Аделаида Котовщикова - Кто бы мог подумать? Страница 7

— Хочешь «Вверх-вниз»? — спрашивает мама.

Какое там «Вверх-вниз»!

— Ой, мама, мама! — сказала Ната, захлебываясь от волнения. — Лягушечка зелёная целлулоидная! Вон там! Видишь? Купи мне, мама! Пожалуйста!

Мама удивилась:

— Что ты, Ната, как маленькая? И была у тебя такая лягушка. Ты её вмиг потеряла. Я хотела тебе что-нибудь хорошее…

— Мамочка, это самое, самое хорошее!

Ната не дала продавщице и в бумагу подарок завернуть. Схватила лягушечку с прилавка, когда мама чек подавала, и так поспешно спрятала её в карман, что мама даже смутилась, неудобно ей стало; а продавщица засмеялась.

За два квартала от дома Ната маму бросила и бегом помчалась вперёд, держа одну руку в кармане. Крепко-крепко сжимает Ната лягушечку. И вот, всё так же держа руку в кармане, она стоит перед Лёлей:

— Люшка! Что случилось! Подожди! Не перебивай меня! Я Пятнушку принесла… Ты не удивляйся, она опять превратилась! Как на порог нашего дома скакнула, так… снова стала целлулоидная. Такое уж превращенье! Да! Да! Но она всё помнит, все свои приключения… Гляди!

Выдернула Ната руку из кармана, разжала пальцы — на ладони у неё зелёная лягушечка сидит. Глазки выпуклые, лапки растопыренные, рот широкий — полукругом.

Лёля головой вертит, лягушечку разглядывает. Потом руку протянула и схватила её. Ещё осмотрела со всех сторон и нахмурилась:

— Не она это! Не Пятнушка! Пятно где же?

— Фу, глупая! — засмеялась Ната. — Так ведь она сколько в бане купалась, в горячей, в холодной воде. Потом ещё перед каждым представлением в цирке её мыли. Тут и сто пятен отмоется.

— Значит, это Пятнушка? — прошептала Лёля и к щеке своей лягушечку прижала.

— Она самая! Не беспокойся!

Помолчав, Лёля спросила:

— А чья Пятнушка?

— Твоя! Твоя! Береги её, чтобы опять не ускакала.

Лёля брови сдвинула, подумала и заявила:

— Наша пусть будет! Она прежде твоя была, и она твоя знакомая была, когда в цирке работала. Общая Пятнушка!

— Вот это мне нравится, когда игрушки общие, — весело сказал папа, входя в комнату. Он только что с завода пришёл.

Ната уцепилась двумя руками за папин локоть, ноги поджала и повисла.

— Ох, озорница! — упрекнул её папа. — И почему ты в комнате в шубе?

Он нагнулся к Наткиному уху и шепнул:

— А всё-таки ты Лёлю немножко воспитала, как я погляжу.

От удивления Ната руки разжала, папин локоть отпустила.

— Ну что ты, папа! Я её совсем не воспитывала. Я ведь — подумай! — забыла, что надо воспитывать. Потому что Нина Серова корью заболела и мне не напоминает.

А Лёля завернула Пятнушку в лучшее Маринкино одеяло и баюкала её, тихонько напевая песенку. Но Пятнушка не хотела засыпать. Она упорно таращила на Лёлю круглые выпуклые глаза.

Пять плюс три

От автора

Дорогой читатель!

Нет ли у тебя дела, занятия, которое тебе особенно нравится? Наверное, есть. Большинство ребят чем-нибудь увлекается. У одних это — футбол, у других — туристические походы, у третьих — рисование или музыка, у четвертых — шахматы. А вот один мальчик больше всего на свете любил решать задачи. Попадётся ему замысловатая задачка — и он всё забудет, ни на что не обращает внимания. Чтобы заполучить интересные задачи, ученик второго класса Матвейка Горбенко готов был и в чистописании, которое терпеть не мог, постараться, и за любого лодыря решить всё, что задано, даже тайком решить… Словом, и на хорошие, и на, прямо скажем, неважные поступки шёл ради своей любимой арифметики. И сколько же с ним всяких происшествий случилось из-за его увлечения задачами, цифрами.

А пятиклассница Стеша Федотова любила птиц. Она наблюдала за ними, изучала их повадки, а иной раз и приручала. Весной, осенью и зимой — как раз в учебное время — в тех местах бывает особенно много птиц: они там зимуют, задерживаются при перелётах. Ведь Матвей, Стеша и многие другие ребята жили и учились в школе-интернате на юге, в Крыму.

Не сразу Матвейка привык к интернатским ребятам, очень скучал без папы, который уплыл на корабле в далёкую экспедицию, без бабушки, тосковал по умершей маме. Да тут ещё на Соню Кривинскую разозлился ужасно…

О том, как и с кем, подружился Матвейка, что произошло со Стешей и с Окуньками, как прозвали ребята близнецов Окуньковых, с дядей Чертополохом, с Томкой Руслановой и Костей Жуковым, с пятиклассниками Мишей и Сашей, мечтавшими поймать шпиона, ты узнаешь, прочитав эту книгу.

