Николай Печерский - Масштабные ребята Страница 8

Манич не понял моего намека.

— Зачем же больницу? — задыхаясь спросил он. — Пускай сами строят.

Манич полностью разоблачил себя. Передо мной был типичный индивидуалист, родимое пятно прошлого.

— А ты как бы потратил деньги? — спросил я Манича.

Глаза Манича зажглись, как фары. Не нужно много фантазии, чтобы узнать, где сейчас витали его мысли. Манич плыл сейчас на личной шикарной яхте по океану. Он сидел на палубе возле стола и курил толстую сигару. К столу один за другим подходили чернокожие рабы с бутылочками кока-колы на подносе, сэндвичами, живыми устрицами и мороженым-пломбиром с изюмом посередине. Они ставили подносы перед Маничем и кланялись этому дураку в пояс.

— Кушайте, мистер Манч!

Я ненавидел капиталистов и эксплуататоров. Если бы мне разрешили, я бы утопил всех до одного в Вилюе.

— А ты как потратишь деньги? — зловеще спросил я Манича.

Фары Манича вспыхнули последний раз и погасли.

— Отстань от меня! — сказал Манич.

— Нет, ты говори! Раз ты так думаешь, ты говори!

Манич уперся и решительно не желал отвечать на мой вопрос. Собственно, что тут спрашивать, когда и так все ясно и понятно.

Едва мы пришли с Маничем к привалу, Пал Палыч впряг нас в работу — заставил собирать сучья для вечернего костра. Мы увлеклись этим делом и на время забыли о красном алмазе, кока-коле, сэндвичах, устрицах и прочей чепухе.

Костры бывают разные. Если вздумал заночевать в зимней тайге, надо разводить большое, жаркое пламя. На поляне крест-накрест укладывают толстые сухие стволы и поджигают снизу легкими сухими ветками. Позади костра не мешает насыпать высокий отвесный сугроб. Он защитит от холодного ветра и, будто рефлектор, будет посылать прямо на тебя благодатное, томительно разламывающее каждую косточку тепло.

А еще костры разводят от волков, от вредной кусачей мошкары и просто так — костер для костра. Соберешь летним вечерком кучку хвороста, чиркнешь спичкой и глядишь, как плывет меж стволов и тает синяя задумчивая ниточка дыма. И кажется тогда — нет ничего на свете краше этого костра, тонконогих, набежавших из чащи березок и тихой, вспыхнувшей в недоступной вышине неба звезды.

Но особое дело — пионерский костер. Складывают его из высоких прямых стволов, будто чум эвенка. Разожгут внизу сушняк, и пламя тут же с треском и гулом ринется к вершине и озарит и поляну, и реку, и плывущую вдалеке лодку, и всё-всё на свете.

Именно такой костер разожгли мы на берегу Вилюя вместе с седьмым-б.

Для начала Пал Палыч провел с нами коротенькую беседу про нашу будущую жизнь в поселке строителей, потом мальчишки и девчонки рассказывали стихи и басни, потом Ира-маленькая танцевала умирающего лебедя. Закончилось все старинной пионерской песней про картошку. Седьмой-б вел себя на этот раз прилично, только во время песни старался перекричать нас и вырваться со своими козлиными голосами вперед.

Тут же, на поляне, мы улеглись спать. Если б кто-нибудь пришел к нам ночью из школы и глянул на сонный лагерь, — ни за что не разобрался бы, где мы, где седьмой-б и вообще кто где. Но это, конечно, не было началом дружбы. Хитроумный седьмой-б еще не раз устраивал нам пакости. Но зачем торопиться? Оставим пока седьмой-б в покое. Пускай спит…

Беда

Я прекрасно помню, как это было. После костра мы с Маничем легли спать на мягких сосновых ветках. Манич все время ворочался и мешал своими глупыми вопросами — сплю я или не сплю? Я лягнул Манича, и он моментально успокоился.

Я уже говорил, что сплю как убитый и, если меня не разбудить, могу проспать до самого вечера. Но на этот раз я проснулся от холода. Телогрейка, которой я накрывался ночью, сползла с меня и теперь лежала возле самых ног. На поляне было полное сонное царство. Забыв на время о доме и обо всем, что еще связывало нас с прежней жизнью, каждый храпел и высвистывал, как мог.

Костер догорел. Низовой ветерок кружил серые лепестки пепла. Спать со второго захода я не умел. Я зевнул во весь рот, причесал пятерней свои жесткие прямые волосы и сразу вспомнил про оленьего пастуха и про то, что надо поскорее отослать в конверте пироп моему отцу.

Отец наверняка приедет сюда и разыщет новое алмазное месторождение — кимберлитовую трубку. У нас уже много нашли таких трубок — и «заполярную», и «удачную», и «зарницу», и «мир». Если отец найдет новую трубку, вполне возможно, он назовет ее простым и скромным именем «Коля». И тогда Ленька лопнет от зависти. Что ни говорите, это не якутский метеорит № 1!

