Марк Ефетов - Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести Страница 68

Матвей Ратиков знал: взрыв моста должен вывести из строя участок железной дороги, которой фашисты стремятся овладеть во что бы то ни стало. Если мост выйдет из строя, фашистам придётся продвигаться по крюку в двести километров. А не взорвать мост — они выйдут на прямую дорогу к Москве.

Вот какое значение имел этот взрыв.

Два дня надо было провести на мосту, который невозможно замаскировать, спрятать от вражеских самолётов.

Трудное это было время у Матвея Ратикова да и у всего отряда минёров-подрывников. Особенно не терпелось Толе Комару. Он спрашивал Ратикова:

— Ну как там, скоро взрывать будем?

— Теперь скоро, — говорил Матвей Тимофеевич.

— Терпежу нет.

— Хорош сапёр без терпения! Помолчал бы, Толик…

— Молчу…

Но задавал вопросы Матвею Ратикову не только Комар. В один из двух последних дней жизни моста, когда его готовили к взрыву, командир сапёров-подрывников пришёл к Ратикову с немолодым военным, у которого из-под пилотки выбивались седые волосы.

«Странно, — подумал Матвей Тимофеевич, — на военного совсем не похож, и потом, чем-то он мне знаком. Когда, где я его видел?»

— Познакомьтесь, — сказал командир, — это товарищ из фронтовой газеты. Писатель.

Матвей Тимофеевич козырнул писателю и вопрошающе посмотрел на командира. Ратиков не мог взять в толк, что делать в таком опасном месте писателю, да ещё немолодому.

А писатель сказал:

— Мы с вами виделись на вокзале, когда вы прощались с семьёй. Я вас запомнил. У вас дочка такая краснощёкая и большеглазая. Верно?

— Точно, — подтвердил Ратиков. — Наташа.

— А теперь расскажите и покажите, как работают ваши сапёры. Я буду писать о них в нашей газете.

Матвей Тимофеевич снова вопрошающе посмотрел на своего командира, а тот только кивнул, что означало: «Выполняйте».

Что ж, Ратиков выполнил приказание и рассказал писателю о сапёрах. Рассказывал командир отделения сапёров толково, но не размазывая, — сжато, точно, коротко.

— Вы торопитесь? — спросил писатель.

— Да, — сказал Ратиков. — Может, это не гостеприимно, но я думаю, что вам, товарищ, лучше отсюда уйти поскорее. Тут у нас всяко может случиться. И в любую минуту. Это сейчас затишье, немецких самолётов нет, а пожалуют — можете не сомневаться.

Вскоре Матвей Тимофеевич, ответив на все вопросы писателя, дал ему провожатого в штаб полка. А тут как раз и началась бомбёжка.

Сапёры отделения Ратикова под хлопающие выстрелы зениток, под вой пикирующих самолётов врага кончали свою тяжёлую и опасную работу: под бомбёжкой таскали и закладывали в опоры моста тяжёлые ящики с толом.

И многим сапёрам в это время думалось: «Скорее бы приказ о взрыве».

И вот затарахтела маленькая, но шумная дрезина. К мосту прибыл командир сапёров-подрывников.

Ратиков отрапортовал:

— Мост к взрыву подготовлен!

— Заряды проверяли сами? — спросил командир.

— Сам.

— Знайте же, что, если выпадет хоть один заряд, вся система будет нарушена. Следите за шнуром.

— Есть следить за шнуром!

Орудия врага били уже по восточному берегу реки. Огневой шквал катился к самому мосту, и в небольшие перерывы, когда утихали пушки и миномёты, слышен был треск фашистских автоматов.

Гитлеровцы пробирались уже к самому мосту, над которым плавала в небе «рама», как наши бойцы прозвали фашистский самолёт-разведчик.

Ратиков приказал бойцам своей команды уйти в укрытие. Ведь пули уже долетали до этого берега реки. Сам Ратиков остался у подрывной машинки. Повернуть только ключик — и мост взлетит на воздух.

Комар высунул голову из блиндажа:

— Слышь, командир, теперь уж скоро?

— А ну скройся, чтоб я тебя не видел!

Комар замолчал, но остался рядом со своим командиром.

Ратиков ждал сигнальной ракеты. Но ему хотелось взорвать мост в тот самый момент, когда фашисты побегут с того берега, когда их будет как можно больше. Тут важно было не упустить время: счёт шёл на секунды — ни секундой раньше, ни секундой позже.

А вот и первая ракета, которая выпрыгнула из земли в тёмное небо, как светящийся мячик. Ракета эта приказала: «Приготовиться к взрыву!»

«Приготовиться к взрыву!»

Ратиков стал на колено, проверил исправность проводки, которая шла к зарядам. Тока не было. Он не удивился: пули щёлкали по берегу и, видимо, перебили провод.

Значит, подрывная машинка ни к чему.

Ратиков закопал машинку в землю и подтянул к себе бикфордов шнур.

Гитлеровцы были уже на мосту. Тарахтели мотоциклы; подбадривая себя криками, бежали автоматчики.

И в это время вторая ракета приказала: «Взрывать!»

Ратиков чиркнул спичкой. Он видел, как гитлеровцы на мотоциклах подъезжали к мосту. Можно было разглядеть, что один из них офицер.

«Пусть въедут на настил», — решил Ратиков.

Спичка обожгла ему пальцы. Он бросил её, рванул коробку другой спичкой и поджёг бикфордов шнур.

Но взрыва не было.

У Комара от волнения высушило рот, холодок пробежал по спине, противно задрожало сердце и сразу же вспотели ладони.

— Что будем делать? — выкрикнул он каким-то не своим, сдавленным голосом.

Ратиков знал: такой неразорвавшийся заряд всё равно что притаившийся, невидимый зверь. Чёрт его знает, что он выкинет, если пойдёшь искать повреждение. Вдруг неизвестно откуда кинется на тебя. А это — смерть.

На учениях Ратиков всегда сам проверял неразорвавшиеся заряды. Когда отправлялся на проверку, приказывал бойцам не выходить из укрытия.

И тут он снова прикрикнул на Комара:

— Слышал приказ: сейчас же в укрытие! Исполняй!..

Бежала по кругу секундная стрелка на часах, приближались фашисты, а мост был цел. Ратиков понимал, что пулей перебило не только электропроводку взрывной машинки, но и бикфордов шнур.

«Как же быть? Как быть?»

Матвей Тимофеевич вскочил, побежал, упал, обожжённый пулей, опять вскочил, снова побежал.

Комар видел, как Ратиков бросился навстречу врагу с коробкой спичек в руке, без команды выбежал из укрытия и рванулся вперёд, вслед за своим раненым командиром. Комар не думал о том, что гитлеровцы с близкого расстояния поливают свинцом наш берег. Только в ушах, как от трещотки, слышалось: тр-р-р-р-р-рт!

В это время, ослепительно сверкнув, грохнул взрыв, и от моста покатились, обгоняя друг друга, клубы едкого жёлтого дыма.

САМОЛЕТ ТОКАРЯ МИШКИ

Володю приняли на работу вскоре после бомбёжки. Сначала он ходил в класс с партами и чёрной доской у стены, как в обычной школе. И только спустя два месяца Володю перевели в цех.

Завод восстановили. Теперь часть цехов ушла под землю, а сверху только и видно было что лес и лес… Развалины же остались, какими были после бомбёжки.

Цех был огромным — с городской квартал. Станки — такие большие, что на них можно было улечься во весь рост. Моторы шумели, заглушая голоса людей. На резцы лилась какая-то жидкость вроде молока.

В цеху было словно в метро. Кафель на полу и станки блестели, как вымытые. Рабочие одеты в чистые комбинезоны вроде тех, что носят лётчики.

Но больше всего Володю поразил старший мастер производственного обучения. О нём он слышал ещё от отца. Восторгаясь кем-нибудь, Матвей Тимофеевич иногда говорил: «Этот вроде нашего Лисунова». Слышал Володя от отца о мастере и такое: «Надо же: люди уголь в шлак пережигают, а этот из шлака людей делает». Володя сразу не понял отца. А потом сообразил: «Наверно, этот мастер из лодырей и шалопаев людей делает. Таких бездельников отец шлаком называет».

И вот пришёл день, когда Володе в ремесленном училище сказали: «Сегодня пойдёте в цех на первый урок к Лисунову».

«Какой он, Лисунов?» — думал Володя.

Почему-то он представлял его себе бородатым и с усами.

Первая работа, которую ему полагалось сделать в цеху, называлась сложно и малопонятно: «Опиловка плоскостей и криволинейных поверхностей».

Володя получил кусок металла, напоминающий своей формой утюг. Металл был покрыт твёрдой коркой чугунной пены, а проще сказать — железной окалиной. Этот кусок железа нужно было зажать в тиски, срубить корку, опилить кругом, отшлифовать наждачной бумагой до блеска, и получится молоток.

По правде говоря, такая работа не очень привлекала Володю. Он ведь прошёл уже по токарному цеху и видел, как там на больших и красивых станках точили снарядные стаканы.

Особенно ему понравилось, как работает его сосед по дому Миша Костин. Этот высокий, худой, всегда спокойный и молчаливый парень был всего на год старше Володи. И у Миши отец был на фронте, и от него тоже не было писем. В доме, во дворе, на улице Миша мало чем отличался от Володи, разве что более высоким ростом и усиками, которые тенью лежали над губой. А тут, в цеху, Миша, в тёмно-синем халате, прямой, строгий, сосредоточенный, показался Володе красавцем. Проходя мимо, Володя сказал громко, чтобы перекрыть шум станков: