Харри Йыгисалу - Горностай Страница 8

Глотая со свирепой жадностью, тревожно озираясь по сторонам, чутко прислушиваясь, горностай поедал свой завтрак, обед и ужин. Набирался за несколько дней поста и по крайней мере на несколько дней вперед. Как ни странно, никто ему не помешал. Даже вороны, пролетавшие над ним, не заметили пиршества: они больше всего кружили теперь над гнездами и над освободившимися от снега нолями.

Когда горностай умылся, кроме костей, крыльев да ног, от тетерева осталось не так уж много. Набив полный живот, горностай привстал, огляделся вокруг и. немного помедлив, потащи.:! то малое, что осталось от косача, под ближайшую кучу хвороста.

На этот раз он больше ничего втолкнуть в себя не мог. Теперь позволительно в каком-нибудь укромном местечке свернуться калачиком и спокойно поспать.

ГНЕЗДО

Горностаям не давало покоя устройство гнезда. Они прилежно занимались поисками подходящего места. Покружили по ближним и дальним окрестностям: самка протиснулась в поленницу за домом, обнюхала кучу камней возле ольшаника, долго обследовала полый ствол старой ракиты. Ни одно из этих укрытий полностью ее не удовлетворило.

Горностаи предъявляют к гнезду строгие требования: оно должно быть скрыто от посторонних глаз — от лисицы, собаки, кошки или хорька, — не просматриваться с воздуха, в него не должен задувать холодный ветер, попадать дождь или полые воды. Такое место не сразу найдешь.

На чердаке хутора Таммисту самка обнаружила просвет между балками: одна из балок немного горбилась, неплотно прилегала к другой, оставляя таким образом отверстие в степе мансардной комнаты. Она внимательно все осмотрела, понюхала воздух, прислушалась, сперва заглянула в просвет, а затем юркнула в него.

Удивительно, в какое узкое отверстие, буквально в маленькую щелку пролезает горностай! Главное, чтобы голова прошла. а там без труда пройдет и узкое тело.

Самка оказалась между потолком нижнего и полом верхнего этажа. Это было замечательное убежище. Правда, низковатое. но все же не настолько, чтобы горностаи не могли передвигаться. Более того, между верхней и нижней балками оставалось свободное пространство бегай, если хочешь. В подполье было темно. Единственное пятнышко света давала щель, которая, следовательно, служила не только дверью, но и окном.

Самец тоже просунул голову в отверстие — искал внезапно исчезнувшую подругу. Тихо подал голос. Ответа не последовало. Тогда он что-то недовольно буркнул, повернулся кругом, в два счета оказался под стрехой, по углу дома спустился во двор и длинными прыжками понесся к лесу.

В последнее время горностаиха стала капризной. Иногда была общительна, ласково урчала, а затем ни с того ни с сего злобно фыркала, гак что разумнее было держаться от нее подальше. Уже несколько дней она не ходила вместе с горностаем-отцом на охоту, в ответ на зов ворчала и сопела. Когда же он не обращал на это внимания и пытался приблизиться, самка оскаливала зубы. Это производило впечатление: он отстранялся, отходил на почтительное расстояние, смотрел со стороны или обиженно ворчал.

Нора под полом чердачной комнаты ему тоже понравилась.

Там было безопасно, гак и хотелось свернуться клубочком па мягких опилках, ткнуться носом в хвост и спать, пока голод наружу не выгонит. А еще можно было пролезть между балками и так спрятаться, что даже подруга не найдет.

К сожалению, горностаиха с каждым днем становилась все более нетерпимой, буквально безрассудной. Сторожила свою нору у дверного или, если хотите, оконного проема и не впускала его.

Горностаиха ждала детенышей. Она чувствовала, как они растут и шевелятся. Тело ее тяжелело. Это вызывало тревогу, ей не сиделось на месте. Постоянно голодная, злая, агрессивная, она рыскала в подвале по мышиным норам, ходила охотиться на водяных крыс в магистральном канале.

В один прекрасный день ее поведение резко изменилось: обнюхав чердак, она стала общипывать паклю, хранившуюся в мешке, теребить старый тулуп, вырывая из него клочки меха, рылась в тряпье и бумажном хламе. Все привлекавшее ее свертывала в небольшой комочек и тащила его под мансарду. Она выстилала гнездо в самом дальнем углу, возле дымохода, предварительно углубив ямку в песке и опилках. Там было покойно, темно, сухо и чисто.

Гнездо получилось мягкое и теплое. Совершенно новое, незнакомое ей прежде чувство не позволяло покидать гнездо. Удивительное дело — хищнический инстинкт притупился, уступив место материнскому инстинкту.

