Жаклин Уилсон - Девчонки в поисках любви Страница 7

9. В девятом классе заваливают ГОРАМИ домашней работы.

ЧЕТВЕРО — СЕМЬЯ

Здравствуй, Элли!

Это я, Дэн. Прости за неразборчивый почерк. Пишу в машине, малышня толкается, а за рулём мама, она настоящая маньячка, рвёт по шоссе на ста тридцати километрах, а потом кто-то просится в туалет, бац! — и она жмёт на тормоз так резко, что мы чуть не пробиваем головами ветровое стекло.

Пишу любовное письмо, а где же романтика? Я могу быть романтичным, если постараюсь. Могу даже выдумать сказку про любовь и светловолосую деву, которая томилась в башне, пока на выручку не явился прекрасный рыцарь. Валлийскую сказку, чтобы дело было в замке Уэльса. Как в «МАБИНОГИОНЕ». помнишь, я тебе рассказывал? Там две части: Белая книга и Алая. Только пишу я не книгу, а сбивчивое письмо, а волосы у тебя не светлые, а тёмные, да и я вовсе не прекрасный рыцарь. Смейся, смейся. Я настоящий псих. И я слишком много болтаю. Да, я не в своём уме. Потому что схожу с ума по тебе. Жаль, что мы живём так далеко друг от друга. Но ты всегда желанный гость в нашем доме. Приезжай. Если сможешь вытерпеть моих братьев и сестёр. Может, лучше я к тебе? (Это намёк.)

С любовью, Дэн.

P.S. Как я рад, что мы встретились!

Бог ты мой! Да он и правда псих. Вот если бы он был постарше… И поумнее. И посимпатичнее.

— Ну что, от кого письмо? — спрашивает Анна, помешивая на плите суп. Зачерпывает ложку и пробует. — Моголь, добавь капельку перца. Не переборщи.

Моголь обожает готовить. Он даже помогает взбивать гоголь-моголь, в честь которого его прозвали. На самом деле его зовут Бенедикт, слегка претенциозно, но Анне нравится. Никто не называет его по имени. В детстве он был Бенни, а в последние два года стал Моголем. Яичком всмятку. Протухшим.

— Так, всякие глупости, от Дэна. — Я запихиваю письмо в карман.

Анна приподнимает бровь:

— Так и знала, ты вскружила ему голову.

— Побойся бога, Анна, ему всего двенадцать.

— Дэн хороший. Он твой парень? Класс! — вопит Моголь, от души тряся перечницей.

— Моголь, не так много. Всего щепотку, — говорит Анна, ловя его за запястье.

— Щепотка-щекотка! — хихикает Моголь, пытаясь её пощекотать.

— Дурында, — улыбается Анна, хватает сына, переворачивает и принимается щекотать его голое пузо.

— Пойду делать уроки, — вздыхаю я.

Обычно я люблю посидеть на кухне, но сегодня мне не хочется смотреть, как Анна возится с Моголем. Будто я завидую. Непонятно. Ведь я вовсе не хочу поменяться местами с Анной. И уж тем более с Моголем! А если бы Анна вздумала меня приподнять, мы бы обе рухнули на пол. Она выше меня на две головы, но я вешу гораздо больше.

Анна и не пытается возиться и дурачиться со мной, как все мамы. Я слишком большая, она слишком молода. С папой разница в возрасте у них ещё больше, он вполне мог бы быть её отцом. Он преподаёт историю искусств в колледже, где училась Анна. Она хотела стать художником по тканям и в его группу не ходила. После колледжа она устроилась на неполный день дизайнером в одну фирму, но та разорилась, и Анна никак не может найти себе новое место. Папа продолжает преподавать. У его студентов все ещё каникулы, но сегодня в колледже очередное собрание, на котором он должен быть.

— Элли, погоди минутку, — просит Анна. — Твой отец вернётся неизвестно во сколько. На него нельзя положиться. У меня сегодня первое занятие на курсах итальянского, будь лапочкой, уложи Моголя спать.

— Слушай, мне задали груду уроков, — хнычу я. Но недолго. Вскоре я меняю тактику и замечаю, что другим платят за то, что они сидят с детьми.

— Вот ещё! Я не ребёнок! — вмешивается Моголь. — И вообще, что значит «сидеть с детьми»? Элли, только не садись на меня!

— Если не замолчишь, так и сделаю, — бурчу я.

В конце концов я сдаюсь. Но очень и очень неохотно. Не понимаю, что Анна так упёрлась в этот итальянский. Все равно мы не рванём в Рим, не будем наслаждаться Флоренцией. Как всегда, будем мокнуть в Уэльсе.

Анна кормит Моголя ужином, купает его и переодевает в пижаму. Остаётся проследить, чтобы он не забыл сходить в туалет, и уложить его спать. Скажете, ерунда?

Он начинает скакать по комнате, как обезьянка, а стоит мне его схватить, принимается вопить, вырываться и хохотать. Наконец-то приходит папа, и Моголь с гиканьем вылетает ему навстречу.

— Эй, эй! Почему мы ещё не спим, господин Омлетик? — улыбается папа. И укоризненно смотрит на меня: — Элли, зачем ты позволяешь ему возбуждаться перед сном? Он теперь не уснёт.

