Анна Ремез - 12-15 Страница 8

Когда она опустила голову, то увидела, что Артур разглядывает большой ноут-бук, стоявший на раскладном столике возле дома. Рядом лежали планшет и журнал Biochemistry. Поймав заинтересованные взгляды, врач сказал:

— Это всё Катькино. Она пишет работу на конкурс. Мы её на дачу привезли, тут, на воздухе, думается лучше. Если выиграет, поедет на полгода в Германию.

— Ого! Молодец, — похвалил Виктор Сергеевич.

Непременно надо об этом Жанке рассказать. Пусть не называет Катю сушкой. Сама-то Жанка, небось, ни одной книги нормальной не прочла.

Потом Виктор Сергеевич долго тряс соседу руку и приглашал на шашлыки. А Вера смотрела на Артура. Эх, была не была…

— Пошли к нам обедать? — спросила она и почувствовала, что опять дрожит.

— Пошли, — ответил Артур.

Пришлось снова изображать хозяйку, но это оказалось совсем не так трудно, как вчера вечером. Вера делала салат и жарила яичницу, поминутно выглядывая в окно, где Виктор Сергеевич с Артуром собирали теннисный стол. Она, конечно, тут же пожалела о том, что до сих пор не научилась играть в настольный теннис. А то бы показала Артуру, какая она крутая.

Потом Виктор Сергеевич вытащил на улицу стулья, теннисный стол превратился в обеденный, и они сели есть прямо на улице, шурша ногами в траве. Артур рассказывал про дискуссионный клуб, в который он ходит, и про свой блог, и Вера забывала подносить ко рту вилку. Виктор Сергеевич, после того, как выяснилось, что Верина рана — не смертельная, как-то подобрел. Он общался с Артуром очень свободно, словно они были сверстники, и Вера чувствовала, что Артуру это нравится. А ей нравилось, что Артур сидит у них в саду, и пусть бы подгоревшая яичница никогда не кончалась, и одуванчики под столом оплели бы кроссовки Артура, чтобы он никуда не ушёл.

После обеда Виктор Сергеевич внимательно посмотрел на Веру и почему-то предложил:

— Может, в карты?

— А почему не в теннис? — спросила Вера.

— А я не умею в теннис, — сказал Артур.

Часа два они резались в «дурака» — король Артур, принцесса с заклеенным подбородком и совсем расслабившийся Виктор Сергеевич. Вера всё время проигрывала, Артур объяснял ей, что она делает не так. Вера смеялась.

— Ребята! Сюрприз! — послышался вдруг голос.

Вечером, лёжа в кровати, Вера написала Ане: «Супер-день! Мы с А. подружились. Я распорола себе бороду молнией. Отчим отмок. Мама приехала!!!».

Аня ответила: «Круто!» и три смайлика. Вера повернулась на бок и стала шёпотом тренироваться. Она говорила одно короткое слово на букву «п», которое давно отвыкла произносить.

Пятнадцать

Посвящается Нонне Колотовой

…О, там обиды велики,победы хрупки,но утешают пустяки:косынки, юбки.Там каждый взгляд, что бросил он,и вздох невнятныйс подругами обговорентысячекратно…

До школы еще целых две с половиной недели! Восемнадцать дней свободы и безделья. Жаль, что каникулы уже почти закончились, а ничего выдающегося так и не произошло. Врал, должно быть, гороскоп, который перед отъездом на свою чудесную дачу прочитала Полине лучшая подруга Наташка. Гороскоп обещал лето, насыщенное событиями, и важную встречу, способную «изменить всю вашу дальнейшую жизнь». Укладывая чемодан, Полина говорила себе: «В гороскопы верят только наивные и недалекие люди». Но здравому смыслу вопреки, в голове таилась мысль о том, что обещанная встреча, конечно же, осталась на сладкое, и Полине будет, чем похвастаться Наташке первого сентября. Хотя Наташку все равно не переплюнешь, с её-то металлистами.

Полина ещё вчера составила список вещей, которые нельзя забыть, и теперь с удовольствием ставила в нём крестики. После самой важной вещи — дневника — в списке значилось Наташкино письмо. Его было категорически запрещено читать до того, как тронется поезд, о чем предупреждали надписи на конверте — «very important» и «ни в коем случае не читать до поезда!!!». Полине, конечно, ужасно не терпелось узнать, что в письме. Оно должно было содержать отчет о дне рождении Андроида. Полина даже посмотрела послание на свет, надеясь хоть что-нибудь разглядеть. Но, увы, Наташка, как обычно, сунула в конверт сложенный в многослойную гармошку лист миллиметровки (на даче был неиссякаемый запас розовой миллиметровки, служившей для разных целей, от заворачивания бутербродов до разжигания костра). Полина вздохнула и сунула письмо в рюкзак. Подумать только, она теперь целых две недели не сможет связаться с Наташкой. А за это время такое может произойти! Например, встреча судьбоносная.

На радио началась песня из фильма «Цвет ночи»[1]. Полина прибавила звук, схватила авторучку с деревянной кошачьей головой — микрофон — и вскочила на стул. Лишь в таком положении можно было отразиться в зеркале во весь рост. За сборами она совсем забыла про новую стрижку. Никто еще не видел, как Полина подстриглась, коротко-коротко, под мальчика. И сделала то, о чем мечтала почти полгода — осветлила несколько прядок на макушке. Полина радовалась своей прическе, и вместе с ней радовались тысячи её фанатов, они были в восторге от нового имиджа Полины, которая, пела, протягивая к ним руки: «Бат ю хайд бихайнд зе кала ов зе наАААйт!»

В тот самый миг, когда в зале был готов разразиться шквал аплодисментов, открылась дверь. В комнату заглянула бабушка и возопила:

— Полечка! Что ты с собой сделала?

Ладони фанатов застыли в сантиметре друг от друга. Полина не успела превратить микрофон в ручку и поэтому ответила прямо в него:

— По-моему, мне идет.

— А мать тебе разрешила? Когда ты успела?

— Сегодня. В Казахстане жарища, так что эта стрижка — оптимальный вариант. А маме я сделаю сюрприз, — Полина слезла со стула.

— Кондратий ее хватит от такого сюрприза. Теперь захочешь косы, будешь сто лет растить.

— Бабуля, какие косы? Я косы с третьего класса не ношу!

— Что ты споришь? Упрямая, как осел. Спросила бы умных людей, прежде чем стричься.

— Умные люди бы сказали, что надо заплетать на голове «баранку».

— Иди руки мой, — буркнула бабушка и ушла.

Полина скорчила зеркалу рожу. Настроение было испорчено. Волосы, как говорится, не уши, отрастут. Конечно, ждать придется долго. Но она же никуда не торопится. К тому же через месяц они будут длиннее. А может, зря постриглась? Ну вот, вечно бабушка всё портит!

За ужином Полина угрюмо молчала, демонстративно смотрела в окно и даже отказалась от беляшей. Правда, тут же раскаялась (бабушка вчера до поздней ночи на кухне возилась) и все-таки съела один, сочный и ароматный. Бабушка время от времени на нее поглядывала, качала головой и хмурилась. И даже пробормотала что-то насчет палаты ума. Полина быстро поела и убежала собираться дальше. Но перспектива поездки с бабушкой вдруг показалась не такой радужной, как утром. Лучше всего, конечно, путешествовать с мамой. Но театр, где мама работает помрежем (в детстве Полина была уверена, что помреж помогает резать, и недоумевала, как можно заниматься этим целый день) укатил на гастроли — и увидятся они только в конце месяца. Если бабушка не выдаст, до тех пор мама останется в неведении относительно утраченной шевелюры.

Далее по списку были плеер и кассеты, без них никуда, жаль, нельзя взять всю коллекцию, ведь глупо рассчитывать на то, что цивилизация дошла до Казахстана, и там слушают нормальную музыку. Какая там вообще музыка, интересно? Полине представились казахи в шелковых халатах, и войлочных тапочках, тренькающие на домбре. Домбру она видела на советской почтовой марке серии «Музыкальные инструменты», никогда не слышала, как эта штука звучит, но была уверена, что именно тренькает.

Полина выбрала пару записанных с радио сборников, кассету Мадонны, саундтрек к «Твин Пиксу»[2] и, конечно же, любимую Уитни Хьюстон. Потом положила фотоаппарат и пленку. Наверняка половина кадров пропадет зря: будет много желающих сняться за уставленным салатами и бутылками столом, а потом, по возвращении домой, окажется, что Полина везде с закрытыми глазами, пять кадров занимает розовый палец какого-нибудь мужа бабушкиной пятиюродной сестры, и все будут требовать, чтобы им прислали фотографии на память о салатно-водочном заседании. Лосьон и крем, расческа (хорошо, что подстриглась, теперь не надо тащить с собой тонну заколок и резинок), шампунь, так-с, а где же новый супер-сарафан? Ау?! Сарафан, а не ужасное платье, подаренное бабушкиной подругой, по мнению которой пятнадцатилетней девушке следует носить серый мешок. Никто, вы слышите, никто не заставит ее снова показаться людям в таком виде!

А вот и сарафан. Полина не удержалась от соблазна покрасоваться перед зеркалом и натянула обновку прямо поверх футболки. Сарафан был темно-зеленый, со шнуровкой на… как это называется, корсаже или лифе…короче, на животе, с потрясающим перламутровым мини-воланом, который, если покрутиться, отлично ложился на воздух, но главное, главное — с заклепками на лямках! Чудесный наряд мама привезла из Парижа. Найдется ли в захолустном городе У. хоть одна живая душа, способная оценить оригинальный фасон? Полина сняла парижскую модель и положила на джинсовые шорты со специально вырезанными дырками. Когда бабушка узнает, что шорты все-таки приехали, будет уже поздно.