ДЕТЕНЫШИ

У горностаев родились детки. Один за другим появлялись они в гнезде… А сколько всего, мать и сама не знала. Горностаи, как и другие животные, их не считают. Для матери это или один, или несколько.

Очень все-таки интересно, что звери знают: детенышей у них несколько. Знает это маленькая мышка, знает кошка, собака, волк и, разумеется, горностай. Ведь мышь при малейшей опасности переносит всех своих мышат в более надежное место; кошка приносит новорожденных котят показать хозяйке; стоит кому-нибудь бросить взгляд на волчат, как волчица тут же куда-то перепрятывает их, поднимая по одному за загривок. Не бывает так, чтобы самка утаскивала одного из своих детенышей, бросая остальных на произвол судьбы. Она носит их на руках, то есть в зубах, подчас рискуя своей жизнью, всех до последнего укроет, а затем перелижет и накормит молоком.

Горностайчики рождаются на свет голые, без всякого намека на шерстку, и слепые, без всякого намека на глазки. Удивительно, как это мать принимает их за своих, потому что они точно две капли воды похожи па детенышей кролика, или белки, или — стыдно сказать! — крысы, и никак нельзя предположить, что из них вырастут шустрые и стройные красавцы, смахивающие мордочками на ласку.

Мать была рада каждой нескладной крошке, всех обсушила, нежно облизав шершавым языком.

Жалкими, слабенькими, безликими комочками казались новорожденные горностаи, но в каждом чувствовалась жажда жизни, и они не преминули тут же заявить о своих правах на нее, потребовав есть. О врожденной сообразительностью тыкались тупыми носами в материнское брюхо, толкались, копошились, путаясь в шерсти, пока не находили сосок. А уж если не находили, сразу же начинали пищать и хныкать. Кто первый к молочному бурдюку прикладывался, выходил в число победителей, а последнего ждало горькое разочарование. Тот, кто не в состоянии без промедления утвердить свое право на пищу, безнадежно отстанет в росте. Остальные наберутся сил, и в дальнейшем их невозможно будет оттеснить, чтобы преуспеть самому.

Наконец детеныши перестали толкаться и скулить — все нашли то, что искали. Для недавно появившихся на свет нет ничего утешительнее, чем материнское молоко, нет ничего благодатнее, чем теплое молоко, текущее в рот.

Мать, лежа на боку, с обеих сторон обхватила детенышей лапами, стала для них и подушкой, и одеялом. Боялась пошевелиться. чтобы не придавить, не сделать кому-нибудь больно. Ее клонило ко сну, но она подождала, пока все не устроились и но успокоились. Впрочем, теперь она спала удивительно чутко. Стоило кому-нибудь пискнуть, или шелохнуться, тотчас просыпалась.

Обычно спокойствие наступало только тогда, когда все детеныши были сыты. Маленькие, всего двух дней от роду, еще голенькие, слепые и беззубые, они уже могли постоять, за себя. И если один терял сосок, тут же начинал жаловаться, скулил, тыкался носом, перебирал папками и царапался. Обид хватало, нытья тоже. Матери приходилось вставать, оправлять постель, чтобы всем было удобно и хватило места «у стола». Не существовало различия между днем и ночью, сутки напролет спали и сосали, подчас совмещай два эти занятия — сосали во сне. И какое, собственно, могло быть различие между днем и ночью у слепых детенышей, находившихся в темном подполье! Мать, конечно, разницу ощущала. Она и в темном гнезде прекрасно знала, когда заходит солнце и надо отправляться на ночную охоту. Слышала она и черного дрозда, который еще до утренней зари устраивался на коньке крыши и принимался петь, провозглашая наступление дня.

ПЕРЕЛЕСКИ

Расцвели вечнозеленые печеночницы, или перелески. Весь лес буквально голубел от их глазков-цветочков, когда вся семья, Тоомас Кивистик с супругой и детьми, приехала в Таммисту. Солнце да ветер подсуши.!и дороги и поля, распускающиеся ночки окрасили ольшаник в сиреневые тона, луга и пастбища покрылись нежной зеленью. Сады наполнились птичьим гомоном. Весна вступила в свои права, о чем свидетельствовали пчелы, полетевшие на ивы за первым взятком, и порхавшие повсюду пестрые бабочки. А море стало таким синим, каким едва ли увидишь его в иную нору.

Нет ничего удивительного в том, что люди приехали взглянуть на него. И не только на него. Их интересовало также, как пережили зиму дача, кусты и деревья в саду, появились ли на клумбах зеленые росточки, зацвели ли. обретя чудотворные силы, первые весенние цветы.