Каприза

За распахнутым окном лежало море. Оно было золотое, но с каждой минутой тускнело: солнце уже скрылось за горизонтом. Чёрный кипарис стоял прямо, как часовой на посту. Казалось, он вытянулся здесь, высоченный и стройный, чтобы охранять покой живущих в доме детей. Покой!

Любовь Андреевна высунулась в окно, подставила нежному тёплому воздуху разгорячённые щёки. Ей хотелось обеими руками зажать уши. За её спиной пронзительно звенело:

— Хочу-у-у! Я хочу-у-у! Ба… буш… ке позво… ни-ить… хочу-у-у…

Крики прерывались рыданиями.

Воспитательница обернулась. Зарёванный темноглазый мальчишка ничком лежал на полу, давясь слезами.

— А как же мы заснём? — С нарочитым недоумением второклассник Лихов развёл руками. — Не стоит и ложиться.

Мальчики, в трусах и майках, стелили постели. Человек пять уже забрались под одеяло. Двадцать четыре глаза с любопытством поглядывали на воспитательницу.

Всего неделю она у них работает. Прежняя воспитательница уехала. Та была строгая — как прикрикнет! А эта полная пожилая женщина совсем, видно, другая. Лихов сразу определил:

— Наша новая — добрая, тряпка. Живём!

Как «новая» справится с таким неслухом? Упрямиться, капризничать второклассникам случалось, но никто ещё не орал полчаса подряд, валяясь на полу.

Ведь уже тридцать раз Матвейке было сказано: сейчас звонить по телефону бабушке нельзя. Некогда вызывать междугородную. И незачем. Вчера бабушка сама звонила в интернат. Она уже выписалась из больницы, чувствует себя хорошо.

— Ты что же, хочешь, чтобы твоя бабушка опять заболела от волнения? — спросила Любовь Андреевна. — Ведь она испугается внезапного звонка из интерната, да ещё поздно вечером, подумает: вдруг с тобой что-нибудь случилось.

И это она уже говорила. Все мальчики давно поняли, что бабушка испугается. А Матвею хоть бы что! Кричит, ревёт, кулаками по полу колотит.

Как всегда на юге, темнота упала на землю внезапно, кипарис-страж расплылся в густых сумерках. В окне сверкнули первые звёзды.

Любовь Андреевна зажгла электричество. И при ярком свете сразу заметила: один из братьев Окуньковых под одеялом украдкой строгает палочку осколком стекла. Другой Окуньков, посматривая на брата, приноровился скоблить грязную щепку какой-то железкой.

— Прямо на чистую простыню! — Любовь Андреевна отобрала у насупившихся близнецов всё, что было у них в руках, смахнула мусор с постелей. — Вы как пятилетние, честное слово! А ведь после того как вам по пять лет было, ещё три года прошло. Вам уже не пять лет, а пять плюс три — не маленькие!

— Пять плюс три! — засмеялись мальчики.

— У-у-у! — глухо, уткнувшись носом в пол, ревел Матвей. — Хочу-у-у…

— А мне не пять плюс три! — громко заявил Костя Жуков. — Мне уже десять минус два!

И вдруг что-то резко изменилось в комнате. Что такое? А-а, тихо стало…

В неожиданной тишине отчётливо и решительно — трудно было поверить, что этот же голос только что испускал вопли, — прозвучало:

— А мне лет: сто семнадцать плюс двести три, разделить на два. От того, чего получится, отнять сто пятьдесят два. Вот мне сколько лет! Хо-очу-у по-зво-ни-ить! — Матвей завыл с новой силой.

Любовь Андреевна в изнеможении опустилась на стул.

Она отлично понимала: лукавые огоньки в глазах Мити Лихова означают: «Что, не можешь справиться?» Да, очень важно заставить послушаться. Но сейчас ещё важнее успокоить Матвейку. Этот мальчишка на полу вызывал у неё огорчение, досаду, раздражение и — глубокую жалость. В его криках, рыданиях не только упрямство, каприз, но и тоска, настоящее горе.

Месяца два назад умерла мать мальчика. Отец Матвейки, научный работник, уезжал в экспедицию. Бабушка с сердечной болезнью попала в больницу. Матвея спешно поместили в интернат, когда учебный год уже начался. Дома его, очевидно, баловали. Внезапно он оказался оторванным от всего родного…

— Хотите, побьём его, чтобы перестал? — снисходительно предложил Лихов.

Любовь Андреевна устало отмахнулась.

Маленький Воронков прыгал на коленях по кровати. Его голосишко едва прорвался сквозь крики Матвея: