Николай Егоров - Утреннее море Страница 7

— Только учти, Клименко, плавкоманду утверждает начальник лагеря. А до того…

— Ясно же, — тряхнула она головой, и на этот раз явно убежденная, что не утвердить ее начальник лагеря не посмеет — это было бы до непростительности несправедливо.

Солнце растворилось в бронзовой воде на краю моря. И тотчас же из глубины ущелья, вытесняя остатки доброго дневного тепла, нахлынул неприятный ветер, и на душе стало одиноко и грустно. Зримо и неотвратимо темнели горы, за лесистые бока которых цеплялись редкие клочья тумана. В небе суматошно вспыхивали звезды, и ночь быстро загустевала, обретая фиолетово-черный цвет. До той поры неслышный, ручей угрюмо зашумел, напоминая о далеких временах, когда здесь не было жилья и человек, настигнутый глухим сумраком, боялся всего — тяжелых теней, звериного рыка, грохота осыпающихся камней, сырого холода.

Виль сидел на низком крылечке своей хижины. За нею шелестели листвой грабы, и мнилось, что по скальному склону струится чистая студеная вода — испей ее, и зубы заломит!

Только что закончился педсовет. Начался он вскоре после отбоя и тянулся долго: начальник лагеря давал указания, старшая вожатая давала указания, доктор давала указания. Даже завхозша давала указания о том, как беречь лагерное имущество, которое горит от одного взгляда детей. Потом решали разные частные проблемы. Надвигался разговор о составе плавкоманды. Виль уже жалел о том, что уступил этой настырной Лидии-Лидусе. Нахлопочешься с нею! Она и так достаточно показала себя: обложила — не вырваться было. Он, верно, и не вырывался особо, но это — следствие ее обезоруживающего напора… Есть, правда, некий симптоматичный момент: явила-таки Лидия-Лидуся слабину — прикидывается равнодушной к Олегу, а попросилась в плавкоманду. Не за ним ли? «Злорадствуешь, — уличил себя Виль, втайне одобряя девчонку: — Дай бог, чтоб кто-нибудь из-за тебя, брат Вилюр, так».

Антарян, которому Виль дал список плавкоманды на просмотр, вытаращил большие глаза, предупредил:

— Если хочешь, чтоб у тебя были приключения, настаивай на своем… Женщина, понэмаешь, на корабле.

В особо серьезные моменты в его речи прорезывался армянский акцент.

Потом, когда дошла очередь до плавкоманды, Виль даже обрадовался тому, что не прислушался к словам физрука: примерно то же, но снисходительно выцедила Царица:

— Виль Юрьевич, наверное, любит приключения. В лагере он работает впервые, не знает, что в переходном возрасте дети и без нашего попустительства оригинальничают без меры… Вдумайтесь, Виль Юрьевич: девочка, почти девушка, в плавкоманде — одна среди мальчиков, почти юношей!

— Да что, на корабле, в океане мы? — Виль не знал, как объяснить свое решение, однако теперь был готов защищать его до последнего. — В безвоздушном пространстве мы, что ли?

— Недостает в лагере мальчиков? — неопределенно вымолвил воспитатель первого отряда. — Хотя, конечно, девочки аккуратней и исполнительней.

— Разве? — по-старушечьи усмехнулась Царица.

— Формально рассуждаем. — Иван Иваныч погрел ладони о лысину. — Непривычно, следовательно, чревато. Комсомолка инициативу проявляет, а мы — с подозрением и опаской. Как ей отказать, а? Соврать благовидно? Или неблаговидно врезать — не женское дело? А вообще, что это за пионерский лагерь без приключений?

— Смотря какие приключения, — стыдливо опустила голову Царица. — А то такое произойдет…

— Какое? — резко бросил Иван Иваныч, заставив тем самым Царицу поднять голову. — Какое такое?

— Мало ли что…

Иван Иваныч мерно покачался на стуле, вздохнул:

— А ничего такого не бывает только в раю и аду. Да и то потому, что рая и ада нет…

— На небе нет, — уточнил Антарян. — В пионерлагерь переместились оба-два. На Черноморское побережье…

— Вот-вот, — Иван Иваныч прижал ладонями голый череп. — Чертей-ангелов бояться — с детьми не работать…

После педсовета Антарян, вооружившись фонариком, в компании пионервожатых и воспитателей пошел купаться. Виль отказался — днем выкупался. И еще: не было в компании Пирошки. Он отправился к себе кружным путем — мимо медпункта. В освещенном окне, за занавеской, мелькала неясная тень. Может, это Пирошка, а может, доктор — не разберешь. Отсохни язык — не окликнуть: не взрослый пансионат, чтобы в открытую выявлять свой интерес…

Мгла над морем уравновесилась с мглою ущелья. Ветер стих. Ручей загремел весело. Заснули и смолкли грабы за спиной. Повеяло сырым теплом и пряным запахом ночных цветов.

Снова возникло в душе предощущение красоты и радости, видно, запрограммированных в том мире, в котором дано прожить ему свое двадцать пятое от роду лето.

Говорят, что люди делятся на жаворонков и сов. Если это так, то Виль — редкая помесь того и другого. Разумеется, в одном отношении; можно было — спал допоздна, надо было — без мук и труда вставал чуть свет; охотно ложился и засыпал едва ли не с заходом солнца, но не страдал, когда обстоятельства заставляли сидеть далеко за полночь, а то и до рассвета.

В пионерском лагере практически все взрослые начинают свой трудовой день до общего подъема: надо привести себя в порядок до того, как встанут дети. Сосед Виля Антарян обязан был быть бодрым, веселым и деятельным к зарядке, чтоб заряжать своим настроением вялых со сна детей, строить их, вместе с ними под музыку выполнять упражнения — такова физруцкая планида! Плавруцкая планида была благосклонна к Вилю — он мог и понежиться утречком. Но что-то подкинуло его раным-раненько, разбудило сразу полностью, и он встал, вышел на крылечко, крикнул Антаряну, который сладко потягивался в постели:

— Слушай, что делается!

А делалось вот что: солнечный свет насквозь пронзал тени меж деревьями и под скалами, золотил парок, еще державшийся над травами. В грабах, прикрывавших собой домик, верещали птицы, словно точили клювики о солнечные лучи.

— Красота! — высунулся в окно Антарян. — Тому, кому нэ надо спешить!

Виль кинулся в дом — бриться. Ему надо было готовиться к празднику открытия: вместе с Антаряном он должен был установить мачту на пионерской линейке, натянуть шнуры с флажками расцвечивания, прибрать костровую площадку и воздвигнуть на ней высокую пирамиду из досок, веток, старой бумаги — из всего, что способно пылать.

Надо было подготовиться и к празднику Нептуна: настроиться на роль вожака чертей, подобрать чертенят, провести с ними хотя бы одну репетицию.

Еще надо было… Чтобы найти себя в этой новой среде, ощутить себя в ней собой, надо было сначала подчиниться ее своеобразному ритму, раствориться в нем с его строгим распорядком, грохотом барабанов, зыком горнов, песнями и речевками хором, с постоянным пребыванием на виду, с необходимостью действовать и думать, есть и отдыхать, как все, вместе со всеми…

Покидав умывальные принадлежности в пластикатовый пакет, он побежал к ручью. Дорожка вывела его к спортплощадке, где лагерь строился перед зарядкой. Играл баянист. Опоздавшие торопливо занимали свои места. Виль отыскал ребят из плавкоманды. Видно, причастность к одному общему делу понуждает людей, больших ли, маленьких ли, кучковаться и тогда, когда к делу-то еще не приступали! Лидия-Лидуся, Олег и Костик с Вадимом стояли в ряд в последней шеренге.

Антарян показывал первое упражнение. Виль замешкался, уходить было неудобно, и ничего не оставалось, как выполнять приказ начальника лагеря: взрослый, оказавшийся на спортплощадке во время зарядки, не имеет права торчать столбом, зевакой стоять и болельщиком — обязан делать зарядку. По команде Антаряна выполняя упражнения, Виль не переставал наблюдать своих ребят. Точнее, не мог не наблюдать — так это было интересно и поучительно.

Лидия-Лидуся была в желтых шортиках и белой майке, открывавшей плечи. Она слышала счет и следовала ему, но движения ее все равно были свободны и плавны, своеобразны: они переходили одно в другое, словно в танце. И, словно в танце, были в ее движениях зрелая законченность и явная характерность. Она раскрывалась такой, какой не виделась еще Вилю, такой, какой, надо думать, сознавала себя, стесняясь своих чи-чир-надцати лет. Так ведь девчонка она, ребенок четырнадцати лет, как их ни произноси. И не верилось, что всего — четырнадцати!

Вот и Олегу Чернову столько же. Крупный и крепкий, он силен и порывист. Заметно, что больших усилий стоят ему округлая точность и широта движений — не дорос он до свободы и раскованности, какие уже дались Лидии-Лидусе.

Вадик начинал упражнения подчеркнуто точно, а к концу комкал их, едва обозначал. Костик хитрил, прикидывался неумехой — под быстрый счет медлил, под медленный — торопился. Антарян погрозил ему длинным пальцем. Костик прижал руки к груди — стараюсь, да не получается! Надо же, близнецы, а какие разные!..