Фрэнсис Бёрнетт - Таинственный сад (сборник) Страница 60

Ему хотелось показать всему свету, что наконец род Доринкортов имеет наследника, достойного занять то высокое положение, которое его ждет.

В тот день, когда Цедрик в первый раз сел на своего пони, граф был так доволен, что почти позабыл о своей подагре. Когда грум привел красивую лошадку, которая сгибала шею и грациозно покачивала своей красивой головкой, граф сидел у открытого окна библиотеки и наблюдал, как Фаунтлерой брал первый урок верховой езды. Он внимательно следил, не выкажет ли мальчик признаков робости. Пони был довольно крупный, а графу часто приходилось видеть, как дети теряют присутствие духа при первых попытках ездить верхом.

Фаунтлерой с восторгом сел на лошадь. Ему еще никогда не приходилось ездить верхом, и он был в чудесном расположении духа. Грум Вилькинс провел лошадку под уздцы несколько раз взад и вперед перед окнами библиотеки.

– Он настоящий молодец, – рассказывал потом Вилькинс в конюшне. – Нетрудно было его усадить. И ребенок постарше его не держался бы так прямо в седле, как он. Тут он меня и спрашивает: «Скажите, Вилькинс, прямо ли я сижу? Ведь в цирке наездники всегда сидят прямо». А я ему отвечаю: «Так прямо, словно наездник, милорд». И он засмеялся, очень довольный, и говорит мне: «Вот это хорошо. Пожалуйста, Вилькинс, напоминайте мне, чтобы я всегда сидел прямо».

Однако вскоре мальчику показалось скучно только сидеть прямо и ездить шагом взад и вперед: Вилькинс не выпускал из рук поводьев. Через несколько минут он обратился к дедушке, следившему за ним из окна.

– Можно мне поездить одному? – спросил он. – Да побыстрее? Мальчик с Пятой авеню ездил обыкновенно рысью и галопом.

– А ты думаешь, что можешь ездить рысью и галопом? – спросил граф.

– Я бы хотел попробовать, – ответил Фаунтлерой.

Граф сделал знак Вилькинсу, который тотчас сел на свою лошадь и взял пони на длинный повод.

– Ну, пустите рысью, – сказал граф.

Следующие минуты были довольно неприятны для маленького всадника. Он нашел, что ездить рысью не так легко, как ездить шагом, и чем скорее скакал пони, тем труднее казалась ему езда.

– Тря… трясет порядочно, не правда ли? – сказал он Вилькинсу. – Вас тоже трясет?

– Нет, милорд, – ответил Вилькинс. – Понемногу и вы привыкнете. Приподнимайтесь только на стременах.

– Я… я… под… поднимаюсь… все вре… время, – возразил Фаунтлерой.

Действительно, он приподнимался и опускался довольно неловко, его порядочно трясло и подкидывало. Он запыхался и покраснел, но тем не менее старался твердо сидеть в седле и держаться прямо. Графу из окна все было видно. Когда наездники подъехали к нему после того, как скрылись на несколько минут за деревьями, Фаунтлерой оказался уже без шапки, причем лицо его разгорелось, как маков цвет, а губы были крепко стиснуты. Все же он мужественно продолжал ехать рысью.

– Постой, – окликнул его дед. – Где твоя шляпа?

Вилькинс дотронулся до своей.

– Она свалилась, ваше сиятельство, – сказал он, видимо забавляясь. – А поднять милорд не позволил.

– Не очень он трусит? – спросил граф сухо.

– Что вы, ваше сиятельство! – воскликнул Вилькинс. – Да он, можно сказать, и не знает, что это значит! Многих молодых господ обучал я езде, но ни одного не видел такого смелого, как он.

– Ты устал? – спросил граф Фаунтлероя. – Хочешь сойти?

– Трясет больше, чем я думал, – откровенно признался юный лорд. – Я тоже немного устал, но слезть мне еще не хочется. Я хочу поскорее научиться. И как только немного отдохну, поеду назад за шляпой.

Самый умный человек в свете не мог бы подсказать Фаунтлерою лучшего ответа, чтобы угодить старому графу. Когда они снова поехали по направлению к главной аллее, легкая краска покрыла суровое лицо графа и глаза его из-под нависших бровей заблистали давно не испытанным удовольствием. Он сидел в напряженном ожидании, пока снова не послышался стук копыт. И когда они через некоторое время вернулись обратно, то оказалось, что шапка Фаунтлероя была в руках у Вилькинса; личико же мальчика еще более раскраснелось, волосы развевались по ветру, но он, несмотря на более скорую езду, все так же твердо сидел на лошади.

– Вот! – воскликнул он, переведя дух. – Я ехал галопом. Не так хорошо, как мальчик с Пятой авеню, но все же проскакал и не свалился!