Снова я виновата. Вот и вся благодарность. Больше всего раздражает то, что при папе Моголь сразу же успокаивается. Забирается ему на колени и слушает сказку про медвежонка. Улыбается как ангелочек и поглаживает пальцем картинки в книжке.

Между прочим, это моя детская книжка. Но чтобы папа хоть раз читал её мне? Чтобы я сонно и доверчиво прижималась к нему?

— Что случилось, Элли? — вдруг поднимет голову папа. — Почему ты хандришь?

— Ничего я не хандрю. Уже и посидеть спокойно нельзя? Это преступление?

— Пап, давай дальше! — требует Моголь. — Не болтай с Элькой-сарделькой!

— Моголь! — восклицает папа, подавляя смешок.

Ну, все. Больше не могу. Мне становится трудно дышать. Я бреду к себе и включаю музыку. На полную громкость.

Надо хотя бы открыть учебник, но тут я ловлю собственное отражение в зеркале. Волосы торчат во все стороны, взрыв на макаронной фабрике, я решаю привести их в порядок и прикидываю то одну, то другую причёску. Можно скрутить их и уложить в аккуратный узел на затылке — вроде бы неплохо, — но тогда щеки кажутся ещё толще. Боже, насколько толще. Лицо становится похожим на огромный белый резиновый мяч, на подбородке вздувается прыщ, на носу ещё один, поменьше, розовато-белый мяч в красную крапинку. Анна говорит, прыщи нельзя давить. Ей-то хорошо, у неё потрясающая нежная кожа английской леди, у неё никогда не было прыщей.

И я давлю. Лучше не становится. Я чувствую себя уродиной. Неудивительно, что у меня нет парня. Кто захочет со мной встречаться? Только близорукий Дэн, да и тот с криком умчится прочь, если протрёт очки и увидит меня во всей красе.

Я достаю письмо и перечитываю его. В комнату без стука врывается папа.

— Папа! Почему ты не постучал?

— Я стучал. Неудивительно, что за этим рёвом ты не слышала. Приглуши звук, Моголь лёг спать.

Моголь-Моголь-Моголь-Моголь-Моголь. Я представляю себе маленьких Шалтаев-Болтаев, рядком усевшихся на стене. И скидываю их по одному: шмяк-шмяк-шмяк.

— Ну конечно, все для нашего чудо-мальчика, — говорю я и выключаю музыку. — Все? Доволен? Теперь их юное высочество может спокойно почивать.

— Я просил приглушить, а не выключить, — говорит папа. — Что с тобой происходит, Элли? Ты стала такой вспыльчивой. — Он подходит ближе, пощипывая бородку, как всегда, когда чем-то озабочен. — Что у тебя с лицом? Ты поранилась?

— Все в порядке. — Я прикрываю подбородок ладонью. — Ну что, можно мне наконец сесть за уроки?

— Ты не делаешь уроки, ты читаешь письмо. От кого оно?

— Какая тебе разница? — Я сминаю бумагу. Поздно. Он углядел краешек.

— "С любовью, Дэн". Любовное послание! — говорит папа.

— Ничего подобного!

— И что за Дэн? Элли, у тебя появился мальчик?

— Нет, папа! У меня не появился мальчик. Пожалуйста, не лезь, — прошу я и запихиваю дурацкое письмо в карман юбки.

Когда папа уходит, я глубоко вздыхаю и обхватываю голову руками. Хочется поплакать, но вместо этого я проваливаюсь в сон и просыпаюсь от того, что затекла шея. Я забираюсь в кровать, но сна уже ни в одном глазу.

Папа поднимается к себе и по пути просовывает голову в дверь.

— Элли, ты спишь? — шепчет он.

— Да.

— Анна сказала, кто твой мальчик. Тот странный башковитый паренёк в дождевике, да?

— Нет. Нет, нет и нет. Он не мой мальчик. Господи, как мне все надоело, — говорю я и закрываюсь подушкой.

— Прости, прости. Не расстраивайся. Анна просила тебя не поддразнивать. Элли, ты слышишь?

Я не высовываю головы. Он молчит. А потом тяжело наклоняется ко мне.

— Ночки-дочки, — шепчет папа и целует подушку на моем лице.

Я не двигаюсь. А потом шепчу:

— Ночушки-ночнушки, — и отнимаю от лица подушку. Но папа уже ушёл.

Я так и не могу уснуть. И лежу, прижимая к себе подушку. Жаль, выкинула все мягкие игрушки, с которыми засыпала. Когда я была маленькая, как Моголь, у меня был голубой слоник по имени Нелли. Она стала мне подружкой, я постоянно с ней говорила, мы всюду были вместе — Элли и Нелли.

Ещё у меня были панда Бартоломью, жирафиха Мейбл и большая тряпичная рыжеволосая кукла Мармеладка.

К появлению Моголя я успела перерасти все свои игрушки, все, кроме Нелли. Когда он научился ползать, его новёхонькие звери ему надоели, и он норовил добраться до моих.

Однажды мы подрались из-за Нелли. Моголь вцепился в неё и вопил как резаный. Со стороны я, наверное, выглядела глупо — воюю с карапузом из-за грязного плюшевого слона с обвисшим хоботом, — но я не собиралась уступать. И вдруг Моголя стошнило прямо на Нелли. Я кричала, что он нарочно. И что Нелли испорчена навсегда. А её сшила мама, давным-давно… Я устроила настоящую истерику.