Звезды не гаснут - Нариман Джумаев Страница 62

Меджек-хан задумалась. Она уже слышала в Берлине, что некоторые, даже высокопоставленные деятели тысячелетнего рейха так или иначе поддерживают тайную связь со Швейцарией. Знала она и о тех огромных суммах, которые тихо осели на зашифрованные счета в бездонных сейфах швейцарских банков. Может быть, Хильгрубер имел к этому какое-то отношение? Так или иначе, самым главным сейчас была ее решимость во что бы то ни стало и как можно скорей вырвать отсюда Айдогды.

Просьба майора Хильгрубера позволить ему еще раз поговорить с пленным без свидетелей отнюдь не привела Шустера в восторг.

— Вы уже говорили с ним, господин майор. Мне казалось, что вы ему сказали все, что могли. Чего вы хотите теперь?

— Того же, что и прежде. Добиться от него согласия на сотрудничество с нами.

— Я полагаю, господин майор, что такой сотрудник нам не нужен.

— Если вы еще раз приметесь за него, господин гауптштурмфюрер, он попросту будет ни на что не годен. Он уже и так еле дышит.

Шустер засмеялся.

— Вот и отлично. Пусть помучается еще немного. А когда он одумается и станет умолять нас, вы поняли, господин майор, умолять о том, чтобы мы взяли его в услуженье, мы повесим его перед линией траншей вверх ногами.

— И тем самым в глазах русских сделаете из него героя.

— Мне наплевать на русских, господин майор. Я не боюсь их — ни живых, ни мертвых. Так что ничем не могу помочь вам. Весьма сожалею.

И Шустер повернулся к майору Хильгруберу спиной.

— Постойте, — сказал майор и поднял телефонную трубку. — Дайте мне штаб корпуса… — Господин генерал? Майор Хильгрубер. Да. Да, господин генерал. Прошу разрешить мне еще одну попытку. Под мою ответственность. Так точно, господин генерал, понимаю. Но на этот раз все будет как надо. Передаю трубку гауптштурмфюреру Шустеру.

Шустер взял трубку. Лицо его исказилось.

— Слушаюсь, господин генерал, — сказал он. На лбу его вздулись вены. Выйдя из блиндажа, он изо всех сил хлопнул дверью.

* * *

Майор Хильгрубер не сомневался, что на этот раз он ведет беспроигрышную игру. Был ли риск? Да, считал он, риск был. В любом деле всегда есть риск, все дело в том, как сделать его минимальным. Может ли Тахиров обмануть его еще раз? Его — да. Но Меджек-хан он обманывать не станет. Ведь ей этот обман обойдется страшно дорого, намного дороже, чем Хильгруберу. Вот почему майор был так уверен в успехе. Ведь обманом заставить любящую женщину поплатиться жизнью было бы жестоко, а основные компоненты большевистской морали — человечность и честность.

Майор Хильгрубер имел возможность посмотреть на Тахирова после нескольких «сеансов», как называл допросы гауптштурмфюрер Шустер. Поэтому он вполне мог донять Тахирова, который решил прожить остаток своих дней в Швейцарии. Да, не исключено, что после встреч с Шустером Тахиров почувствовал вкус к жизни, особенно к жизни в Швейцарии, вдвоем с любимой женщиной.

Хильгрубер приказал привести Тахирова. Он заранее обдумал, что скажет. А скажет он следующее:

«Ваше будущее, господин Тахиров, в ваших собственных руках. Вот выбор: или тихая спокойная жизнь вдвоем с любящей вас прекрасной женщиной на берегу прекрасного озера. Или гауптштурмфюрер Шустер, с методами которого вы теперь хорошо знакомы. Право выбора я даю вам под свою ответственность. Надеюсь, вы не подведете ни меня, поручившегося за вас, ни вашего давнего друга, госпожу Меджек-хан. Я вручаю вам микрофон в полной уверенности, что вы выполните свой долг…»

Тахиров стоял у микрофона. Разбитое лицо его было спокойно, глаза закрыты. О чем думал он в эти мгновенья, во что вглядывался? Никто об этом не узнает. Никто и никогда. Он открыл глаза. Сделал шаг. Голос его был глух, но внятен, и говорил он медленно, словно хотел вслушаться в собственные слова и представить, как они слышатся тем, кто за сотню метров от него на свободной родной земле, в засыпанных снегом траншеях слушают его, сжимая оружие в руках.

— Братья, — начал он и замолчал. Грудь его вздымалась, и глаза глядели куда-то вдаль, словно стараясь разглядеть что-то за далеким сейчас горизонтом. — Братья! Я — старший сержант Айдогды Тахиров, — отчетливо выговорил он. — Вы узнали меня по голосу? Я Айдогды Тахиров. Соотечественники! Когда нашей бригаде вручали знамя, от вашего имени, от имени всех туркмен я дал клятву. Обещал не опозорить знамя. Теперь я обращаюсь к вам по немецкому радио. Слушайте меня! Слушайте меня, братья…

— Снова закаркал фашистский ворон. — Майор Шияхметов брезгливо поморщился. Что ж, пусть себе каркает, распространяя тошнотворные призывы фюрера. И вдруг он насторожился. Голос с нерусским акцентом произнес: «Внимание, внимание. Сейчас к вам с призывом обратится старший сержант Айдогды Тахиров». И тут же наступила необычная, неправдоподобная тишина. Все разговоры умолкли, люди замерли, словно застыли. А над притихшей землей разносился чужой, нерусский говор, произносивший немыслимые слова: «Вы хорошо знаете его. Вы знаете его голос. Слушайте. Он будет честно говорить с вами о том, что у него на душе».

«Это опять Гарахан», — подумал Шияхметов, и в этот же миг в репродукторе послышался знакомый голос:

— Братья! Я — старший сержант Айдогды Тахиров. Вы узнали меня по голосу?

Это говорил Тахиров! Словно съежилась от стыда земля, словно обрушилось небо. Не у одного Шияхметова сжалось от боли сердце, не только у него забилась мысль, нет, не может быть. Как же это? Разве может такое быть? А голос продолжал:

— Я Айдогды Тахиров. Соотечественники! Когда нашей бригаде вручали знамя, от вашего имени, от имени всех туркмен я дал клятву. Обещал не опозорить знамя.

Теперь я обращаюсь к вам по немецкому радио.

Слушайте меня!

Слушайте меня, братья! БЕЙТЕ ФАШИСТСКИХ ГАДОВ! ДЕРЖИТЕСЬ, БРАТЬЯ! НЕ ВЕРЬТЕ ИМ. ПОБЕ…

Что-то щелкнуло, и словно порыв ветра унес этот голос.

Еще долго мертвое молчание царило над полем. Еще крепче сжимали оружие руки. Говорить не хотелось, да и разве нужны сейчас были слова? Само бессмертие говорило только что с ними страстным голосом старшего сержанта Айдогды Тахирова, и те, кому довелось дожить до конца войны, запомнили эту минуту навсегда…

Наступило мертвое молчание. Тахиров стоял выпрямившись, с микрофоном в руках. Побелевший Хильгрубер дрожащими руками вытирал со лба пот под торжествующим и злобным взглядом гауптштурмфюрера Шустера.

Тахиров выпустил микрофон из рук и повернул изуродованное лицо к Меджек-хан. В глазах его была боль.

— Прости меня, — сказал он. — Но иначе я не мог.

Она посмотрела на Айдогды тем своим, давним, сверкающим, словно радуга, взглядом.

— Я