Эдуард Корпачев - Тройка запряженных кузнечиков Страница 6

Кони, быстрые кони!

Наверное, мама, присылавшая им каждый день открытки из прибалтийского санатория, подивилась бы Авериной затее и, по-деревенски сцепив руки на поясе, покачала бы головой, наблюдая за тройкой запряженных кузнечиков.

Так подумал он еще в тот день, когда кузнечики упорхнули за окно, оставив поверженную пластилиновую повозку.

А в этот воскресный день, когда завершение сенокоса должно быть отпраздновано бегами, заездами, столпотворением на ипподроме, Авере хотелось, чтобы мать нагрянула домой до срока и стояла в толпе, опять по-деревенски сцепив руки на поясе и не зная, кому из них двоих желать победы. Ведь не отказался отец от своего намерения состязаться в одном заезде с заносчивым? Санькой!

Как жаль, что мать не вернется до срока, будет бродить по прибрежным дюнам и ничего не знать там, в своей приморской лечебнице! И Авера даже сокрушенно вздохнул.

Отец же, сосредоточенно отхлебывая из чашки ароматный черный кофе, взглянул на него и чистосердечно попросил:

— Перестань изводить себя, Аверкий Иванович. Понимаю: нет мамы, ушел Связист…

— …разлетелись кузнечики, — подхватил Санька, тоже подкреплявшийся черным бодрящим напитком.

— А только будь мужчиной, Аверкий Иванович, — серчая на старшего, Саньку, и не удостаивая того даже взглядом, продолжал отец. — Тогда возьму тебя в свою качалку.

— Это как же? — приподнялся Авера.

— А так. Вон тем широким ремнем пристегнемся друг к дружке — и только держись! Никто не будет перечить! Это же не соревнования, а праздник. И так нам хочется!

— Двое на одного? — лукаво прищурил Санька карие глаза. — Смелее, братцы!

Удивительно, как сумел отец разгадать тоску его последних дней и придумать такое, что вмиг отступила эта тоска и позабылось в добрую минуту все тягостное: и длинные дни без мамы, как будто дни сиротства, и внезапное исчезновение Связиста, и неудачная затея выдрессировать кузнечиков… Сейчас начнутся бега, сейчас два наездника будут в одной качалке!

— Ты шутишь, Иван Харитонович? — понимая, что все это тоже мечтание, спросил Авера. — Ты для того, чтоб напугать Саньку?

И отец тайком кивнул ему головой.

И все-таки Авера тут же разыскал оставшийся еще со времен войны широкий отцовский ремень, подаренный некогда отцу армейским кавалеристом, и побежал впереди, оборачиваясь, взглядывая на сосредоточенного отца, на невозмутимого Саньку.

Конюхи уже чистили лошадей, щетками снимали влагу, а наездники проверяли упряжь или сами выкатывали за оглобельки свои качалки. И Харитон Иванович, коротко поприветствовав троицу — отца, Саньку и его, Аверу, — тут же вновь принялся что-то подтягивать, поправлять, похлопывать лошадь по крупу и чиркающим движением потирать свои руки.

И когда отец принялся взнуздывать своего Атласа, на котором и по лугу разъезжал, и по городу раскатывал, Авера стал вопрошать, не надо ли чего помочь, стал вертеться вокруг любимого отцова коня, с признательностью заглядывая в темные глаза коня.

А уж по кругу ипподрома прокатывались наездники, не давая пока своим лошадям воли, и останавливали лошадей под тополями, соскакивали с качалок, переговаривались нарочито веселыми голосами. Каждый хотел словно сказать, что это никакие не состязания, а так, забава, праздник по случаю завершения сенокоса. И все же чувствовалось, что каждому, кто уже заранее выбрал себе соперника, хотелось опередить его, снискать славу среди зрителей. Кажется, здесь были не только свои, поселковые, а и горожане, те страстные любители бегов, которые и в будни наезжали иногда на конезавод.

Когда отец выехал на проминку, все вокруг загалдели. Он же преспокойно погнал Атласа по кругу, и Авера знал, что отца никак не волнует сейчас это повышенное любопытство зрителей, а волнует и занимает лишь одно: как бы удачнее, быстрее промчаться по кругу, когда будет дан старт. И Авера тоже решил не посматривать по сторонам, не прислушиваться к одобрительным возгласам. Вон как прочно, влито сидит в качалке отец!

Уже открыла заезд первая пара наездников, уже все обратили лица к полю ипподрома, и отец придерживал на месте горячего Атласа, голосом успокаивал его.

— Пойдем в третьем или в четвертом заезде, — сказал он вполголоса Авере, и от усов отца повеяло знакомым, домашним запахом кофе.

И тем, кто был у стартовой черты, кто ударом колокола открывал заезд, отец подал рукою условный знак: дескать, погодите, не сейчас.

