - Все неожиданное, ненормальное вызывает опасения. - Нет, что же страшного? Просто «захотел», - ведь вкусы меняются, говорят, каждые семь лет, ему как раз пошел пятнадцатый…

Черная клевета! Заподозрить лентяя, убежденного лентяя в измене своим принципам, так как это не «вкус», это «принцип», a для них семилетнего срока не может, не должно существовать. Нет, это не то. Просто в последнем номере «Нивы» необычайно редкий, хитрый ребус: надо же его решить! И он добьется, сомнения в этом быть не может, потому что сообразительность с лентяем живут в самом дружеском, тесном общении; это не география, не катехизисные тексты, не зубристика, вот с подобными вещами y лентяя издавна образовались самые натянутые отношения, глухая непримиримая вражда. Лентяй и зубренье - это химически не соединимо!

Но где дело коснется смекалки, сообразительности, - тут лентяй на высоте своего призвания, - это прямо-таки его специальность. Оно понятно: лентяй, уважающий себя лентяй, никогда не допустит мысли застрять на второй год или уж очень мелкими цифровыми данными изукрасить свои четвертные сведения. Правда, порой и самые микроскопические величины попадаются в его дневнике, - но это просто несчастный случай: - настигли врасплох, но чтобы подобное повторялось часто!!.. Тогда уж не житье было бы лентяю. Вот работает голова, математически точно высчитывает он, кто, когда и как должен спросить его; все меры приняты, иногда, - лишь в совершенно экстренных случаях, - прибегается даже к крайней - прочитывается дома урок. И, когда расчет удачен, надо видеть, каким умилением, какой нежностью озаряется лицо батюшки или географа - наименее избалованных его ответами и усердием. Какой ласкающей, доброжелательной рукой выводят они в журнале девятку. Если при этом вспомнить, как часто эти добрые глаза, эта самая рука с таким леденящим равнодушием выводит серии двенадцати в графах усердных!!..

Бедные, бедные долбяшки! На что тратите вы ваши лучшие послеобеденные часы? Понимаете ли вы всю прелесть чудных зимних вечеров за интересной книгой или на катке, где кругом вас сверкают бриллиантиками яркие осколки льдинок, где играет музыка, где летишь стрелой? Дух захватывает, и горячей-горячей струей что-то переливается по всему телу. Где вам, бедняжкам! Разве знаете вы отдых, покой? Вы в вечной тревоге, в вечном напряжении, все ждете чего-то, трепещете: «Вдруг только одиннадцать?»…

Кровь застывает в ваших жилах.

Лентяй не знает этих ужасов, да и аппетиты его много умереннее, потому на затраченный капитал труда в ноль всякий процент хорош. Никогда он не волнуется. Коли застали врасплох, самая младшая отметка, ниже которой, не прибегая к дробям, поставить нельзя, уже получена. Что же может ему угрожать еще? «Съехать»? - Не с чего, остается одно - «поправиться».

В радостном ожидании протекают школьные дни лентяя: впереди улыбается перспектива - повышения, поправки. Будет она несомненно, но сколько? Девять? Десять?… Радостно захватывает ему дух от этой сладостной мысли. И вечно-то чувствует он себя накануне приятной неожиданности, словно накануне именин: сюрприз готовится, наверно хороший, но что, что именно?

Кто не знает, кто не испытывает того веселого, приподнятого, радостного чувства, которое овладевает каждым накануне его рожденья? Кто был угрюм, неприветлив, ворчлив в ожидании этого радостного дня? A приятное ожидание - это хроническое состояние лентяя. Вот оттого-то он всегда весел, всегда благодушно настроен, ласков со всеми.

И это вечное довольство, душевное равновесие отражается на характере лентяя. Желание «подвести» товарища, «перегнать» его, зависть, - все эти черные побуждения не имеют места в его незлобивой душе. Кому завидовать? С кем тягаться? С кем соперничать? Со всеми этими зубрилами???..

Слишком хорошо сознавая свои преимущества перед товарищами, он смотрит на них со снисходительностью истого величия, но вместе с тем он справедлив: они получают лишь должное, они имеют все права на лучшие отметки, на которые он, смиренный, теперь и не посягает, но стоит ему захотеть!.. Сознание это на одну секунду преисполняет его гордостью: стоит «захотеть», и он может обратиться в зубрилу, a они, хоти не хоти, никогда лентяями сделаться не смогут, потому что лень это роскошь, не всем доступная, - чтобы пользоваться ею, надо иметь нечто, и это «нечто» есть y него, лентяя, a y них…

Но присущее ему добродушие вытесняет минутный проблеск гордыни из его благородного сердца.

«Все эти чудные душевные качества его не могут не быть оценены, не могут не вызывать всеобщей симпатии. Надо видеть ту готовность, с которой приставляются к губам десятки рук, чтобы подшепнуть лентяю застрявшее где-то в его мозгу, а, может быть, только в учебнике его, так настойчиво, с непонятным упорством требуемое учителем название или год. Как приветливо и радушно открываются и поворачиваются в его сторону исписанные хитрым extemporal'ем тетрадки соседей во время классных работ, и кем же? Тем, кто за минуту перед тем на молящий вопрос соседа-конкурента послал умышленно неверное сведение. Лентяй не может не ценить этого, и в сердце его все горячей и ярче разгорается благодарность и любовь к человечеству.

Может, кто думает, что обидно-снисходительное чувство руководит поступками его товарищей? Опять заблуждение! Лентяй слишком самолюбив, чтобы брать, не давая. Он знает, что и он нужный человек, о-ох какой нужный! Кто в критическую минуту выручит класс? Он, только он один. Кто, не сморгнув, откажется за всех y самого грозного учителя? Кто убежденно будет настаивать, что класс плохо «понял», и в доказательство своего непонимания приведет такие яркие ответы или вопросы, что не оставит сомнения в душе самого недоверчивого преподавателя? Кто даст ценные указания о характере, привычках, уловках учителя? Кто поделится целой серией верных, никогда не «подводящих» примет-талисмамов, для ограждения учеников от учительской бесцеремонности, доходящей до вызывания чуть не каждую неделю? Нет, он много дает, a потому имеет право и пользоваться.

Но это только с научной стороны, a с эстетической? Кто лучше лентяя передаст штук десять уморительнейших анекдотов? Или нарисует корабль, гибнущий в волнах? Или с захватывающей яркостью передаст всю драму только что прочитанной им повести? У него есть на все это время, и он делится своими познаниями, своими житейскими советами с учеными товарищами.

Крепнет и изощряется его ум. Сколько сложных комбинаций гнездится в нем, какое глубокое знание человеческих сердец! Кто знает, какие богатые, гениальные мысли посетят его со временем? Он вступит в настоящую жизнь с этим богатым вкладом, не сокрушив своего здоровья сидением над учебниками, не расточив капиталов родителей на пилюли Пинк, Гематогены, Соматозы и прочую латинскую гастрономию. Он в них не нуждается. Щеки его расцветают горячим румянцем, глаза блестят яркими звездочками, и всем весело, отрадно смотреть на его ясную, жизнерадостную физиономию. Если прибавить к этому те разносторонние салонные талантики и способности, которые шутя развивал он, ту массу прочитанного в обильные свободные часы, то всегда ровное, доброе отношение к окружающим, всем станет ясно, что в жизни все двери, как в школе тетрадки, приветливо распахнутся перед ним: - добро пожаловать!