Владимир Листов - Чекисты рассказывают... Страница 61

Появление Марфиньки встревожило Федора и Вадима.

— Надо ее побывшить! — зло сверкая цыганскими глазами, изрекла старица.

— Мать, а не грех? — не без лукавства спросил Федор.

— Отстань ты со своими грехами, — одним больше, одним меньше, все равно.

Она не стеснялась Вадима, будучи уверена, что фашисту не в диковинку убивать.

— Разумное предложение, — поддержал ее Вадим. — Я помогу. Вот эту таблеточку дайте больной, и через день она будет безвредна. Вот и весь грех.

Он вручил старице лекарство.

— А теперь мне у вас оставаться нельзя. Как говорит русская пословица: береженого и бог бережет. Начнут чекисты трясти ваши катакомбы и меня могут зацепить.

Федор его поддержал:

— Верно. Уходить вам надо. Я в своем подполе еще продержусь, а вам отсюда пора.

Он боялся, что застукают немецкого шпиона и тогда ему несдобровать самому.

— К Дуньке надо перебираться, там безопаснее. Кому в голову придет искать шпиона у этой вдовушки.

— А она вас не предаст и меня вместе с вами? — спросил Вадим.

— Побоится. Да и не поверят ей, слишком простовата, — аттестовала ее мать Елизавета. — И что она знает: мою избу да Феклу. Небось Аннушку Прищемихину не выдала. Вас учить нечего, сумеете молодую женщину увлечь, на мужиков она, кажется, слабая.

На вторые сутки от таблетки Вадима Марфинька скончалась. Яков догадался, какое лекарство получила от старицы дочка, но был так запуган, что даже не сказал жене о своих подозрениях. Зато она материнским сердцем почуяла преступление и, не говоря ни слова, направилась в районный центр и разыскала Киреева. Ему призналась:

— Я верующая, но и мать к тому же. Одна у меня она была, и за что ее погубили, за что Григорий пострадал? За что погиб младенец Гришенька, за что его уморили? Неужели такая ведьма будет жить на белом свете, а моя Марфинька будет гнить в могиле?

Иван Петрович, как умел, успокоил старую женщину и обещал все сделать, чтобы правда восторжествовала. Только попросил ее до поры до времени никому больше не говорить об этом.

Федор забеспокоился не на шутку. Он верил предчувствиям. Фашиста могут поймать: любой школьник заявит, если в чем заподозрит. А шпион его, Федора, жалеть не будет, выдаст! Марфы-то нет, но что думают Яков и его старуха? Вдруг догадались? Могут не заявить. А вдруг? Лизавета ведь тоже отступиться может. Тогда конец.

Старец опустился на колени перед иконами и стал горячо молиться, просить у бога прощения за свое малодушие, за кощунство. Молился долго и по-своему искренне.

XI

Дуня вернулась из Липецка в Куйму. Фекла выглянула в окошко и отскочила, увидев свою квартирантку. Дуня на порог, крышка в подполье захлопнулась. В нос шибануло сивушным перегаром. Дуня ушла за перегородку, переоделась в темное. Фекла к ней.

— Как, Авдотьюшка, съездила? Все ли слава богу?

— Тетушка стара стала, болеет часто. К себе бы ее взять, а куда? Запуталась я совсем. А чего у тебя в избе дух тяжелый, водкой разит?

Фекла присела на лавку, пригорюнилась и полушепотом поведала о своей печали:

— Снова мой Софрон загулял, пьет без просыпу, успевай только самогон доставать. Спасибо, одна наша сестра, которая не в подозрении, гонит это зелье из свеклы. А то где бы взять? Деньги он мне на это дает. И нам с Манькой на харчи перепадает.

— Он же не работает, откуда у него деньги?

— А тот мужик, с которым он с войны прибег, дает. Он старшим над Софроном. А теперь куда-то перебрался, где-то в другом месте укрывается. Деньги у них большие, а где достали — не говорят: поди, нечистые. По нашей вере пить грех, а Софрону можно — он не приобщен. Теперь сидит в подполе, остерегается: говорит, ежели поймают — к стенке.

— Как бы мне повидаться с матушкой? Феклушка, дай ты ей обо мне весточку.

— Манька! — крикнула Фекла дочке, которая на лапке в углу под образами укладывала спать тряпичную куклу. — Сбегай к старице и скажи ей, что сестрица Авдотья у нас и желает ее видеть. Да смотри, на улице ни с кем не говори!

Маня накинула рваную кацавейку на худые плечики, платком голову закутала и бегом: хоть по улице пробежаться, а то все в избе да в избе.

Старица не заставила себя долго ждать: пришла вслед за Маней. Наскоро перекрестилась и поздоровалась.

— Как там наши? Не случилось ли чего?

Дуня стала рассказывать о болезнях тетушки, но Елизавета перебила:

— Как там твои гости?

— A-а, гости? Не знаю, я ведь там еще не была, прямо сюда к тебе за советом.

И опять стала рассказывать про тетушку. Елизавета слушала и не слушала, приговаривая:

— Бог даст, все устроится, никто как он — всемогущий.

Вопрос Дуни, брать ли к себе тетушку, обеспокоил старицу. Мешать будет старуха, может сбить с толку вдовушку. Тогда сорвутся планы, так хорошо задуманные. Только бы удержать бабу до прихода немцев. А они близко, и Вадим говорил, что скоро здесь будут. Он не врет: ведь сам не спешит обратно, здесь своих дожидается. Ему необходимо надежное убежище, а самое надежное у Дуни. Кто будет искать шпиона под боком у начальника НКВД? Она доверчивая, но и не глупая. А вдруг разгадает то, чего ей знать не надобно? И теперь у нее нет-нет да и проглянет тревога за свое добро.

— Повремени, сестра, с тетушкой. Видишь, время какое неустойчивое, фронт рядом, и все может вмиг перемениться.

— Что переменится? Может, придется в эвакуацию?

— Нам не от кого бежать. Мы будем нести свой крест до конца.

— Не так я воспитана, чтобы так просто нести крест. Мне с самых детских лет отец вдалбливал, что бога нет и молиться иконам просто смешно. Вот и тяжело мне. Всегда нечистая сила верх берет. Ты вначале говорила, что все надо отдать для спасения души, а мне как-то жаль было расставаться с хозяйством. Потом я смирилась, а ты сказала другое: ничего не продавать, а только помогать истинно православным. Потом я стала укрывать двоих незнакомых мужиков. Один-то никудышный, а другой ничего. А что, если дознается милиция? Меня за решетку. Ведь та же Аннушка вон где служит!

— В Аннушке я уверена, много она нашему делу способствовала. Ей уже назад некуда, — проговорила Елизавета. — Вот что, сестра: выкинь из головы все сомнения. Нам с тобой нечего в прятки играть. Верно, проверяла я тебя и уверилась, что не обманешь, не предашь. А чтобы и ты мне поверила, пойдешь сегодня со мной на тайное молебствие наше. Соберутся все наши самые уважаемые братья и сестры. Отец Федор — наш главный наставник будет грехи отпускать и давать благочестивые советы верующим. Будет наша провидица дева Мария. А что касается твоего хозяйства, то мы передумали: не надо его рушить, живи дома и хозяйствуй, поступай на работу, какая по душе, — теперь везде нужда в работниках. А что отсутствовала, так у тетушки была. Твоя лепта в божеское дело — укрывать в своем доме братьев гонимых. Не бойся, они сами дорожат, чтобы все оставалось в тайне, тебя но подведут, а все-таки сама будь осторожна: никого в дом к себе не пускай, пока не покинут те двое. А потом и тетушку возьмешь.

Большая изба стояла рядом с кладбищем. Когда-то поставил ее приезжий торгаш поодаль от мужицких изб и открыл заезжий двор с трактиром. Ему не повезло, разорился вконец и от великого огорчения повесился. Все имущество купца было распродано с молотка, а на избу покупателя не нашлось — плохая слава про нее шла. Молодая вдова уехала куда-то и больше не показывалась... Давно это было. Дорога стороной обошла Дом, и только узенькая тропка пролегла к покосившемуся крыльцу: протоптал ее единственный жилец — Ерема, сторож кладбищенской церкви. Церковь давно разобрали мужики на кирпичи. Ерема жил в заброшенном строении, отгородив себе угол с одним окошком за печкой. Питался старик подаяниями сердобольных старух.

Это строение и было облюбовано «истинно православными» для своих тайных молений. Украдкой пробирались они на свои сборища. Если кто и попадался на глаза колхозникам, те не придавали значения: Ерема — отсталый элемент, и пусть несознательные старухи молятся с ним. Чем бы ни тешились.

Дуня пришла на сборище в сопровождении Феклы. В большом углу — божница со старинными образами, перед божницей теплится лампада, у каждой иконы прикреплены тоненькие восковые свечки. Они тускло освещают темные невыразительные лики святых. Вдоль стен — широкие лавки. На столе под парчовым покрывалом лежит толстая книга с медными застежками и стоит подсвечник с пятью незажженными свечками. Их зажгут потом, когда начнется богослужение. За столом сидит старик в монашеском одеянии. На груди у него блестит серебром большой крест на цепи из крупных золоченых звеньев. Волосы сивые с рыжим отливом, борода такого же цвета свисает длинными прядями, щеки голые, нос длинный, толстый книзу, красный с синими прожилками, глаза белесые, выпученные под набрякшими веками. Вот он какой, отец Федор. Рядом с ним сидит дева Мария в черной накидке. Она тупо смотрит на парчовое покрывало и шумно вздыхает.