Иван Васильев - Алые пилотки Страница 8

— Грибы скоро начнутся, — сказал Женя. — Колосовики.

— Грибы — что, а вот на ночную рыбалку так и не сходили, — ответил Толя, и в голосе его явно прозвучал упрёк: из-за тебя, мол. Связался с этим молоком.

— Ужо сходим, — пообещал Женя. — Кончим бабкину огорожу и сходим.

— Чего? Какую огорожу?

— Ну, это… Сам понимаешь… вот слушай: было у неё три сына, дочка и хозяин. Всех на войне убили, один младший остался, ему двенадцать годов было. Как нам с тобой. Когда фашистов прогнали, он на быках поехал поле пахать. А там мина была противотанковая, — быков аж на куски… Вот и всё.

— А его? Сына?

— Его тоже. Бабка и живёт одна. Даже огорожу некому поставить.

— Ну и дурак!

— Кто?

— Ты, вот кто! Не мог сразу сказать, да? Думал, откажусь, да? Никакой ты не товарищ!

Обиженный, Толя соскочил с телеги и отвернулся. Женя остановил коня и подождал, пока Башкин немного остынет.

— Ну чего ты? Хочешь, чтобы на колени стал? Не стану. А прощения могу попросить. Доволен? Садись и показывай, где жердины рубил.

Толя засмеялся:

— Ладно. Если по правде, может, и отказался бы. Колхозный хлеб — одно, а бабка — другое.

Они положили жердины на телегу, стянули воз верёвкой и поволокли волоком.

Не простая работа — изгородь ставить! Хитрого, правда, ничего нет, однако попотеешь. Особенно трудно колья вбивать: земля засохла, колотишь-колотишь обухом — кол даже размочалится, а войдёт на вершок.

— Ффу-у! — вздохнул Женя, вытирая лоб подолом, рубахи. — Хоть бы бабка глазуньей угостила, я сегодня не евши.

Бабка Дарья будто услышала, появилась на огороде, всплеснула руками:

— Ах вы желанные! Ах мои милые! И как же вы надумали, касатики. Вот радость-то старой! Отбою от скотины нет, огород мой крайний…

Бабка не знала, за что взяться: то жердину волокёт, то перевясло станет крутить, а сил-то нету, запыхалась, закашлялась — отойти не может. Толя сначала посмеивался над бабкиной неумелостью, потом, видно, устыдился, говорит:

— Бабушка, мы сами сделаем, ты лучше командуй, где не так.

— Всё так, всё так, родимый. Больно хорошо. Чей же будешь? Стрельцова-то знаю, его теперь вся деревня знает, такой забочий. А тебя не видела.

— Я — Башкин.

— Анисима-лесника сынок? Ну как же, знаю Анисима. С моим Ванюшкой, царство ему небесное, одногодки. В одной землянке ютились, корку хлеба делили… Ах, голова моя беспамятная, покормить же вас надо. Сейчас, сейчас сгоношу. Я быстренько…

Бабка Дарья засеменила к ветхой, крытой соломой избушке в два оконца. Ребята с ещё большим усердием продолжали работу. Конь, оставленный на гуменниках, позвякивал уздечкой — щипал траву. Белые облака кучились на небе, и прохладные тени от них медленно двигались по пожням. Славный выдался денёк, и на душе у ребят было так же светло и радостно, как на их мирной земле, на которой давно запаханы все воронки и траншеи, так давно, что Толя с Женей и не видели их вовсе.

За обедом бабка Дарья опять воздавала хвалу работникам?

— Счастливые родители, у которых такие добрые детки, пошли им господь здоровья.

Ребята чувствовали себя неловко: на их долю так редко выпадала похвала.

Потом бабка, изобразив всеми морщинами лица таинственность, выволокла из-под лавки сундук с сокровищами. То был потемневший зелёный ящик с верёвочными ручками по бокам и с красным облупившимся кружком на крышке. А в ящике…

В ящике лежали четырёхгранные тронутые ржавчиной штыки, рубчатые рубашки гранат, алюминиевые грубо сделанные гребёнки для волос, коробочки из плексигласа, патронные гильзы, латунные пластины и всякая всячина.

— Огниво, — сказала бабка, взяв трубку с обгорелым веревочным обрывком. — Огонь вздувать. Железкой по камню ударишь, искра на трут попадёт, загорится, подставляй лучинку и раздувай. Так печки и растапливали.

— Жень, — сказал восхищённый Толя, — это же «катюша»! Солдаты носили — прикуривать.

— Так, так, — согласилась бабка. — Прикуривать. Заместо спичек. Берите, мои милые. Всё берите. От сыночка осталось. Он у меня умелец был. Гребёнки бабам дарил. Ить косы нечем было расчесать. «Катюши» эти самые. Ножики. Ложки клепал. Жить, считай, заново начинали…

Это была такая награда, о какой ребята и подумать не могли. С благоговейным молчанием тащили они ящик к подводе, аккуратно поставили на телегу. Женя подтянул чересседельник, взял вожжи в руки и, не садясь, пошёл рядом с телегой, словно вёз он не ящик с железками, а хрупкий драгоценный сосуд. Толя шёл с другого бока, придерживая ящик рукой. В молчании поднялись они на пригорок, и когда перед взором ребят открылась зеленеющая ширь полей, берёзовые рощицы, белые шиферные крыши деревень, проглядывающие сквозь тёмную листву садов, высокое небо с кучевыми облаками, Женя остановил коня и тихо сказал:

— Если бы его не убило, он стал бы трактористом и пахал это поле. И мы охраняли бы его хлеб. Давай отдадим ящик в школьный музей.

— Ага, — шёпотом произнёс Толя. — Пускай все смотрят.

— А ещё, — продолжал Женя, — портрет нарисовать. Картину такую во всю стену: он за плугом идёт и вдруг огонь… Кто от мины на поле погиб, это тоже солдат.

— Портрет не сделать, — вздохнул Толя. — Это теперь старых и малых снимают, а тогда карточек не было.

— Мало ли что! Можно по словам нарисовать. Я читал в книжке, как шпионов по словесному портрету ловят. Расскажут, какой нос, глаза, подбородок, уши — и готово. Похожих людей почти не бывает.

— А кто нарисует? Кабы художник был…

— А кто дядьку Арсения на «молнию» рисовал? Похожий получился.

— Тю! Нашёл художницу. Ведёркина малевала.

Женя ничего в ответ не сказал, тронул коня, и они опять пошли рядом с телегой…

Спустя несколько дней до ребят дошла удивительная новость. Принёс её Витька Демидов, патрульный шестого поста. Дед Никита с бабкой Дарьей задержали на ячменном поле доярок.

С наступлением жары правление колхоза разрешило косить молодые клевера для подкормки коров. Игнатовские доярки недолго думая проложили тележную дорогу к ферме через ячмень. Раз проехали, другой, а на третий их остановили дед Никита с бабкой Дарьей и велели поворачивать назад.

Витька рассказывал, как шумел дед на доярок.

— Что же вы, бесстыжие, вытворяете? Малая ребятня плакатов наставила, к совести взывает, а вы зажмуривши ездите?..

Тётя Шура, жена дяди Юры, — она агрономом в колхозе — потом, смеясь, говорила Жене:

— Жень, записал бы стариков в пионерский патруль.

— А почему они, тёть Шур, такие сознательные стали?

Тётя Шура только руками развела:

— А, Женечка! Не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. — И добавила: — Добрые дела, выходит, не пропадают.

И совсем уж, как снег на голову, на Женю Стрельцова свалилась слава: о нём написала районная газета.

Газету мне Башкин притащил. Только я коня выпряг — бежит, газетой размахивает и орёт на всю улицу:

— Ура-а передовикам! Слава труженикам молочного фронта!

— Тебя собака укусила, что ли?

— Пляши, Стрелец! Не то жалобу напишу!

Я вытянул горластого Башку вожжами по спине, он сделал мне подножку, и я сунулся коню в ноги. Конь мотнул головой и фыркнул с обеих ноздрей прямо Тольке в лицо.

— Заступается за хозяина! — плевался сердито Башкин, вытираясь рукавом. — На, читай, знатный молокосборщик!

Я схватил газету.

«В Успенском сельсовете передовым молокосборщиком является пионер Женя Стрельцов. Когда кончились занятия в школе, он пришёл в сельсовет и сказал: «Хочу помогать родному колхозу». Бригадир выделил сознательному пионеру коня и бричку.

Каждое утро Женя Стрельцов объезжает деревни: Игнатовку, Бубново, Колесникове. За месяц он собрал и доставил на завод пять с половиной тонн молока».

Под заметкой стояла подпись председателя сельсовета Ведерникова.

За такую новость я позволил Башкину отвести коня в табун. Он ускакал, а я вошёл в избу и два раза перечитал заметку. Потом спрятал её в портфель, пообедал и… опять достал газету.

Никогда в жизни не видел свою фамилию, написанную печатными буквами. Она была такой непривычной, что казалась чужой. Если бы не назвали моё имя, подумал бы, что это про отца пишут или про дядю Юру.

Прочитав заметку, наверно, раз десять, я немножко привык к своей печатной фамилии, и тогда у меня появилось совсем нахальное желание: захотелось увидеть в газете свой портрет.

Когда товарищ Ведерников подарил плакат, на котором был мой отец, пастух-двухтысячник, я принёс его домой и приклеил на стенку. А через некоторое время туда же поместил и заметку из газеты, в которой хвалили мать за то, что она взялась выращивать две группы телят. Теперь настала моя очередь.

Я взял ножницы, аккуратно вырезал заметку и наклеил рядом. Получилось очень здорово. Председатель сельсовета правильно говорил, что все Стрельцовы станут ударниками. Пожалуйста, заходите и любуйтесь. В Кузьминках, это я точно знаю, ещё ни одной такой семьи нет, чтобы всех печатными буквами писали.