Я отстегнул «молнию» на верхнем кармане комбинезона и запустил туда руку. Но что это: где мой пироп? Я обшарил пальцами все закоулки, вывернул карман наизнанку, осмотрел каждый шов и каждую ниточку. Спутник алмаза пироп бесследно исчез.

Первая мысль была о Маниче. Не зря этот гад ворочался вчера и спрашивал целый вечер — сплю я или не сплю. Теперь, накрывшись с головой ватной шубейкой, рабовладелец и пожиратель сэндвичей мистер Манч спал, как ни в чем не бывало.

Я решил дождаться, когда Манич проснется и уже тогда свести с ним счеты. Если хорошо разобраться, мне даже повезло. Могло быть в сто раз хуже. Я ничуть не преувеличиваю и могу даже привести исторические примеры.

Вот вам одна такая история. Мне рассказал отец. В ней все правильно до самой последней точки.

В далекие времена на прииске в Ост-Индии раб нашел огромный алмаз. «Вот это привалило, — подумал раб. — Продам алмаз и горю моему конец. И детей прокормлю и внучат черноголовых. Пускай живут…»

Унести алмаз с прииска было трудно. Куда ни глянешь — колючая проволока, цепные псы, стража. У ворот тоже закавыка: только подошел — обыск. Каждую складку ощупывают.

Подумал раб, подумал, а потом взял ножик и ткнул себя в поясницу. Перевязал рану и в середину покрасневшего вмиг платка спрятал драгоценный камень. Так и вынес его с прииска.

Вышел раб на берег океана и думает: «Что теперь, куда с алмазом верней всего податься?» А тут вдруг идет навстречу лихой матрос. Раб к нему.

— Так, мол, и так, — продай алмаз, а денежки поровну. И тебе хорошо и мне тоже. Ладно, что ли?

— О’кэй! сказал матрос. — Все в порядке!

Как все у них там было, как рядились, как судились, точно я не знаю, но только совести у матроса оказалось не больше, чем у нашего Манича. Матрос утопил раба, а камень продал за двадцать тысяч марок губернатору английской крепости Питту. Богатство не пошло впрок убийце. Матрос промотал деньги и с горя повесился.

Губернатор продал драгоценный камень французскому королевскому дому. Пока там охали да ахали от радости, грабители высмотрели, где лежит алмаз, и унесли его из-под самого носа вельмож… Алмаз попал к берлинскому купцу, а от него — к императору Франции Наполеону, который приказал вделать его в рукоять своей шпаги.

Если бы наш Манич жил в то время, он наверняка выковырял бы алмаз отверткой из шпаги Наполеона. Я в этом абсолютно уверен!

Прошло еще с полчаса и Манич проснулся. Он сбросил с головы шубейку и улыбнулся такой милой и невинной улыбкой, что я растерялся. Может, я сам потерял пироп и напрасно обвинил честного человека? И вообще, мы часто были несправедливы к Маничу и просто-напросто затюкали его. Если тебе каждую минуту будут говорить, что ты дурак, ты и в самом деле можешь свихнуться и стать дураком. Это медициной доказано давно.

Короче говоря, Маничу я ничего не сказал и решил посмотреть, что будет дальше. Наш Пал Палыч всегда говорит — терпение и еще раз терпение.

Просто Ваня

Города и даже вот такие маленькие поселки надо изучать долго и терпеливо. Но самое сильное и острое впечатление оставляет первая встреча. Пройдет время, и ты найдешь и тихую боковую улочку, и дом с кружевной резьбой над окнами, и узенькую скамеечку, на которой острый нож задумчиво вырезал ласковое и простое имя девчонки.

Но все равно, новым находкам не отнять и никогда не сгладить первого впечатления. Оно будет всегда жить в твоем сердце. Вот и сейчас я закрою глаза и вновь вижу на берегу Вилюя длинный прямой ряд бревенчатых домов. У них еще нет ни окон, ни дверей, ни деревянного крылечка, возле которого стоит замурзанный мальчишка с железным самосвалом на бечевке. На третий этаж ведут ребристые, заляпанные известкой сходни. В доме еще живет лесной воздух. Остро пахнет стружками, смолой и солнцем. Рядом с домом грохочет бетономешалка, суетится транспортер с прогнутой нескончаемой лентой.

Справа, возле самого лесочка, разбросаны низенькие, слинявшие от солнца и дождей палатки строителей, а чуть ближе стоит длинный деревянный барак. Над крышей барака дымит труба, из открытых дверей несет квашеной капустой. Повыше дверей висит новенький кумачовый лозунг: «Добро пожаловать!» Такие лозунги вешают у дверей клубов и военкоматов. Запах капусты и звон посуды сами за себя говорят, что это не клуб, а столовая. Впрочем, столовую можно условно назвать и клубом и красным уголком. По вечерам, отодвинув к стенке столы, здесь танцует под гармошку молодежь, пахнет одеколоном, пудрой и сапожным кремом.