— Не сейчас, — бросил он и Саньке, который подошел к ним небрежной походочкой и пожаловался, что ему надоело томиться. — Один заезд, другой… и мы!

Этот голос, эти напрягшиеся руки отца говорили о том, что отец готов драться за победу по-настоящему.

Наверное, уж очень волновался отец, уж очень сдерживал свое предстартовое беспокойство, потому что, едва под свист и крики закончила дистанцию первая пара наездников, как он подал знак судьям: дайте дорогу! А потом отец вдруг подхватил его к себе на колени, тут же перепоясал широким, захваченным им, Аверой, из дому ремнем. Авера и опомниться не успел, Авера таращил глаза на смеющихся людей, удивлялся и восхищался: «Ну, чудеса! А все же взял батя, взял! И что теперь будет?..»

И вот оказались на старте трое родных людей, которые сейчас были соперниками, вот оказались рядом две качалки. Атлас, дорогой мой конек, не подведи, не подведи!

Ударил колокол — и Аверу толкнуло, прижало к отцу, и захлестал по щекам рожденный движением ветер, и замелькали по сторонам, сбоку неразличимые фигуры зрителей, слившиеся в пеструю, красочную изгородь.

Очень умело вывел отец своего Атласа к бровке, вышел вперед, и Авера вмиг смекнул, что это уже половина удачи, что теперь Саньке нелегко обойти их. Неси, дорогой мой Атлас, неси, неси, неси!

Как ни косил Авера глаз — не видел Санькиного коня, лишь слышал позади, совсем рядом, за спиною, топот копыт чужого коня. И как ни приспешивал отец своего Атласа, как ни гнал его нещадно по кругу, не отступал и этот шаркающий, быстрый, злой топот чужого коня.

Круг они так и пронеслись: впереди отец с Аверой, за ними — Санька. И когда заканчивали этот круг, сгрудившиеся, неразличимые, ставшие незнакомыми люди поддавали им азарта криками, взмахами руки и зажатых в руках кепок.

Неси, Атлас, неси, неси!

Ах, если бы хватило духу у Атласа и второй круг не уступить чужому коню, если бы повезло им с отцом, если б не сдало умение опытного наездника и если бы допустил оплошность тот, преследовавший их наездник!

Но, наверное, был свой план у Саньки — вот так следовать по пятам, не отставать ни на колесо, а потом вдруг понудить своего коня из невероятных, из последних сил напрячься и пойти рядом, рядом, а затем и вырваться на лошадиный корпус вперед.

Все это видел Авера, видел: и как поравнялся чужой конь, и как мчались две качалки рядом, и как Санькин конь рывком вдруг ушел вперед на целый корпус.

Авера сидел крючком, потому что отец грудью навалился на него, и боялся более всего, что вот мешает отцу сделать какое-то резкое движение и одним махом достать Санькиного коня. Но как ни молил он Атласа собрать последние силы, как ни проклинал чужого, мелькавшего впереди коня — все оставалось уже неизменным: Санька опережал их, Санька все наращивал скорость.

Так они и закончили второй круг, так они проходили и третий круг, и уже вовсе не было никакой надежды опередить одинокого наездника, потому что его качалка уходила все далее вперед, все увеличивала разрыв.

И самое обидное, что́ потом Авера называл даже подлостью со стороны брата, было уже на финише: Санька обернулся, привстав на выпрямленных ногах, и усмехнулся им с отцом и даже свободной рукою поманил: дескать, быстрее, братцы!

Никто, конечно, не одобрил Санькиной выходки, никто не посмеялся даже. Наоборот, как только сошли они с отцом с качалки, как только утерся отец большим белым платком, точно выбросил из кармана белый флажок поражения, обступили их наездники и конюхи, сочувствовать принялись, поговаривать: Атлас мировой конь, только жаль, Иван Харитонович, что не держали Атласа в конюшне, все на лугу, на лугу.

— Он бы отдохнул в деннике — и никакому другому коню не догнать Атласа, — авторитетно произнес кто-то из них.

Отца же — видел Авера — очень злило их сочувствие, их справедливые суждения, и он, раскрасневшийся, все утирал да утирал белым, уже измятым и влажным платком лицо, лоб, шею.

— Чистая случайность, — сердито заметил отцу и Харитон Иванович, еще не взмокший, свежий, лишь готовящийся к забегу, и кликнул зычно: — Санька, где ты?

— Здесь я, — лениво ответил ветеринару Санька. — Чистая случайность, Харитон Иванович, я с вами согласен. Просто фортуна, удача…

— А ежели так — давай со мной померимся! — с вызовом уставился ветеринар черными недружелюбными глазами. — Не сейчас, а в самом конце. Нехай конь отдохнет — и померимся. — И он даже чиркнул ладонью о ладонь, как бы предчувствуя уже борьбу на кругу, бешеный бег, злое, неуступчивое состязание.