После этого он быстро подружился с Вилькинсом и с пони. Не проходило дня, чтобы их не видели вместе весело скачущими по большой дороге или вдоль зеленых тропинок парка. Дети из коттеджей выбегали к дверям, чтобы поглядеть на пони и смелую маленькую фигурку, так прямо сидевшую в седле, а молодой лорд снимал шапку и, размахивая ею, восклицал: «Хэлло! Доброе утро!» – что не совсем соответствовало его графскому достоинству, но зато отличалось милой приветливостью. Иногда он останавливался, чтобы поболтать с детьми. Однажды Вилькинс, вернувшись в замок, рассказывал, как юный лорд настойчиво пожелал сойти с пони около школы для того, чтобы посадить на него хромого усталого мальчика.

– Его невозможно было уговорить, – рассказывал потом об этом в конюшне Вилькинс. – Я ему предлагал усадить мальчика на мою лошадь, а он не соглашался, говоря, что мальчику будет неловко на большой лошади. «Видишь ли, Вилькинс, – сказал он мне, – этот мальчик хромой, а я нет, и я хочу, кроме того, поговорить с ним». Так мы и усадили мальчугана на пони, а милорд преспокойно пошел себе пешком, руки засунул в карманы, шапку сдвинул на затылок – идет и разговаривает с мальчиком как ни в чем не бывало! А когда мы подъехали к их дому и мать мальчика выбежала впопыхах посмотреть, что случилось, он снял перед ней шапку и говорит: «Я привез домой вашего сына, сударыня, потому что у него болит нога, а эта палка ему плохая опора. Я попрошу дедушку, чтобы он заказал ему костыли». Провались я на этом месте, если женщина не чувствовала себя на седьмом небе! А я чуть не лопнул со смеху.

Когда граф узнал об этом случае, он не рассердился, как того боялся Вилькинс, а только расхохотался и, позвав Фаунтлероя, заставил его рассказать всю историю с начала до конца.

Через несколько дней экипаж Доринкорта остановился перед коттеджем, где жил хромой мальчик; Фаунтлерой выскочил из экипажа с парой крепких костылей; он нес их на плече, как ружье, и передал миссис Гартль (так звали мать мальчика).

– Дедушка вам кланяется, – сказал он, – и посылает эти костыли вашему сыну; мы надеемся, что он скоро поправится.

– Я передал от вас поклон, – заявил он графу, снова усевшись в экипаж. – Вы мне об этом не сказали, но я подумал, что, верно, вы забыли. А ведь это следовало сказать, правда?

Граф снова засмеялся, но возражать не стал. Дело в том, что они все более и более сближались и уверенность Фаунтлероя в доброте деда увеличивалась с каждым днем. Он не сомневался, что его дедушка был самым любезным и великодушным человеком. Действительно, его желания исполнялись почти прежде, чем он успевал их выразить, а подарки и удовольствия сыпались на него в таком изобилии, что по временам приводили его в полнейшее недоумение. По-видимому, старый граф желал дать ему все, чего бы он ни пожелал. И хотя по отношению к другим мальчикам подобная система воспитания могла бы оказаться не совсем разумной, но маленькому лорду она не принесла вреда. Общение с матерью спасало его от дурных последствий такого баловства. «Лучший друг» следил за ним внимательно и нежно. Они вели долгие разговоры вдвоем, и он никогда не возвращался в замок без того, чтобы не задуматься над словами матери.

Был, правда, один вопрос, приводивший мальчика в сильное недоумение. Он думал о нем гораздо чаще, чем это можно было предположить. Даже его мать не знала, как часто он задумывался над ним, а граф долгое время совсем и не подозревал этого. Сообразительный мальчик не мог не удивляться, почему мать и дедушка ни разу не виделись друг с другом. Когда экипаж графа Доринкорта останавливался перед Корт-Лоджем, граф никогда не выходил из него, а в редких случаях, когда его сиятельство посещал церковь, Фаунтлерою предоставлялось одному говорить с матерью на паперти или сопровождать ее домой. Но, несмотря на это, ежедневно из оранжерей замка посылались в Корт-Лодж цветы и фрукты.

Лучшим доказательством необычайной доброты деда в глазах Цедрика явился следующий случай, происшедший вскоре после того воскресенья, когда миссис Эрроль в одиночестве пешком вернулась из церкви домой. Неделю спустя, отправляясь в гости к матери, он увидел у подъезда вместо большого парного экипажа красивую маленькую колясочку, запряженную отличной лошадью.

– Это твой подарок матери, – отрывисто промолвил граф. – Не может же она всюду ходить пешком. Ей нужен экипаж. Это подарок от тебя.

Восторг мальчика был безграничен. В пути он с трудом сдерживал себя. Миссис Эрроль собирала розы в саду. Увидев мать, он выскочил из коляски и стремительно бросился к ней.